* * *
Леру разбудил легкий звон оконного стекла. Она встала и подошла к полураскрытому окну. Внизу стоял Гарри и кидал в него камешки. Лера улыбнулась: лабас ритас. Он ответил и махнул рукой: айда на море - пробежка перед завтраком.
Когда она увидела Гарри раздетым, в маленьких обтягивающих плавках, она вспомнила слова своего давнего случайного собеседника об эстетической стороне отношений мужчины и женщины…
Лера знала Гарри в строгом костюме, в джинсах и джемпере, в легких брюках и поло. - она никогда не думала о его теле.
А сейчас перед ней стоял почти обнаженный мужчина, показавшийся вдруг незнакомцем, и вид его вызывал тот самый звон тех самых струн…
Лере не хотелось лезть в холодную воду, но Гарри мягко настоял, а потом, накинув на Леру махровую простыню, так растер ее, что она еще долго испытывала жар в мышцах. И волнение от прикосновений его рук - энергичных и сильных.
Молчаливая мать украдкой бросала короткие взгляды на сына и его "друга". Лере казалось, что она, как рентгеном, просвечивает их отношения.
Но чутье подсказывало ей, что в этом нет ничего, кроме профессионального стремления учителя держать под контролем ситуацию.
Гарри менялся на глазах. Он превращался в задорного мальчишку. Это был совсем другой Гарри - не ленинградский, не ученый-отшельник. Казалось даже, что он забыл о трагедии, постигшей его всего несколько месяцев назад.
* * *
Обычно, совершив утреннюю процедуру с пробежкой и окунанием, они возвращались на завтрак, а потом уходили далеко на безлюдный берег и проводили там весь день, взяв с собой термос с кофе, бутерброды и фрукты. Они плавали и загорали, разговаривали и молчали. Несколько раз Лера наблюдала, как Гарри делал записи в блокноте, предварительно извинившись перед ней.
Однажды он сказал:
- Это единственное место на земле, где я могу не работать. Где бы я ни был, у меня всегда в голове кишат мысли. А тут - их словно выдувает ветром. И вот эта штука, - он закинул кожаную папку в раскрытую сумку, - почти не нужна мне здесь.
- Ведь это хорошо, - сказала Лера.
- Это просто замечательно. - Гарри помолчал и добавил: - И еще замечательно, что вы со мной. Вы удивительный слушатель и собеседник… По-моему, я вам это уже говорил. - Он посмотрел на нее: - Мне очень хорошо с вами, Лера.
Ей тоже было хорошо с Гарри. Было интересно слушать его неиссякаемые рассказы о своих поисках в области лингвистики, об истории разных народов, о своих поездках на раскопки в Африку или о преподавании в Японии. Ей нравился его тонкий юмор и манера заменять в разговоре одни слова другими, когда получалась забавная игра нюансов их значений, или наоборот - вопиющие ляпсусы. Лера смеялась и ловила себя на мысли, что никогда в жизни она не чувствовала себя так безмятежно и легко. Только в далеком-далеком детстве. Пока однажды, в разгар праздника, не принесли в их дом страшную телеграмму, ставшую первым порогом на ее пути по далеко не такой безмятежной жизни, какой она казалась дотоле…
Гарри много плавал, а Лера - нет.
- Я с детства любила море ушами и носом. Мне достаточно вдыхать его запах и слышать шум. Ну и изредка поплескаться, когда станет жарко. Зато ни солнце, ни песок без моря не доставляют мне истинного наслаждения.
- Вы, вероятно, очень впечатлительный и чувственный человек, - сказал Гарри. - В вашей речи постоянно присутствуют эмоционально насыщенные выражения.
- Правда?.. Не замечала. - Лера смутилась от слова "чувственный".
- Конечно не замечали. Вы же не замечаете, как дышите.
"Ошибаетесь, - подумала Лера. - С некоторых пор мое дыхание учащается в вашем присутствии… а иногда и в отсутствие. Раньше оно - ваше присутствие - было не больше чем воздух… Ну не совсем обычный воздух, а, скажем, как после дождя или в лесу - сдобренный волнующими душу ощущениями. Теперь же я слишком часто замечаю, как дышу… как неровно дышу. Вот такой каламбур… Только бы вы ничего не заметили!"
Впечатлительный, чувственный человек… А что, разве не все люди чувственны и впечатлительны?
Лера задумалась. Пожалуй, нет - не все. Однажды, на работе, выглянув в окно, Лера воскликнула: "Ой! смотрите!" Сослуживцы приникли к стеклам: что? где? Они ничего не могли понять, пока Лера не указала им на заснеженные кусты и рассевшихся по ним снегирей. Народ был разочарован - их это не заинтересовало. Только молоденькая практикантка сказала: "Какое чудо!" - и долго смотрела на зимнюю картинку, пока начальница выразительным покашливанием не загнала их обеих на места.
И еще она вспомнила, как совсем недавно, возвращаясь с Сонечкой и тетей Таней с могилы Катьки и Гарика, Лера присела на корточки, заметив двух муравьев, тянувших ношу. Она наблюдала их слаженную работу и то, как к ним пришли на помощь еще несколько собратьев. Зрелище захватило ее. Сонечка, ушедшая вперед, подождав немного, сказала: "Лерочек, сколько тебе лет?"
* * *
Гарри выходил из воды. Лере нужно было бы лечь и не смотреть на него. Но она сидела, обхватив колени руками, и не могла оторвать взгляда: подтянутое тело, стройные ноги, узкие бедра. Грудь покрыта пушистой растительностью, которая тонким ручейком стекает на плоский живот и расплывается по нему еще одним темным пятном…
Когда Лера видела в кино или журналах переливающиеся мышцами голые мужские торсы, то сочувствовала их обладателям: они казались ей обиженными природой, поскольку в ее понимании мужчина с лысой грудью - это нечто неполноценное. Откуда это в ней? Ищите в колыбели, сказал бы понимающий в таких делах умудренный опытом Старик.
У них с папой в детстве была игра: в осадки.
Начиналось с того, что папа, лежа на диване и закрыв глаза, слушал, как мама вычитывала ему его очередную статью. Он делал замечания, мама помечала что-то и продолжала. Лера, замерев, ждала заветного момента, когда папа восклицал: да будет так! Это означало, что читка закончена. Тогда она срывалась со своего места и с криком "Осадки!" укладывалась папе на живот и ждала загадок.
"А что у нас это?" - спрашивал папа и начинал постукивать кончиками пальцев по Лериной спине.
"Дождь!" - кричала Лера.
"А что у нас это?" - Ладони папы мягко скользили по ней.
"Поземка!"
При этом Лера лежала уткнувшись лицом в папину грудь. Торчащие из распахнутого ворота волоски щекотали ей нос и губы. Это страшно нравилось Лере.
Еще она иногда спрашивала бреющегося папу: для чего тебе здесь борода? - и водила ладошкой по волосам на груди и животе. Папа смеялся: спроси у мамы. Мама тоже смеялась и говорила: чтобы хоть чем-то отличаться от женщины. Тогда папа бросал бритье и гонялся по комнате за мамой со словами: так, значит, это единственное отличие? стой! сейчас мы тебе покажем! сейчас покажем все наши отличия!.. Мама сквозь смех отбивалась: Шурка! здесь же Лера!.. Что она имела в виду, Лера совершенно не понимала, но тоже смеялась и бегала за ними с визгом, пока все не оказывались в куче-мале на тахте - барахтающимися и перемазанными папиной пеной…
Да, законченный образ истинно достойного представителя противоположного пола сложился в Лерином сознании в самом раннем возрасте из достоинств окружавших ее умных, красивых, сильных и благородных мужчин.
И ей так нравилось, что Гарри не только своей сущностью, своими манерами, но и внешними признаками - штрих за штрихом - вписывается в этот эталон.
Вот только к чему это? - думала Лера и продолжала бороться с приступами волнения, все чаще накатывавшими на ее беспомощную в подобных вопросах душу.
* * *
Однажды погода испортилась. На пару дней, не больше, сказал отец, и оказался прав.
Гарри решил сводить всех вечером в кино, а потом - поужинать где-нибудь. Красиво и дорого - ультимативно заявил он. Родителей не удалось уговорить, но Лере понравилось, как настойчив был сын.
Остановились на том, что завтра, если погода не исправится, на дневной сеанс они пойдут все вместе.