* * *
Дом был деревянный, двухэтажный, небольшой и уютный.
Высокое крыльцо, веранда. Внутри разделенное лестницей на две части пространство. Слева - кухня-столовая, справа - рабочий кабинет, вид которого подтвердил предположения Леры о том, что отец Гарри - человек интеллектуального труда: стеллажи с множеством книг, стол с пишущей машинкой, тоже заваленный книгами.
В доме был порядок, но что-то неуловимое выдавало отсутствие женской руки.
Их встретил большой полосатый серый кот. Он раскатисто муркнул и потерся о ноги хозяина. Гарри погладил его. На этом мужские нежности закончились, и кот ушел по своим делам.
- Его зовут Бегемот, - сказал Гарри.
- Не может быть!
- Что вас так удивило?
- У бабы Марины, соседки, всех котов звали Бегемотами…
- Значит, мы читаем одни и те же книги.
- Катька звала их Додо.
- Тоже хорошая книга…
- Тогда она еще не знала этого, просто "Бегемот" выговорить не могла.
Гарри открыл газ в котле отопления.
- Не раздевайтесь пока. Сейчас станет теплей, а потом мы пойдем наверх и разожжем камин. Если вам нужна ванная, она там.
Они сидели у камина в низких мягких креслах. Гарри приготовил нехитрый стол из холодных блюд, которые они запивали все тем же "Чу-Маем".
Любимый напиток Катьки, сказала Лера, когда он достал две бутылки из сумки.
И Гарьки, сказал Гарри.
И мой, сказала Лера.
- Лера… Я вам очень благодарен за то, что вы приняли мое приглашение…
- Не стоит… Я вам тоже благодарна. Здесь очень хорошо…
Лера скинула теплую кофту и свернулась в кресле. Она чувствовала себя настолько непринужденно в этом чужом доме, рядом с этим чужим мужчиной, что сама удивлялась.
- Мне так не терпелось с вами поговорить… А теперь я даже не помню о чем… Простите.
- Гарри, пожалуйста, не надо… Можете молчать хоть до моего отъезда…
Он улыбнулся едва заметно - одними глазами:
- Я знаю, Лера.
Они смотрели на огонь в камине, слушали его треск и безмолвствовали.
Пришел кот и свернулся клубком у ног Гарри, поближе к огню.
- Додо, - сказал Гарри, - Додо.
Тот повернул морду, выждал и снова зарылся носом в лапу.
- Кот посмотрел на хозяина и ничего не сказал, - прокомментировала Лера.
Гарри усмехнулся:
- Как вы здорово подметили! Непостижимо умная животина… Ему уже тринадцать лет… Гарька принес его от своего друга совсем маленьким. А потом… когда не стало его матери, он выгнал кота, спустил в унитаз рыбок, вынес на помойку все свои игрушки и развлечения… Кот сидел под дверями квартиры несколько дней. Ему подбрасывали еду… Он ничего не ел. Я забрал его сюда. Он сбежал в лес… или куда-то еще… А потом появился и как ни в чем не бывало стал жить тут…
Почему он все это рассказывал Лере? Его словно прорвало.
Она догадывалась, она была почти уверена, что это с ним впервые. Позже она узнает, что не ошибалась.
* * *
Гарри-отец родился в Литве, на два года раньше Леры. Его родители - педагоги на пенсии и живут в Паланге, у моря.
Они воспитывали единственного сына в строгости, почти в аскетизме. Он не знал родительской ласки - их дом был царством жестких правил и бесконечных требований, исполняя которые ты всего лишь избегал наказания, а не заслуживал награду. И только бабушка давала ему тепло, так необходимое ребенку. Гарри звал ее Мочуте-Солуте - Бабушка-Солнышко.
Она умерла, когда Гарри было пятнадцать лет.
- Странное совпадение с судьбой сына, - сказал он.
Он чувствовал себя брошенным, не нужным никому: вечно занятые родители считали сына вполне самостоятельным и не нуждающимся в их внимании. Он хорошо учился и увлекался историей - еще с бабушкиных рассказов о незапамятных временах и своих предках. Гарри с головой ушел в книги. У него не было близких друзей, он не влюблялся в девчонок.
После школы Гарри поступил в Вильнюсский университет, разумеется на исторический.
Он до сих пор не помнит, как оказался на представлении Ленинградского цирка, да еще в первом ряду…
Он восемь раз ходил на это представление. А потом поехал в Каунас и там купил билеты на все сеансы сразу. Он влюбился в акробатку.
- Нет, пожалуй, не влюбился. Я просто помрачился рассудком. Я не видел никого, кроме нее. Не мог ни о чем думать, кроме нее. Я пытался встретиться с ней, но меня прогоняли.
Только в Каунасе сердобольный клоун, которого он выловил на улице, согласился передать ей письмо.
Она вышла к нему после спектакля в условленное место. Он сказал: "Я люблю тебя". Она засмеялась: "И что дальше?" Он снова повторил: "Я люблю тебя".
Она была уже взрослой, ей было двадцать четыре, ему - девятнадцать.
Еще одно совпадение, добавил Гарри.
Она сказала: "Ладно. Покажи мне город". Они гуляли до утра по осеннему Каунасу.
Назавтра был последний день гастролей - цирк возвращался в Ленинград.
Прощаясь, она поцеловала Гарри, как целуют зрелые женщины, и во второй раз посмеялась над ним. Он сказал: "Это ничего не значит. Я научусь. Зато я люблю тебя".
Он вернулся в Вильнюс, забрал документы из университета и поехал в Ленинград.
Было начало учебного года. Он был подающим надежды студентом - его работы уже на втором курсе печатали в специальных журналах. Он был настойчив, три раза беседовал с ректором. Его приняли в Ленинградский университет вопреки всяческим правилам и дали общежитие.
Только тогда - встав на обе ноги на землю Ленинграда - он пошел искать свою возлюбленную, которая вела его, как путеводная звезда. Нет, как рок.
Когда она вышла с репетиции, не догадываясь, кто ее спрашивает, и увидела Гарри, она расхохоталась, но подошла к нему и обняла. Он, не говоря ни слова, поцеловал ее в губы. Она не смеялась больше. "Быстро ты научился". Он сказал: "Я очень способный, и я люблю тебя".
- Мы жили, вцепившись друг в друга. Мы обнимались ночью, а утром с болью разрывали объятия. Мы жили словно над жизнью. Имел значение только тот миг, когда мы встречались поздно вечером в нашей квартире. Все, что оставалось за ее стенами, переставало существовать. Все теряло смысл, кроме нашей любви… - Гарри помолчал и добавил: - Лишь через много лет я понял, что любовь и страсть - совершенно разные вещи. То была страсть. А страсть - это разрушение… Даже любовная страсть - это разрушение. Созидает только любовь…
Он успешно учился. Много работал. Ему прочили будущее ученого мирового масштаба. Параллельно с историческим он оканчивал лингвистический факультет.
Через три года жена родила сына. Она назвала его именем отца - других вариантов просто не рассматривалось.
Через месяц начался ад. Жена сидела дома с ребенком и требовала постоянного присутствия Гарри, словно забыв о существовании учебы, работы. Она не переносила, когда муж сидел за письменным столом, и находила тысячу предлогов, чтобы отвлечь его. Он стал работать в читалке, домой приходил к ночи и вынужден был порой до утра отражать ее нападки и утирать слезы. Он объяснял, увещевал, старался сделать все возможное ей в помощь, но скандалы не прекращались. Она требовала его безраздельного внимания, всего его времени без остатка.
Когда сыну исполнилось полгода, жена вернулась к репетициям, а жизнь - к прежнему ритму: до ночи работа, ночь вдвоем, расставание утром в ожидании ночи. Но в отношениях появилась трещина: столкнувшись с тем, о чем она раньше имела лишь абстрактное представление, жена взревновала мужа к науке.
- Прямо история Скотта и Зельды… - сказала Лера.
- Я тоже их вспоминал… Но у того было слабое место, у меня же не было других пристрастий, кроме работы. Меня невозможно было поколебать. - Гарри помолчал, потом усмехнулся: - Как во мне умещались две эти громадины - страсть к женщине и страсть к науке?.. Думаю, дедушка Фрейд почесал бы в затылке.
Сын рос в обстановке передовой: то смертельные бои, то перемирие. Матери он служил орудием борьбы за внимание отца, а во время коротких передышек был помехой в отношениях с мужем.
Те редкие часы, которые отец пытался посвятить сыну, мать превращала в кошмар выяснения отношений.
Нарочно ли или не осознавая, она не позволяла им сблизиться, желая оставаться единственной и для одного, и для другого. Разделяй и властвуй - это был ее принцип. Что она внушала ребенку наедине, можно было лишь догадываться. В конце концов сын стал шарахаться от отца и прильнул к обиженной половине.
Гарри-старший приобретал известность и положение в научном мире. Появился материальный достаток. Они купили вот этот дом, но жена не любила его, поскольку в нем всюду были следы ее главной и единственной соперницы - работы мужа. А Гарри все чаще уединялся тут.
Проходило время - сначала оно исчислялось днями, - и страсть брала верх над обоими. Они соединялись в бурном порыве, прощали друг другу все, и на месяц-другой воцарялась идиллия.
Потом все больше времени требовалось, чтобы разжечь огонь, все меньше становилось пламя, и все скорее оно затухало.
Однажды, в период очередной разлуки, когда Гарри жил за городом, жена нашла его в университете и объявила, что изменила ему.
Он сказал: "Хорошо". Повернулся и пошел.
Она бросилась за ним и, ожидая иной реакции, повторяла ему это снова и снова.
Он остановился, взял ее за плечи и сказал: "Я слышал. Ты свободна".
Она сказала: "Я не хочу быть свободна".
Он усмехнулся и сказал: "Я не силен в женской логике. По моим понятиям, все кончено".