Очередная волна дезертирства поднялась благодаря "белой" и "красной" мобилизации. Большинство крестьян откровенно не понимали политических лозунгов ни тех, ни других. Так, в августе 1919 г. из Смоленской губернии писали: "У нас был приказ идти на военную службу, но в деревне говорят: "За что мы будем воевать, на кого, друг на друга и брат на брата?".
Вспоминая о трудностях с комплектованием "Белой армии" участник событий Г. Раковский отмечал, что: "крестьянство с необычайной стойкостью и упорством уклонялось от участия в гражданской войне. Суровые репрессии, драконовские приказы о мобилизации не могли парализовать массового, чуть ли не поголовного дезертирства из рядов "Русской армии"". Дезертировали не только мобилизованные солдаты, но и офицеры, служащие… На Юге Росси, по словам Деникина: "Чувство долга в отношении отправления государственных повинностей проявлялось слабо. В частности дезертирство приняло широкое, повальное распространение. Если много было зеленых в плавнях Кубани, то не меньше "зеленых" в пиджаках и френчах наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Борьба с ними не имела никакого успеха". "Многочисленное одесское офицерство (также) не спешило на фронт. Новая мобилизация не прошла: по получении обмундирования и вооружения большая часть разбегалась, унося с собой все полученное".
Дезертирство было массовым явлением и в казачьих частях: "С фронта началось повальное дезертирство, не преследуемое кубанской властью. Дезертиры свободно проживали в станицах, увеличивали собою кадры "зеленых" или, наконец, находили себе приют в екатеринодарских запасных частях – настоящей опричнине…", – вспоминал А. Деникин. И казачьи атаманы также были вынуждены ввести принудительную мобилизацию, все станичники обязывались вступить в ряды восставших или предстать перед военным судом "за измену". Дезертиры, уклонявшиеся от "казачьего дела", должны были быть казнены. В марте 1919 г. новый атаман Богаевский издает приказ о создании специальных отрядов из надежных казаков для ловли дезертиров, с придачей к ним полевых военных судов: "Наказания, применяемые судом, должны быть только двух видов: 1) порка розгами или плетьми; 2) смертная казнь. При определении наказания не стеснять судей никакими законами, а судить по целесообразности и по совести".
На севере России глава правительства Н. Чайковский сообщал союзникам, "что лишь трое офицеров из 300, которых он ожидал, подчинились приказу о мобилизации…" Приказ Главнокомандующего Северным фронтом ген. Е. Миллера гласил: "До сих пор многие жители г. Архангельска не явились для регистрации в Национальное ополчение…" Генерал приказал лишить ослушников продовольственного пайка, а тех, кого и эта мера не вразумит, отправить в ссылку". О попытке мобилизовать интеллигенцию в ополчение докладывал начальник ополчения ген. Савич: "Мобилизованные на фронт идти не пожелали…, ибо они попали в ополчение после того, как их притянули туда силой… Они способны умереть от одной мысли, что они могут попасть на фронт".
Даже при мобилизации в Народную армию КОМУЧа, по свидетельству его члена П. Климушкина, "призыв, конечно, не удался… Призыв новобранцев в большинстве сел был встречен отрицательно, а в некоторых местах… даже враждебно", одновременно с этим "из армии началось дезертирство настолько сильное, что КОМУЧ… вынужден был назначить за дезертирство, как меру наказания, смертную казнь".
В Сибири, указывал А. Колчак, в тылу армии и во многих городах среди населения "появились отвратительные явления… уклонения под разными предлогами от величайшего долга перед родиной – военной службы…" Один из боевых полковников колчаковской армии в отчаянии писал: "Неужели не найдется у вас там в тылу человека граждански мужественного, который не убоится крикнуть во всю глотку всем этим тыловым негодяям, забывшим фронт и тех, за спиной которых они спокойно устроились, что пора проснуться, прекратить вакханалию, веселье в кабаках и личные дрязги и интриги из-за теплых местечек…" Член правительства адмирала Г. Гинс вспоминал: "Армия и вместе с ней боевое офицерство раздеты, разуты и голодны. Тыловые учреждения переполнены офицерством…"
Дезертирство представляло собой только часть проблемы, мобилизованные, по наблюдениям ген. В. Марушевского, делились на две категории: старых солдат, "уже прошедших школу разложения в революционный период", и новобранцев, которые были лучшими элементами, т. е. людьми "с еще не разложенной нравственностью". Марушевский делился личным опытом от посещения одной из частей Северной области: "Лица солдат были озлоблены, болезненны и неопрятны. Длинные волосы, небрежно одетые головные уборы, невычищенная обувь. Все это бросалось в глаза старому офицеру, и видна была громадная работа, которую надо было сделать, чтобы взять солдат в руки. Все эти мелочи имеют громадное значение, и вовсе не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить…, что дисциплины в части нет…"
Какими же мерами водворяли дисциплину и боролись с дезертирством в армиях того времени?
Большевики
Одним из первых постановлений Советской власти смертная казнь была отменена. Возмущению В. Ленина не было предела. Председатель ВЦИК Л. Каменев оправдывался, что был отменен введенный Керенским закон о смертной казни для дезертиров-солдат. "Вздор, – отвечал Ленин. – Как же можно совершить революцию без расстрелов? Неужели же вы думаете справиться со всеми врагами, обезоружив себя? Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить? Ошибка, – повторял он, – недопустимая слабость, пацифистская иллюзия…" Через четыре месяца после отмены декретом СНК "Социалистическое отечество в опасности" смертная казнь была восстановлена.