Исследователи отмечают, что само по себе преодоление тягот пути к святыне, испытание трудной дорогой, которая к тому же непременно воспринималась как опасная, было необходимой частью паломничества. Поэтому так часто ходили пешком, а по морю плыли на вёслах. В присланной в Этнографическое бюро из Новгородской губернии корреспонденции говорилось: "Путь на лошадях в летнее время считается предосудительным, так как крестьяне, отправляясь на богомолье, имеют в виду, кроме поклонения святыне, ещё потрудиться и постранствовать в дороге". В этом же ряду – благоговейное обхождение святыни паломниками (например, древнего монастыря, святого озера и т. п.), причём нередко на коленях. Согласно данным В. В. Виноградова, в Невельском районе Псковской области есть несколько почитаемых источников, расположенных в болоте. Эти источники, вода которых считается целебной, святой, находятся поодаль от селений, в труднодоступных местах, к которым надо пробираться по специальным тропам. При этом вблизи жилья, разумеется, есть вполне доступные источники воды, но они не считаются чем-либо примечательными. В них берут воду запросто и повседневно, а к тем, что на болоте, ходят по важным случаям – для исцеления, для вызывания дождя, при болезнях скота, на крещенье.
А многие обитатели далёкого Приуралья добирались даже в Грецию, на Афон. Во второй половине XIX в. бывало так, что на Афоне жило до семидесяти вятчан. Влияние афонского монашества на православную жизнь России, да и Вятки в частности, было весьма заметно. Студент Киевской духовной академии А. Г. Стадницкий (будущий митрополит Арсений; 1862–1936) во время паломнического путешествия на Афон летом 1883 г. встретил на пароходе вятчан. Он записал в своём дневнике: "Между богомольцами на Афон есть два крестьянина Вятской губернии, два Пермской, два Тверской, один Астраханской, три отставных солдата и несколько других". Стадницкий отметил: "Боже мой, какие жалкие на вид вятичи и пермяки: оборванные, измученные, голодные… просто жаль смотреть. Как оказалось – они месяца полтора из дому… пешком пришли в Киев, оттуда в Одессу и, по их словам, если бы возможно было, то "пешочком" бы и на Афон. Вот самоотвержение! Нужно именно удивляться такой сильной вере наших русских крестьян! Все они, кажется, думают остаться на Афоне, "если Господь и Царица Небесная соблаговолят"".
Пути в старину бывали протяжёнными и трудными. Когда человек мучительно и долго преодолевал вязкое пространство, особенно в паломническом странствии, его близкие искали способы помочь ему. Да и сам он зачастую начинал вести себя на особый лад. Эти обстоятельства и ситуации порождали множество запретов, обычаев, обрядовых предписаний.
Глава 5. Последний путь
Вот, сиротинки божии, вот ваши родители: собрались они в дальнюю, вековечную путь-дороженьку… Вот смотрите, наглядывайтесь на них; а их душеньки около вас вьются… невидимо вьются около вас…
Алексей Потехин. "Крестьянские дети"
Обряды жизненного цикла в традиционной народной культуре обрамляли бытие человека и обозначали важнейшие переломные моменты этого бытия. Это обряды родильные, свадебные, погребальные. К ним обычно причисляют также инициацию, определявшую переход из детско-юношеского возраста и статуса во взрослое состояние. Впрочем, если инициация и была некогда цельным обрядовым комплексом, распространённым повсеместно, то в историческое время (когда в нашем распоряжении появляется достаточно разнообразных источников) она у большинства народов не сохранилась.
Считается, что в основе обрядов жизненного цикла лежит единая или, по крайней мере, сходная парадигма, которую упрощённо можно представить так: удаление от сообщества – радикальное изменение – возвращение уже в ином статусе. Тема движения, пути – как реального, так и осмыслявшегося мифологически – оказывается при этом важнейшей.
При рождении и принятии младенца в "наш мир" тема пути бывает заметна. Только, возможно, она не так акцентирована и не столь явственна. Этот аспект родильных обрядов следовало бы разрабатывать особо. Передвижения же на свадьбе настолько значимы, что они заслуживают отдельного обстоятельного разговора. Учёные, конечно, занимаются ими. Здесь этого касаться не будем. А вот о теме движения и о символике пути при погребении речь сейчас и пойдёт.
"Я отправляюсь…"
В повести В. Т. Нарежного "Мария", опубликованной в 1824 г., главная героиня, находясь при смерти, обратилась к отцу: "Батюшка! – сказала она с улыбкой ангела, – благословите меня: я отправляюсь в путь дальний". В напечатанной в 1871 г. повести Н. С. Лескова "Смех и горе" к врачу обращалось крестьянское семейство, говоря о своём старике, которого тот лечить пытался: "…Да ужон совсем в путь-то собрался… и причастился, теперь ему ужбольно охота помереть". В романе А. Ф. Писемского "Масоны" (1880) пожилая хозяйка сообщала заехавшему в дом гостю о случившейся незадолго до того смерти одной из своих дочерей: "А Людмила у нас уехала… – рассказывала старушка, желавшая, конечно, сказать, что Людмила умерла". И вот какова реакция гостя: "Лябьев и на это выразил молчаливой миной сожаление". То есть такой речевой оборот гостю вполне ясен – он входит в принятый у русских набор эвфемистических обозначений смерти как пространственного удаления. В повести Н. Г. Гарина-Михайловского "Детство Тёмы" (1892), где речь шла о начале 1870-х гг., мальчик, подойдя к тяжело больному отцу, услышал от него: "Живи, Тёма". Мальчик растерянно отвечал: "Вместе, папа, будем жить". Но отец на это сказал: "Нет уж… пора мне собираться… – И, помолчав, прибавил: – в дальнюю дорогу…"
А вот – эпизод из рассказа современного автора:
"Жену проводил…
– Да ты чё! Она же здоровая была…
– Да нет, не в этом смысле. В Москву проводил.
– Слава Богу, долго жить будет".
Газетная статья о московском хосписе начинается так:
"Одной новенькой медсестре сказали: "У тебя пациент ушёл", так она побежала его искать. А потом поняла, – рассказывает Таня Семчишева.