Историк И. Г. Прыжов, исследователь русского нищенства – человек, настроенный критически, социалист, революционер-нечаевец, выискивавший социальные, а не чисто религиозные причины этого явления, – в своей книге "Нищие на святой Руси" (1862) спорил с И. М. Снегирёвым, который смотрел на нищенство умилённо – как на глубинное проявление русского духа. Согласно же Прыжову, нищенство – это не исконное, а сложившееся исторически явление, и сам русский народ нищих недолюбливал. В таком вот полемическом контексте Прыжов писал: "Невиданное дело, чтобы крестьянин дельный, заботливый, домовитый пустился в нищенство или в далёкое странничество на богомолье". Нищенство и странничество по святым местам – не совсем одно и то же, и сам Прыжов, как показывает его книга, прекрасно это понимал. Просто в данном случае, в этой вот реплике, ему важно было указать, что справный мужик, дескать, дорожил своим хозяйством и не отправился бы из дому никуда – ни по миру куски собирать (как нищий), ни в паломничество на богомолье (как странник). И действительно, это так: работящий, зажиточный мужик едва ли мог позволить себе роскошь долго бродить по святым местам. Однако члены его семьи: юноша-сын, старик-отец, пожилая тётушка-вдова, старая дева – двоюродная сестрица – они-то как раз и отправлялись в богоугодное странствие, чтобы и его грехи замолить тоже. И тут вот что важно: уходивший в странствие небедный, в общем, человек внутренне готов был принять на себя неписаные правила поведения паломника, войти в образ "божьего человека". Эти правила делали его кое в чём похожим на нищего – именно потому, что нищая братия богоугодна. Собственно, и знаток этой тематики Прыжов, много читавший, немало выискавший в старинных текстах, а также многое видевший и испытавший сам, упоминал, что среди пёстрой вереницы современных ему московских нищих встречались странники и странницы, собиравшие на дорогу ко Гробу Господню, к Соловецким угодникам, к Тихону Преподобному и т. п. Или, живописуя некоего бывшего московского дьякона, которого расстригли "за чрезмерное осушение стеклянной посуды" и который теперь просил "для обогрения плоти и подкрепления духа", Прыжов добавлял, что при нём находился служка и что сам он "четыре года ужвсё сбирается, чтобы идти на Афон".
В рассказе уроженца г. Елабуги Вятской губернии Д. И. Стахеева (1840–1918) "Извоз" в несколько сатирическом ключе обрисована лукавая странница, которая пришла в дом к богатому купцу и, смиренно говоря, что она намерена "с помощью Божией совершить новое путешествие", предлагает "послать какое приношение", то есть попросту просит денег. Вот как она вещала: "Меня Господь взыскал всеми благами жизни, я жила в роскоши и удовольствии тленного мира сего…", а потом перед нею, дескать, предстал некий сияющий дух, и она стала странствовать. Этот сюжет в её изложении слишком уж напоминает что-нибудь житийное. И от простонародья она себя явно отделяла:
"…Она сложила зонт и, тыкая им в мужиков, сердито ворчала:
– Ну вы, мужичьё, посторонитесь".
В рассказе М. Горького "Страсти-мордасти" (1917, из цикла "По Руси") мальчик-инвалид показывал герою свою "зверильницу" – коробочки с пойманными насекомыми. Каждый такой "зверь" был поименован по соответствию с кем-либо из соседей. "Здесь – жук, дядя Никодим, я его на дворе сцапал, он – странник, из жуликов которые; будто на церковь собирает…"
В общем, и настоящие, богомольные странники прибеднялись, и пройдошливые нищие нередко притворялись, будто они собирают денежки на дорогу к святым местам.
А. Дюма-отец, путешествовавший по России, летом 1858 г. совершил поездку по Ладожскому озеру на о. Валаам. На пароходе, которым он туда добирался, находилась сотня паломников. Они "отправлялись к святыням Валаамским". Вот как Дюма описал их: "Странники эти и странницы весьма неприглядны с виду; все они из плебеев, если слово это уместно в применении к русским. С первого взгляда не сразу отличишь мужчин от женщин, единственный зримый признак последних – отсутствие бороды. Одежды, вернее сказать, лохмотья, у тех и других одинаковы. У мужчин и женщин посох в руке, а за плечами изорванная сума". Значит, русских паломников, действительно, можно было, на взгляд стороннего человека, принять за нищих. Однако едва ли среди сотниверующих, направлявшихсякмощам чудотворцев Сергия и Германа в Валаамском Преображенском монастыре, сплошь были нищие. Просто от паломников ожидалось утрированно богомольное, приниженное поведение, демонстрация своей "нищеты" да "убогости", даже если они не были уж настолько жалки и неимущи.
Русский учёный-биолог А. К. Энгельмейер, который летом 1899 г. путешествовал по европейскому Северу и пожил некоторое время на Соловках, был человеком просвещённым и, судя по всему, не слишком религиозным. Он упоминал о паломниках как о людях несчастных, серых, убогих, фанатичных, всегда каких-то грязных. В его описании они выглядят нищими, да и передвигаются они на судах в каютах третьего, низшего класса. У него даже вырвалось: "Среди богомольцев почти не видно ни весёлых, ни красивых людей. Те, конечно, и без того счастливы. Им сюда не зачем ездить, разве только из любопытства. Сюда стекаются, как и вообще к святыне, несчастные, калеки и уроды". Складывается впечатление, что соловецкие паломники если и были интересны Энгельмейеру, то ужво всяком случае не настолько, как любимые им птицы. И оттого они сливались в его глазах в общую серую массу нищебродов и фанатиков.
Известно, что подавляющее большинство паломников были люди простые и небогатые. Среди пилигримов, которые добирались из Российской империи в Святую Землю во второй половине 1890-х гг., было 90 % "простонародья". Две трети отправлявшихся в Палестину – женщины, которые (как, впрочем, и мужчины), по словам современника, выглядели изломанными "жизнью и условиями её". Один из путешественников писал: "Нельзя не поражаться, что нет не только паломников, но даже туристов среди наших интеллигентов". А, скажем, путь из Петербурга к Соловецким угодникам – частично посуху, частично по воде – вплоть до конца XIX в. бывал и долгим, и очень трудным. Т. Г. Фруменкова, изучавшая эту тему (но не упоминавшая в своей работе о наблюдениях Энгельмейера), писала: "Такие поездки ежегодно совершали сотни богомольцев, и они за долгие годы стали своего рода ритуалом. Устаревшие, опасные средства передвижения и неустроенный быт считались необходимой составной частью паломничества. Это и повергало в ужас туристов из "чистой публики"". Ещё бы при таких условиях не выглядеть паломникам уставшими, озабоченными, да и неухоженными!
О паломниках, отправлявшихся до революции в Палестину из Рязанской губернии, Х. В. Поплавская писала: "…Подавляющее большинство паломников составляли вдовцы и вдовы в возрасте старше 50 лет". Она объясняла это так: "…Наличие семьи и хозяйства не давало возможности располагать собой, отлучаясь надолго. Помимо этого, для совершения такого далёкого пути необходимо было накопить некоторое количество денег, что возможно было лишь к более зрелому возрасту и при меньшем количестве иждивенцев в семье".
В том-то и состоял феномен дальнего паломничества, что в него отправлялись самые разные люди, и вовсе не обязательно нищие (даже если кто-то из них, пробираясь пешком, не отказывался от подаваемой милостыни). Покормить, обиходить странника-паломника и дать ему денежку – такое воспринималось как религиозный долг, тем более что денежка могла быть "за проход", а могла быть на свечку угодникам соловецким от подающего.