Молодой офицер П. А. Кропоткин в 1860-х гг. во время летней поездки по Западной Сибири выразительно описал в своём путевом дневнике ещё и некоторые иные неудобства. Ему тогда три дня кряду пришлось ехать в крытом тарантасе под мелким, "петербургским" дождём. И вот, наконец, дождик прекратился. "Это дало мне возможность опустить верх тарантаса, а то при тряской дороге голова и… (именно так в тексте. – В. К.) страдают невыносимо; впрочем, они никогда не страдают вместе зараз, – их выгоды прямо противоположны: устроишь сиденье помягче – голова при всяком толчке бьётся об верх; вынешь из-под себя лишнее, что бывает большею частью, – … страдает невыносимо, она у меня и теперь сильно болит". И это в тарантасе, который (как известно хотя бы из повести В. А. Соллогуба "Тарантас") был, пожалуй, самым удобным и спокойным русским экипажем!..
П. А. Вяземский, прекрасно изучивший на собственных боках российские пути сообщения – и большие тракты, и еле заметные дорожки между деревеньками, – в стихотворении "Кибитка" (1828) живописал езду по зимней дороге как "зимний ад", а саму кибитку именовал "подвижным казематом", "подвижной пыткой". Там те же постоянные толчки и удары, что и в крытом тарантасе у Кропоткина: "…То подтолкнёт тебя в бока, // То головой стучишь, как молот". В другом своём стихотворении – "Дорогою", написанном спустя тридцать лет, Вяземский именовал мальпост (почтовую карету) "душной тюрьмой" и повторял определение дороги как ада. Мол, он бы мог назвать дорогу чистилищем, "когда б гостиницы немного были чище, // А не ручных зверьков любимое жилище". И провидел вскорости иную дорогу, "которою меня отправят на погост: // А там и этого ещё тесней мальпост".
В другом стихотворении, "Русские просёлки" (1841), Вяземский упоминал о том, что ему приходилось быть свидетелем различных опасностей и катастроф. Он и на Бородинском поле под неприятельскими ядрами бывал – там под ним убило двух коней, и как-то раз "на море горел", счастливо избежав двух смертей – огненной и морской ("И оставалось мне на выбор произвольный // Быть гусем жареным иль рыбой малосольной"), и видывал ужасное столкновение "двух паровозов, двух волканов". Ну, а вот ещё один ад – дороги с их повседневными опасностями:
Но это случаи, несчастье, приключенье,
А здесь – так быть должно, такое заведенье,
Порядок искони, нормальный, коренной,
Чтоб быть, как на часах, бессменно под бедой.
И если выйдешь сух нечаянно от Сциллы,
То у Харибды ждать увечья иль могилы.
В общем, писал Вяземский, "просёлки – ад земной…". Впрочем, тут же, как бы положась на всесильный русский авось, поэт восклицал: "…Но русский бог велик! // Велик – ужнечего сказать – и наш ямщик".
И это только малая часть невзгод и трудностей старинных российских дорог. Ужасны бывали полуразрушенные мосты. На узеньких зимних дорожках сложно было разминуться встречным – сплошь и рядом до драк доходило. Когда поднималась метель, путники сбивались с колеи и вязли в сугробах, рискуя замёрзнуть насмерть. По большим дорогам вплоть до второй половины XIX в. пошаливали разбойнички. Да и волков следовало опасаться. И вообще гибель подстерегала повсюду: то лошади, испугавшись, понесут, то на ухабе вывалишься, то при спуске ямщик лошадей не удержит.
В старину дальняя дорога бывала столь непростой, она порой оборачивалась такими непредвиденными ситуациями, что люди, подмечая это, говорили: там и проверяется настоящая дружба. В рассказе Д. Н. Мамина-Сибиряка "Старый шайтан" (1903, из цикла "Сибирские рассказы") один из героев, пробираясь в компании невзлюбивших его товарищей по трудному таёжному пути, припоминал поговорку, "что истинные друзья познаются только в игре и в дороге". Более известна поговорка о том, что друзья познаются в беде. Ну, так и в дороге тоже. Тем более что "бедой" кое-где на Руси называли простую двухколёсную повозку.
Когда кто-то из близких в пути
В старой России существовало много обычаев, обрядов, поверий, этикетных норм, которые должны были обеспечить благополучное возвращение человеку, уходившему или уезжавшему из безопасного домашнего пространства.
Повсеместно был распространён запрет спрашивать, куда именно другой направляется. Особенно если это был охотник или рыбак, уходивший на промысел. Если кто приставал, то в ответ часто звучали, так сказать, "неинформативные отговорки": "Куда-куда!.. На кудыкину гору!!" Д. К. Зеленин обращал внимание, что в русских говорах запретными в таких ситуациях являлись слова "куда", "далече ли", "где" и т. п. Иногда нежелательны бывали также иные вопросы, например: "Что делаете?" И вообще старались не выспрашивать о предполагаемом или планируемом действии. Зеленин полагал, что это проявление табу, только табу не на слова (слова-то и выражения использовались различные), а на действия – именно на вопрошание. Такое табу могло возникнуть в промысловой среде – у охотников, рыбаков. Чаще всего запрещалось спрашивать "куда?", и в этом случае на строгость запрета могло влиять созвучие с корнем "куд", которым обозначалось колдовство (ср. "кудеса", "кудесник"), а ещё, быть может, сходствос куриным кудахтаньем, что тоже оценивалось негативно.
Г. И. Попов, обобщивший множество собранных на рубеже XIX–XX вв. этнографических материалов, передавал в своей книге о народной медицине слова знающей деревенской женщины: "Когда идёшь на ключ за водой, – советует одна старуха-крестьянка, – не надо ни с кем говорить. Кто навстречу попадёт, ничего не надо спрашивать и не сказывать".
В 2002 г. фольклорная экспедиция РГГУ в с. Тихманьга Каргопольского района Архангельской области записала от А. И. Русановой (1921 г. р.) сведения об этом запрете: "У нас старик бывало был да как пойдёт (Кузьмой звали): "Кузьма, ты куда?" Ён (матюкливый тожо был), хе, не одну матушку сказал, а то так: "На кудыкину гору! Никогда не спрашывай, пошла… подальше!" <смеётся> Вот. Не скажет никогда. "Далёко ли", наоть сказать, "далёко ли пошол?", а не "куда?". "Далёко ли пошол?"" В Няндомском районе Карелии о вопросе, заданном не к месту (со словом "куда"), было сказано: "Укудыкал, дак ничиво и ни набирёш". В конце XIX в. в Калужской губернии на такое грубовато отвечали: "Куды, куды! В лягушачьи пруды – лягушек ловить да тебя, дурака, кормить!" А в 1960-х гг. в Амурской области – так: "На Кудыкину Гору, мышей ловить, тебя кормить!"