Известный православный литератор А. Н. Муравьёв в книге, впервые опубликованной в 1832 г., писал о том, как, посетив в конце лета святыни Киева, он готовился к отбытию. Провожал его митрополит. "Уже всё было готово к моему отъезду; добрый Владыка удержал меня ещё на трапезу, потом привёл в свою прекрасную молельню". Там митрополит благословил его иконой и, произнеся краткое напутствие, предложил посидеть, взглянув ещё раз "на духовные сокровища ближних и дальних пещер". Муравьёв умилённо вспоминал: "Молча сели мы, друг против друга, я смотрел в окно…" Затем митрополит поднялся, сказал: "Теперь время" – и осенил Муравьёва крестом, произнеся: "Бог да благословит путь твой!"
Стихотворение А. А. Фета "Удавленник" (1840) описывало отправление в дорогу:
Ужин сняли. Слава богу,
Что собрались как-нибудь.
Ну, присядем на дорогу,
Да и с богом в дальний путь.
И под конец так:
Всё ли в путь собрали сыну?
Вот и с богом: поезжай!
Получается, что провожавшие отужинали, а уже затем присаживались "на дорожку" и давали последние наставления сыну.
В очерке писателя-этнографа С. В. Максимова "Маляр", опубликованном в 1854 г., а затем ставшим частью книги "Лесная глушь" (1871), говорилось о том, как крестьянская семья, жившая в Костромской губернии, отправляла подросшего сынка по зимнему пути в Петербург учиться ремесленному делу. Женщины ревели, провожая парня "посильными криками", а сам он уже "оболокся" (оделся) и туго подпоясался.
"Большак сел на лавку подле стола и усадил баб, громко прикрикнув:
– Садись-ко вот лучше, да пора прощаться с Петруней!
В избе наступила тишина. Молча отец поднялся с лавки и начал молиться иконам, подавая пример и остальной семье. Окончив поклоны, он обратился к сыну…" Напутствовав парня и даже прослезившись, старик благословил его медной иконой и дал её в дорогу. Петруня прощался с семьёй и зашедшими односельчанами, пробираясь к выходу, где его поджидали сани.
В другом очерке Максимова, написанном чуть позже и также вошедшем в книгу "Лесная глушь" – "Питерщик (похождения кулачка)", сходная ситуация обрисована подробнее. Семнадцатилетнего деревенского парня Петрована семья тоже провожала в Питер. Вот его уже совсем собрали. "Отец благословил сына створчатым медным образом и запихнул ему этот образ за пазуху. Старуха передала ему мешок с подорожниками и низко поклонилась; невестка присоединила свои рыданья к причитаньям старухи". И только в самый последний момент, перед тем, как выйти во двор, все на минутку сели. Максимов описывал это так: "Но вот наступила и минута разлуки, которую обставляет русский человек, по старому завету отцов и дедов, везде одинаково: когда дорожный человек оделся потеплее и туго-натуго подпоясался кушаком, все находившиеся в избе присели. Недолго длилось молчание: все, вставши с мест, молились на тябло (полочку для икон. – В. К.), по примеру большака избы, который, кончив молитву, обратился к сыну…" Старик-отец коротко напутствовал Петрована, тут и прочие стали обнимать его, затем домашние и соседи вышли наружу, провожая парня, который усаживался в сани.
Мемуаристка А. Мельникова, детство которой пришлось ещё на крепостническое время, вспоминала, как начинался зимний переезд из родительского поместья в Курск, до которого было 75 вёрст. Вставали рано утром. В столовой уже расхаживал отец, прихлёбывая крепкий чай и отдавая распоряжения. "Скоро приходит и мать в дорожном костюме, садится пить кофе…" Затем буфетчик Николай докладывает, что лошади готовы. "Общая суета… все спешат в залу. "Ну, теперь всё доброе да садится!" – серьёзно возглашает отец, садясь; за ним садятся все. Несколько секунд длится глубокое молчание; затем встают, крестясь на образ, и идут вниз, в переднюю, окончательно укутываться и размещаться по экипажам".
В начале романа И. А. Гончарова "Обыкновенная история" (1847) подробно описано отправление молодого героя, Александра Адуева, в Петербург из отдалённого поместья его матери, Анны Павловны. Весь дом (кроме самого героя) пробудился рано, заканчивали сборы. Зашёл кое-кто из соседей, пришёл и священник. И вот всё готово. "Прежде всего отслужили молебен…" И уже потом "сели за стол". Причём уселись завтракать, а не просто перехватить чего-нибудь "на дорожку" либо "на посошок". "Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Её подвезли к крыльцу. Люди (разумеется, слуги. – В. К.) выбегали один за другим. Тот нёс чемодан, другой – узел, третий – мешок, и опять уходил за чем-нибудь".
"Наконец настала роковая минута. Помолились ещё.
– Сядьте, сядьте все! – повелевал Антон Иваныч, – извольте сесть, Александр Фёдорыч! и ты, Евсей, сядь. Сядь же, сядь! – И сам боком, на секунду, едва присел на стул. – Ну, теперь с богом!
Вот тут-то Анна Павловна заревела и повисла на шею Александру.
– Прощай, прощай, мой друг! – слышалось среди рыданий, – увижу ли я тебя?.."
Прощание всё затягивалось, и отъезд задержался ещё на полчаса.
Итак, сперва – завтрак, а уже потом, когда всё готово и все в сборе, нужно было "присесть на минутку". В автобиографической повести П. П. Бажова "Дальнее – близкое" рассказывалось, как героя, десятилетнего мальчика, в конце 1880-х гг. провожали из родительского дома в Сысертском горном округе на учёбу в Екатеринбург. Сперва вся семья сидела за трапезой. "Но вот эта тоскливая еда кончилась. Выйдя из-за стола, снова сели – перед дорогой, перекрестились и стали "выноситься"".
Значит, "присесть на дорожку" надо было уже после того, как посидели за столом. И наконец, даже те описания, что были приведены выше, свидетельствуют: обычай "присесть" бывал связан не только с отправлением в путь, он совершался "перед начатием какого-нибудь важного дела". Такое дело, действительно, могло начинаться отходом или отъездом из дома, но отнюдь не всегда.
Очевидно, не менее важной частью обычая является непременно сопутствующее моменту краткое общее молчание. Ритуальное молчание – это особенное, знаковое поведение, которое соотносится со сферой потустороннего. Причём оно в народной культуре нередко бывало условием, определявшим начало или конец какого-либо дела. У разных славянских народов хранить молчание должен был тот, кто первый раз в году отправлялся на рыбалку или выезжал в поле сеять; кто вёл корову на случку с быком; кто замешивал тесто для обрядовых хлебов к празднику; кто завершал жатву. Молчание также являлось необходимым условием удачного завершения эзотерического обряда, гадания или лечебной процедуры. Так что обычай "присесть на дорожку" при непременном недолгом молчании стоит в одном ряду с прочими значимыми случаями ритуального молчания, когда ощущалась сакральность ситуации, предопределявшей начало и ход всего предприятия.
Ещё одно объяснение приводил специалист по научному атеизму и борец с суевериями М. И. Шахнович: "Обычай, о котором вспоминает песня: "Присядем, друзья, перед дальней дорогой, пусть лёгким окажется путь!" – возник под влиянием веры в то, что в минуту молчания домовой учит уезжающих, присевших перед отъездом, как вернуться невредимыми домой". И следом он уточнял своё мнение: "Конечно, сейчас нет ничего зазорного в обычае посидеть несколько минут перед дорогой и вспомнить, всё ли взято с собой". Разумеется, такое объяснение, в стиле учёности XVIII–XIX вв., исходит из недоказуемого и чересчур конкретного предположения. Да и сам этот стиль рационалистического толкования, сопряжённого с вразумлением заблуждающихся простецов, с разделением "верного", "допустимого", "вредного", – напоминает о веке Просвещения.