И в великой милости своей простит грех великий. И тебе простит, и
Вацлаву твоему.
Агделайда Краковская посветлела. Вновь пала на колени, прильнула устами к крепкой руке странника:
— Благодарю, святой отец! Надежда, что мне подарена...
Рука богомольца вырвалась. Указательный палец поднялся назидательно.
— Уйми веселье и не радуйся прежде времени. Дорога твоя будет нелегкой и долгой. Ибо ты должна смирить гордыню и отправиться в путь, как
подобает кающейся грешнице — без свиты, без мужниной или чьей-либо еще защиты, пешком и в убогом рубище.
Полька улыбнулась в ответ:
— Для меня это лучше, чем провести остаток дней в монастыре. Сколь ни трудна дорога, рано или поздно она завершится. А уж когда я вернусь к
Вацлаву, все у нас будет иначе. Совсем иначе. Вот только...
— Что тревожит тебя, дочь моя?
— Вацлав ни за что на свете не согласится отпустить меня одну.
— Даже ради спасения твоей и своей души? Даже ради обретения сына или дочери?
— Видите ли, святой отец, мы уже расставались не единожды. И теперь супруг мой безумно боится потерять меня снова. Я хорошо знаю Вацлава — он
скорее посадит меня под замок либо отправится следом — тайно ли, явно ли. А ведь это не будет угодно Господу?
Отец Бенедикт чуть скривил губы в подобии улыбки:
— Не будет. Но тебе совсем необязательно говорить обо всем мужу. Коли любит — он поймет и примет тебя после возвращения из Святой Земли. А нет —
так нужен ли тебе такой супруг? Решайся.
Аделаида кивнула:
— Я решилась, святой отец.
— А я благословляю! Аминь!
Странствующий монах осенил крестным знамением склоненную голову княжны...
— Ох, и не нравится мне этот латинянин. — Сотник Дмитрий еще раз зыркнул на затянутое пузырем окно.
— Что ж так? — Бурцев и сам не отводил глаз от собственного дома. Неспокойно отчего-то было на душе.
— Да уж больно сыто выглядит для калики перехожего.
— Ну, мало ли... паломников из Святой Земли многие привечают. И накормят, и напоят. Не одни ж Болеслав с Кунигундой такие сердобольные.
Дмитрий гнул свое:
— Вон и Бурангулка верно подметил: пехом монах прибыл, а обувка-то не сбита даже, не стерта. Как же он дошел до Пскова, не стоптав подошвы, а?
Не по воздуху же перенесся!
Татарский юзбаши Бурангул стоял тут же — цокал языком, качал головой, твердил без умолку:
— Плохой гость, плохой...
— Да уж, конечно, — из последних сил бодрился Бурцев. — Незваный гость — он завсегда хуже татарина.
Никто не улыбнулся.
— Плохой гость...
— Моя тоже так думайся, — вставил свое веское слово китайский мудрец Сыма Цзян. — Не похожая эта путника на Божья человечка. Беда можется
статься.
— Ну, хватит вам, накаркаете еще!
Блин, сговорились, они, что ли... Вот ведь тоже друзья-соратнички! Вместо того чтоб успокоить — нервы треплют. Хорошо хоть Освальд со Збыславом
и дядькой Адамом не принимают участия в импровизированном слете кассандр. Пока новгородец, татарин и китаец в три голоса грузили воеводу
мрачными пророчествами, польский рыцарь, здоровяк-литвин и пожилой прусский лучник оживленно обсуждали новости, принесенные пилигримом из
Польши.
— А ты все-таки подумай, Василь, — не унимался Дмитрий.
Бурцев поморщился. Да думает он, думает... Не каждый день ведь встречается накачанный, как культурист, паломник. Но крест, даденный Болеславом,
снимал с монаха все подозрения. Ну или почти все. Аделаида подделку раскусила бы в два счета. Да и он сам тоже. Нательный крестик жены Бурцев
изучил до мельчайших подробностей.