Любимая… Варьюша… Я не знаю, где и когда ты сейчас читаешь мое письмо, но я будто, вижу тебя… Твои светлые волосы… Они цвета мокрого песка на крымском берегу… Как избито… стандартно… Но никакого оригинального сравнения подобрать не могу. Вижу твой нос… Он очень смешной… Такой маленький и белый, словно ты его всегда прячешь от солнца под зеленым листком. Вижу твои пальцы… Ты тогда порезала чем-то указательный на левой руке и намазала его йодом. Пятно напоминало Скандинавию… Такое милое, родное мне пятно йода на твоем пальце… Я тоже часто словно вижу его… У тебя удивительные длинные-предлинные пальцы пианистки. А еще это пальцы аристократки… Да, у тебя аристократические руки. Я никогда не говорил об этом? Значит, забыл… Прости, Варьюша… Ничего не могу тебе обещать. Даже не знаю, когда мы теперь увидимся. Ведь я сейчас так далеко от тебя, очень-очень… А этот конверт по моей просьбе бросят в почтовый ящик в Москве. Только ты не переставай меня ждать. Не уставай, ладно? Я обязательно приеду. Чтобы увидеть тебя. Твои волосы, твои руки, твои глаза… А они какого цвета, Варьюша? Нет, я отлично помню, просто сейчас говорю с тобой. Иного способа у меня нет. Но я приеду в Москву. Непременно приеду. Только не знаю когда… Дорогая, любимая… Ты знаешь, до встречи с тобой я почему-то считал, что не умею любить. Такие люди есть, и их немало. Что же делать, думал я, мне не дано… Умею. Я умею, Варьюша! И это здорово! О своем приезде я напишу. Обязательно. Какие бедные слова… И как их мало… И как много… Не грусти… Мне почему-то кажется, что ты в эти минуты очень печальна. Улыбнись! Немедленно!.. Вот так… Теперь намного лучше… А вообще ты всегда хороша - и радостная, и задумчивая, и грустная… Но мне не нравится, когда ты горюешь. Это понятно. Хотя в жизни печалиться приходится куда чаще, чем наоборот… Просто она так устроена, эта жизнь… И все-таки улыбайся, Варьюша… Я люблю тебя. Помни об этом. Алекс".
Варя сидела, не вытирая слез. Они бежали по щекам неутомимо и проворно и капали, горячие и мелкие, на ее аристократические замерзшие руки. Варя думала, что теперь ей незачем вставать, идти к метро, ехать домой… Ей теперь незачем переводить книги, думать о Швеции, рожать… Все это лишнее. Теперь она хочет сидеть здесь, на холодной, засыпанной снегом скамейке, с письмом в руке, и ждать Алекса… Он обязательно приедет. Только неизвестно когда. Но Варя дождется. Вот здесь. На этой скамейке. С конвертом в руке.
Варя не знала и не помнила, сколько сидела так, совершенно застыв и потеряв счет времени. Отныне оно стало ей просто не нужно. Грибоедов со своего вечного постамента, тоже запорошенного снегом, смотрел на Варю внимательно и понимающе.
Потом к ней подошел милиционер.
- Гражданочка! - вежливо сказал он. - Я давно за вами наблюдаю. Может, вам плохо? Помочь? Вызвать "скорую"? Вы где живете?
Варя подняла на него глаза. Слезы уже высохли.
- На Никольской, - автоматически отозвалась она. - То есть на 25 Октября.
- Так это недалеко! - обрадовался милиционер. - Сами доберетесь или все же врачей кликнуть? А здесь вам сидеть не годится! Еще застынете! В вашем-то положении…
Он тоже, как почтовая дама, скользнул глазами по ее животу.
- А… муж-то где? - Вопрос прозвучал неуверенно.
- Дома, - прошептала Варя и вдруг вспомнила о Володе. О Вовочке Расчесочке.
- Тогда чего же вы тут расселись? - обрадовался милиционер. - Давайте я ему позвоню, пусть приедет жену встретить…
- Нет, нет! - Варя вскочила, машинально сунув смятое письмо в карман. - Не надо, что вы! Я сама доберусь!
Но милиционер, видимо не очень доверяя, все-таки проводил ее до метро.
- Кого ждете? - спросил он на прощание.
Варя улыбнулась ему в ответ:
- Мальчика. Александра!
- Ну что ж, желаю удачи! - Он вежливо взял под козырек. - Больше на скамейках одна вечером не сидите! Мало ли что… А имя выбрали хорошее. Победитель, значит. У меня дядька Александр. Ох и жук!
Милиционер усмехнулся, вспомнив дядьку, и отправился дальше нести свое дежурство. А Варя поехала домой. Потому что ждать Алекса в Москве на скамейке было невозможно.
Володя встретил ее сдержанно, но глаза его смотрели беспокойно и вопросительно. И Варе вдруг стало его жалко - близорукого, часто поправляющего сползающие с чересчур крупного носа очки, растерянного, какого-то чересчур несчастного, мало похожего на мужчину… Варя слишком хорошо понимала, что во всем или во многом виновата сама. И что теперь ничего не исправить и не вернуть. Да и не хочется ей ничего исправлять и возвращать. Зачем? Все сложилось так, как сложилось. Ее опять, уже привычно, жизнь властно вела за собой, и она вновь подчинилась ее мощному, стремительному потоку.
Раздеваясь, Варя еще раз осторожно нащупала в кармане пальто письмо и с досадой подумала, что оставлять его здесь небезопасно. Не стоило изображать рассиропившуюся дуру, а надо было в метро переложить письмо в сумку или спрятать его понадежнее. А как быть теперь? Ну ладно, после ужина она что-нибудь придумает.
Тетя Нюра с удовольствием кормила молодых и приговаривала:
- Ешь, Варенька, ешь… Тебе сейчас много нужно. Вас ведь двое. А малыши - они поесть любят. Особенно мальчики.
- Откуда ты знаешь, что у нас мальчик? - спросил Володя.
- А по форме живота, Володечка, - ласково отозвалась тетя Нюра. - Когда девочка - он круглый, как мяч или шарик, а когда мальчик - острый, углом. У Вареньки как раз такой.
Варя, уписывая за обе щеки винегрет, - интересно, как это она, балда-балдой, совсем недавно всерьез собиралась ждать Алекса на скамейке Чистопрудного бульвара? - скосила глаза на живот. И правда, торчит каким-то углом… Ишь ты… Забавно…
- А ты не знаешь, Нюра, почему часто в облике беременных и молодых мам присутствует эдакая большеглазость? - спросил Володя.
Тетя Нюра покачала головой:
- Что-то не замечала…
- Ну как же… - весело и хитро поглядывая на Варю, продолжал Володя. - Наверное, они с восхищенным изумлением смотрят на то, что родили. Не могут на самих себя надивиться: неужели это я сделала?!
Тетя Нюра засмеялась:
- А если серьезно, с ребенком столько хлопот, что у молодых мам глаза напряженные, вот они и кажутся большеглазыми.
Вошел профессор Гном.
- Вы бы, Варенька, не гуляли так поздно одна. Хотя прогулки вам, конечно, полезны и нужны. Но все-таки… Меры предосторожности…
- Я больше не буду, - честно, как ей показалось, пообещала Варя. - Просто задержалась в издательстве. Хотела взять еще одну книгу для перевода.
- И утруждаться вам сейчас переводами тоже ни к чему, - продолжал профессор. - Денег нам хватит! Нужно себя поберечь!
- Я буду беречься! - опять очень искренне сказала Варя.
Ей нужно во что бы то ни стало дождаться Алекса…
- Я обязательно буду беречься!
Профессор удовлетворенно кивнул.
Володя улыбнулся:
- Папа, Нюрочка уверяет, что у нас будет мальчик…
- А ты хочешь сына? - спросил отец. - Я тоже когда-то хотел… Это совершенно все равно… Был бы ребятенок…
Варя, не слушая никого, продолжала уплетать ужин.
Александр Петрович тяжело задумался. Он почему-то некстати, совершенно не вовремя, вспомнил давным-давно умершую жену… Лена сгорела в три месяца от саркомы мозга. В последние недели никого не узнавала… И если бы не Нюра, преданная семье Гребениченко… Александр Петрович даже представить себе не мог, как бы он справился без нее, как бы пережил весь этот ужас… И еще Женя… Она тогда буквально не отходила от брата несколько месяцев, каким-то неведомым образом перепоручив кому-то на время всех своих маленьких пациентов.
Но жизнь, как ни странно - но почему это должно казаться странным, это как раз естественно! - довольно быстро вошла в свою привычную новую колею и понеслась вперед… Подрастал Вовка, старели они с Женей… И добрая тихая уютная Нюра…
Все сложилось так, как сложилось. И ничего больше.
- Никаких вещей до рождения малыша покупать не будем, - заявил Володя. - Плохая примета…
Нюра согласно кивнула. А куда спешить? Появится в доме дитя - поспеют и коляска с кроваткой, и всякие там простынки-пеленки-распашонки. Правда, с ними большая проблема… Пойди купи!.. Поэтому Нюра втихомолку, тайком от всех, навязала и нашила уже целое младенческое приданое, надежно спрятав его от любопытных глаз. На приметы она плевала. Доверяя им, в родной стране не проживешь.
Александр Петрович внимательно взглянул на невестку. Именно в тот вечер, в те минуты его подозрения стремительно выросли и окрепли, хотя никого он еще не видел и ни о чем не знал… Несмотря на свою чудовищную, типично профессорскую рассеянность, над которой постоянно смеялась и издевалась сестра Женя, Александр Петрович был патологически чуток ко всему, что касалось его единственного сына Вовки… А над ним сейчас нависла беда… Сын оказался крайним. Это Александр Петрович почуял точно и тонко. И насторожился.
Любил ли профессор Варю? Александр Петрович не задумывался над этим. Просто безоговорочно принял ее когда-то как избранницу сына. А что Вовка любил Варю, было заметно даже самому невнимательному и безразличному взгляду. Остальное Александра Петровича не касалось. Но он прожил на этом свете достаточно, чтобы не доверять людям.
А Варя с того декабрьского вечера стала ждать. Не сына, хотя тоже Александра… Про ребенка она словно забыла. Малыш настойчиво достучался до дремлющего сознания погруженной в собственные мысли и чаяния матери, лишь когда начались схватки.