Густая пелена дыма жалась к потолку, заслоняя собой все это жалкое зрелище. Я открыл окно, чтобы выпустить дым, но вместо этого впустил дождь с ветром. Прилетело несколько опавших листьев, они построились в хоровод и запрыгали, как дети вокруг невидимой елки.
В высоком зеркале я увидел чье-то отражение. Оно походило на старого бродягу — всего в саже и подпалинах. Обугленные останки ночной рубашки свисали с него, тут и там проглядывало бледное тело. Я попробовал встать прямее, но это не помогло. Ничуть не улучшило мое мнение о нем.
Клемент, в кожаных тапках и свежевыстиранном халате, наблюдал из-за двери. Выражение его лица было озадаченным.
— Газы, — пояснил я.
10 ноября
Я спалил все волосы на ногах, зато мой живот теперь плоский, как блин. С разговорами о камнях и о том, что меня вскроют, как устрицу, покончено. Пока мою спальню отделывают заново, я посплю в одной из комнат для гостей.
Весь день небо было похоже на сало — по крайней мере, когда я его увидел в одиннадцать утра. Я решил выбраться на улицу для моциона и подзарядить легкие, но откладывал, в напрасной надежде, что выглянет солнце, между тем уже близился вечер, а над миром все так же висела серая вуаль, поэтому я отправился на короткую двадцатиминутную прогулку, а потом вернулся домой. Я взял с собой одну собаку из псарни — гончую по кличке Юлиус, слепую на один глаз, — и, с учетом всех обстоятельств, мы вполне неплохо провели время; Юлиус почти поймал кролика, а я нашел красивую палку. Но когда мы направлялись к Оленьему Парку, нас окутал туман, густой, как в турецкой бане.
Он был плотнее всего у земли, на высоте до трех футов, так что мы могли плавать в нем, как в неглубоком молочном озере. Это было очень странно и поначалу увлекательно, но, когда огромный дуб, к которому мы направлялись, поглотился туманом, я начал чувствовать себя как в открытом море. Бедного, одноглазого Юлиуса накрыло с головой, так что я, не мешкая, пристегнул поводок, ибо он повадился застывать на месте, и я совершенно уверен, что потерял бы его, если бы он при этом не поднимал такой визг.
Мы достаточно долго бродили по лугам, чтобы мое раздражение сменилось настоящим беспокойством, и подумал, что пора остановиться и принять твердое решение относительно того, куда идти. Мир в тумане потерял свои границы, стал смутным и недостоверным. Я поискал знакомый ориентир — рощицу, забор или ручей — без особого успеха. Со всех сторон начали подкрадываться сумерки, ни один из нас не был одет достаточно тепло для долгих прогулок, но непосредственной опасности не было, как вдруг случилось нечто совершенно невероятное. Безо всякого предупреждения я пошатнулся — очень резко, — словно меня укусила пчела. Как будто крупица сна шевельнулась во мне — мельчайший осколок далекого прошлого. Какой-то кошмар, преследовавший меня раньше; он начался как простой зуд, но я расчесал его, и мне открылась более чем убедительная картина...
Я в карете с матерью и отцом. На мне дорожная одежда. Это старомодная карета, с жесткими скамейками. Я очень мал, на мне дорожная одежда, и я чувствую запах моря.
Больше в карете я никого не вижу. Думаю, кроме матери, отца и меня, никого нет. Колеса «шикают»; копыта лошадей звучат приглушенно. Мы катимся очень медленно, и в окно я вижу, как летит песок из-под колес.
Мы на каком-то пляже. Точно. Колеса «шикают», потому что мы едем по пляжу.
Крик.
Я слышу крик...
И тут я потерял ее. С этим криком я теряю карету из виду. Я слишком напряженно думаю об этом отдельном крике, и карета исчезает.
Поэтому я пробую другой способ вспоминания. Я задерживаюсь на дорожной одежде, которую носил с такой гордостью. Призываю себя вспомнить запах моря, смотреть на песок, летящий из-под колес.
И постепенно карета появляется вновь.