Он подал жене руку, и Марджи последовала за ним. Подхватив подол длинного платья, она поднялась по ступенькам к входной двери. Необычная тишина обострила обуревавшее ее чувство тревоги и беспокойства. Прожив немало лет в большом городе, она привыкла к гулу машин и голосам людей, не смолкающим ни днем ни ночью. Здесь же ее поразило полное отсутствие всякого шума. Ее ухо едва улавливало лишь шорох ночных насекомых в траве и глухую возню каких-то зверюшек около живой изгороди.
Фернандо открыл ключом дверь, вошел в темную прихожую и включил верхний свет. Взяв Марджи за руку, он завел ее в гостиную, усадил на диван и спросил:
– Ты не против, если мы чего-нибудь выпьем с дороги?
– Вообще-то я не пью…
Он достал из буфета начатую бутылку виски, поставил ее на журнальный столик и, присев на диван, налил себе немного в хрустальный бокал, предварительно бросив в него несколько кусочков льда. Пристальный взгляд его черных глаз, казалось, вот-вот пробуравит ее насквозь, и через мгновение Марджи не выдержала и сказала:
– Э… я тоже выпью немного. Спасибо. Когда он протянул ей бокал с напитком, их пальцы случайно соприкоснулись, и ее сразу бросило в жар. В ту же секунду Марджи поняла, чего так боялась. Она боялась потерять контрольная собой. Если это произойдет, Фернандо сразу догадается, что она по-прежнему хочет его и ради того, чтобы отдаться ему, готова разрушить барьеры гордости, которые с такой тщательностью возводила вокруг себя все эти годы. И эти барьеры отлично ее оберегали…
И вот теперь, стоило ему прикоснуться к ней пальцем, как она мгновенно почувствовала, что ее самоконтроль потерян. И, возможно, то же самое почувствовал Фернандо. Да он и не сомневался, что действует на нее возбуждающе и что она готова отдаться ему в любую минуту, хотя и скрывает это, подумала Марджи. Разве не свидетельствовало об этом ее поведение, когда они оказались в ее спальне за несколько дней перед отлетом из Нью-Йорка?
– Наконец-то мы одни, – сардоническим тоном пробормотал Фернандо и прикоснулся бокалом к бокалу жены.
Марджи, не привыкшая к крепким напиткам, сделала маленький глоток и сразу закашлялась. В горле жгло, как огнем. Чтобы не встречаться с Фернандо глазами, она отвернулась и оглядела гостиную. Одну из стен почти целиком занимал огромный камин; его основание украшала гладкая голубая плитка, а дымоход был выложен из неотшлифованного красноватого мрамора. Удобные кресла и диван имели цвет пахты. Вообще от всей мебели, расставленной в комнате, веяло таким же простым, грубым очарованием, как и от самой местности, в которой свили семейное гнездо предки Фернандо.
На тумбочке рядом с диваном стояли три фотографии в деревянных рамках, и Марджи рассеянно взяла одну из них. Взглянув на нее, она сразу вспомнила, что видела такую же фотографию много лет назад в нью-йоркском доме Фернандо; на ней он был запечатлен еще подростком вместе со своими братьями. Ее глаза на несколько минут задержались на снимке, пока она вспоминала тот вечер, когда впервые пришла к Фернандо, чтобы взять у него интервью. Марджи вспомнила, как с первой же минуты их встречи ее захлестнуло безумное, необоримое желание отдаться ему…
Фернандо взял у нее из рук фотографию, положил ее лицевой стороной на тумбочку и довольно бесцеремонным тоном спросил:
– В чем дело, Марджи? Сегодня утром ты вся сияла, а сейчас… Что случилось?
Ничего не случилось. Просто рассеялись иллюзии. Когда сегодня утром она шла с Фернандо под венец, рассудок нашептывал ей, что он не любит ее. Однако сердце не переставало твердить, что она любима. И если бы Линда так грубо не сокрушила эту иллюзию, она, возможно, до сих пор продолжала бы верить в его любовь. Но вины Фернандо тут не было.