Попытка якобинского эксперимента на доиндустриальной основе, направленного против Старого Порядка, провалилась, якобинцы не стали создателями антикапиталистической зоны. Постиндустриальный капитализм с энтээровской организацией производства - в этом мы убедились воочию, эмпирически, оказался несовместим с коммунизмом, точнее - наоборот. И если к производственной системе капитализма НТР повернулась обоими своими тиками - положительным и отрицательным, то к коммунизму - только отрицательным. Лик этот стал для коммунизма ликом Горгоны с ее окаменяющим взглядом. Можно сказать иначе: присоединившись в 40-е годы к гонке ядерных вооружений, производство которых и было начальной, примитивной фазой НТР, коммунизм "плюхнулся" в котел НТР, чтобы, так сказать, в нем омолодиться. Но в долгосрочной перспективе вышло как с царем из "Конька-Горбунка": "Бух в котел - и там сварился". У капитализма шкура толще, он может вариться дольше, но тоже не вечно.
Таким образом, остается только одна эпоха, в которой исторически существовал (и мог существовать) коммунизм, - индустриальная. И то не вся, а только ее зрелая фаза, что ограничивает коммунизм во времени, в истории определенным этапом капитализма. Но дело здесь, разумеется, не в технике, а в более глубоких и серьезных вещах.
Итак, коммунизм исторически возник как антикапитализм, причем как негатив, отрицание капитализма не вообще, а его определенной стадии. Но это значит, что в самом капитализме как явлении, как мировой системе отношений производства есть нечто, наделяющее его очень специфической, присущей только ему одному, а потому - загадочной и таинственной способностью выступать, реализовывать себя в двух различных социальных формах: положительной и отрицательной; иметь два социальных лица - положительное и отрицательное. Почему?
IV
Капитализм вообще самая загадочная из социальных систем, намного более загадочная, чем Античность или традиционно считающиеся загадочными цивилизации Азии, Африки и доколумбовой Америки. Пожалуй, лишь средневековый Запад, феодализм (естественно - западноевропейский, других не было) по своей загадочности приближается к капитализму. Но только приближается. К тому же загадки капитализма - на порядок сложнее. На первый взгляд может показаться: да какие тут вообще загадки, тайны? Все предельно просто. Что может быть проще рынка, разрушения докапиталистических структур (укладов), "товар - деньги - товар", наемный труд, возникновение промышленности, ситуация, где все или почти все может быть выражено в цифрах. Не случайно же то, что потом стало политической экономией капитализма, Уильям Петти назвал "политической арифметикой". Это, помимо прочего, вроде бы значит: при капитализме все, все частные явления можно посчитать, т. е. свести к количественному выражению и измерению. Короче, говоря о капитализме, можно свести любое качество к количеству, устраняя его тем самым как качество или, как минимум, позволяя абстрагироваться от качества как такового, а следовательно, от любых загадок и тайн, ибо последние связаны только с качеством. Количественные загадки - это не загадки.
Все хорошо, да что-то нехорошо, как говорилось в известной сказке Гайдара I. Все ли в капитализме, все ли его частности можно свести к количеству? Все и всё, кроме одного. Кроме самого капитализма, капитализма в целом. По разным причинам. Но прежде всего - по причине неуловимости. Нет такого одного-единственного капиталистического качества, в котором "капитализм предстает как капитализм, и другому - не бывать". В котором капитализм как сивка-бурка - верный конь - отвечал бы на призыв: "Встань передо мной, как лист перед травой". Проблема в том, что появляется сразу несколько коней, друг на друга не похожих. А кроме коней возникают еще какие-то звери и существа и утверждают, что, дескать, они тоже капитализм, не смотри, что кривобоки и колченоги, все равно капитализм, уж извиняйте.
"Они приходят как тысяча масок без лиц", - говорится о саламандрах в романе Карела Чапека. В "романе" о капитализме можно сказать: он приходит во множестве масок и лиц одновременно, и часто трудно понять, где маски, а где лица; более того, что вчера было маской, сегодня оказалось лицом - и наоборот. Капитализм, словно злой дух из "Шахнаме", играет с изучающим его по принципу: "Я здесь и не здесь". Это - главное качество капитализма, которое невозможно выразить цифрами количественно.
Капиталистический Сфинкс загадал XX в. несколько загадок. XX в. их не отгадал и вынужден был - таково условие - отдать свою жизнь капитализму. Капитализм, как мы знаем, пережил XX в. Теперь загадки предложены веку XXI. Речь пойдет об одной из них.
Если сравнить капитализм с докапиталистическими обществами, то возникает следующая картина. До греко-римской античности рабовладельческого общества, т. е. рабовладельческой эксплуатации как системообразующего элемента социума, не существовало. Аналогичным образом дело обстоит с феодализмом. С другой стороны, античное рабовладение не воспроизводило в своих системных рамках стадиально (т. е. логически) и исторически предшествующие ему формы доклассового общества. А феодализм не воспроизводил в своих рамках ни предшествующие ему логически антично-рабовладельческие формы, ни предшествующие ему исторически доклассовые формы.
Капитализм демонстрирует диаметрально противоположное. Во-первых, - и это составляет одну из трудностей его изучения и понимания как особой системы - то, что называют "элементами капитализма", существовало практически во всех докапиталистических системах. Нет ничего такого в капитализме, чего бы экономически до него не существовало, - рынок, товарные отношения, свободный найм. Во-вторых, что еще более важно, капитализм в собственных системных рамках воспроизводил те формы, которые предшествовали ему как логически, так и исторически, - рабство, крепостничество, докапиталистические формы мелкой собственности на землю. Капитализм либо сам от себя создает эти некапиталистические (докапиталистические по своей сути) формы как собственные функциональные органы, либо превращается в них там, где не находит себе в качестве контрагента наемный труд. Это - поразительная черта капитализма, резко отличающая его от всех других социальных систем: оставаясь по сути капитализмом, он может принимать форму, которая не является капиталистической. Капитализм способен легко расставаться со своей субстанцией, превращать ее в некапиталистическую, сохраняя лишь капиталистическую функцию, дематериализуясь до нее.
Что конкретно означает несовпадение субстанции и функции капитала? В каких формах и почему именно в них оно реализуется? Что вообще и откуда мы знаем об этом? Ответ на эти вопросы предполагает в качестве своего условия хотя бы краткий экскурс в то, что раньше называлось "политэкономией капитализма". Мне больше по душе термин "философия капитализма", тем более что она по сути до сих пор не создана. Или даже "метафизика капитализма". Не в названии дело. Экскурс этот должен быть и историко-проблемным, и проблемно-теоретическим. Кому-то он может показаться сложным. Кому-то - скучным и ненужным. А кому-то - неуместным в силу обращения к гегелевско-марксистской традиции (сейчас больше в чести критик этой традиции К.Поппер).
По поводу сложности. Собственно, почему серьезные вещи должны быть легким? Кто сказал, что понимание серьезных проблем не требует медленного чтения и труда ума и души? Не случайно Гегель в ответ на просьбу Конта изложить суть своих сочинений популярно, в одном томе и по-французски, ответил: "Моя система не излагается ни популярно, ни кратко, ни по-французски". Иными словами, есть вещи, о которых можно сказать только на определенном языке ("субстанция", "функция" и т. д.).
Если говорить об увлекательности, о том, что особенно введение и работу, "затравка" не должны быть скучными, а должны завлекать и "вести, но не уводить", то на это я отвечу словами писателя и ученого Умберто Эко из его маргиналий к "Имени Розы": "Тот, кому предстоит читать книгу, должен сначала войти в ее ритм. Если ему это не под силу - значит, ему не под силу и прочесть книгу. Такова очистительно-испытательная функция первых ста страниц. А кому не нравится - тем хуже для него, значит, ему на гору не влезть. Входить в книгу - это вырабатывать дыхание, наладить шаг, настроиться на заданный ритм. Первые сто страниц играют решающую роль в сотворении читателя" (16).
Я согласен с У. Эко. Правда, в отличие от его книги здесь "чистилище" занимает меньше места. Это - не самая высокая гора. Так, холмик.
Наконец, об уместности обращения к Марксу. Так что же поделаешь, если больше всех о противоречиях капитализма писал этот человек, и написанное им уже давно стало западной или даже буржуазной интеллектуальной традицией? И если именно эта традиция дала сильные антикапиталистические результаты не только на практике, но и в теории? Мне вспоминается выступление Теодора Шанина на международной конференции по аграрно-крестьянским проблемам в июне 1990 г. Он сказал (цитирую по памяти) следующее: "10 лет назад вы, советские ученые, говорили: "Маркс - гений, а Чаянов - дурак". Тогда западные ученые не отдали вам Чаянова. Теперь советские ученые говорят: "Чаянов - гений, Маркс - дурак". И теперь мы, западные ученые, не отдадим вам Маркса".
Шанин, защищая Маркса, совершенно прав: он защищает свою, кровную, западную интеллектуальную традицию от варваров, которым все равно, кто - враг, кого приносить в ритуальную жертву, главное - приносить; главное - образ врага, ритуал. Суть - дело десятое. Смена вех.