Но я знаю его: при всех обещаниях и при всем старании он в прошлый раз, хотя и знает все старые песни и сказки, только и смог спеть: "вот, вот, вот вы, девушки, девушки молодые есть, а я старичок, старичок, старый…" - конец потерялся в храпении под нарами.
Ушица поспела, садятся гости со мной, и идет кругом бутылка. Долго наслаждается с чашечкой благодарный Михайло; подымается говор…
Солнышко проглянуло перед заходом сквозь тучи, обдало золотом все, поиграло верхушками деревьев, бросило и нам сквозь радужное оконце улыбку, отбронзировав прокопченные стены и разлившись сиянием по удивительнейшей лысине деда-старосты.
Раззолотилась и пыль-пена над Падуном, и золотыми серпами кажутся чайки-воструньи, косящие своими крыльями, как серпами, густой смолистый воздух…
За дальними горами багровые тучи, не то крепости с зубцами, или развалины храмов, опоясанные светлым поясом радуги, рассыпались обломками и камнями…
- Скажи мне, - обращаюсь к Григорию, - как назвать тот камень по-русски на пол-тайболе к Нотозеру?
- Клад зовем, - отвечает он.
- Постой, скажу, скажу про него, - вмешивается Михайло.
"Вот, в старые годы, давно было, к лопарям шиши ездили, порато грабили, всех зарежут: мужиков, женок и деток; как найдут - все возьмут: постели , меха, жемчуг, деньги - все равно! Обижали, однако! Только рекой они ездили больше: боялись в тундру идти, - забьют там лопаришки. И жили в те года под землей: яму выроют, камнями заложат. Весь погост так. И как прознают, что опять шиши идут, завалят ямы совсем, тяжелое там оставят: может, не найдут, другое на "ташках" в вараки унесут с собой, куда дикари только ходят. Нотозерские лопари порато жить боялись: все их резали.
Был колдун тогда у них большой, долго, долго - три жизни жил; он и делал так: принесут все с собой мужики к камню тому на пол-тайболе, скажет он слово чудесное, и невидно все станет; как придут шиши, - ничего не найдут, однако… А уйдут, колдун придет: скажет слово чудное, и опять видно станет, унесут добро мужики.
Только раз спрятал добро колдун, а сам помер, так и не нашли лопари добра; потом долго искали - слова не знали… Потом долго все хотели клад тот взять; не дается, слова настоящего не знают, раньше колдуны хорошие были, а потом совсем плохие стали: слова не знали. Дед мой хороший колдун был, а тоже не мог достать!..
Пошел дед один раз к кладу, доставать, лапка с ним была; сказал слово, а из камня трое людей вышли, платья нет, большие, большие и белые. Увидели его и за ним побежали. Бежал, бежал - догоняют; остановился тогда, кол сделал, круг очертил и люди тут же добежали; добежали, а в круг не могут: дед-то колдун был, ходят кругом, а не уходят; когда лапку заколол, ушли"…
Тянется сказка-бывальщина Михаила, как клубок разматывается, из одной в другую переходит.
Потухло солнышко, сквозь открытую дверь льется непрерывным аккордом шум водопада, смешивается с монотонным голосом Михаила. Он уж не для меня рассказывает, точно льется из него одна за другой сказки и были, и так много в былях сказочного, а в сказках вероятного, что не знаешь, где конец того и другого; начинаешь, так же как окружившее его лопари, переживать каждое слово… Тесно сомкнут полукруг лохматых голов у камелька под догорающим пламенем; то осветятся, напряженные вниманием, прокопченные, искусанные, не доступные никаким атмосферным влияниям лица, то снова потонут в полумраке избы… льется, переливается без конца, сказка тяжелой жизни…
"А в те годы много пришло железных шведов с захода солнца. Сонгельский погост нашли - вырезали, - пошли после того нотозерских искать и русских у моря грабить. Нотозерский погост у Падуна был в землянках. Пригнали сонгельские - "всех" - говорят, режут - заплакали все! - Зарыли землянки, сели в карбаса, поехали на Немецкий большой остров и оленей туда же перегнали. На верхнем конце острова поставили двоих сторожить, сами в кустах схоронились. А сторожа раньше других уснули - никого нет - обманули сонгельские!
Едут шведы - никого не нашли, и мимо Немецкого проехали бы, да заметили один карбас , плохо спрятан был, остановились и всех сонных порезали: ни один человек, ни ребенок не остался, оленей закололи; только двое уснувших караульщиков уцелели, они и рассказали"…
Они и рассказали… И представляется, как могли рассказывать эти два лопаря каким-нибудь кильдинским - таким же прячущимся человечкам: "Пришли мы, проснулись, а все до одного зарезаны".
Слушатели замерли; пронесся вздох: "худо, в вараки уходить надо"…
Дикий крик раздался в воздухе.
- Что это?
- А не знаю, много по ночам голосу разного бывает по тундрам, - отвечает староста, - кричат!
- Так кто же - птица, зверь? - добиваюсь у флегматичного старика.
- Нет, а может и птица, только и без их много в вараках живут.
- Кто же еще там?
- Разные есть. Много у нас местов есть, где родясь никто не ходил, пахты разны.
- Ну?
"Так там и живут. Тоже вроде как люди. Разны есть в камнях, так белые большие, без всего ходят, немые.
А где лес пахты, в таком месте маленькие люди: на земле водятся. Голые ходят, деньги есть у них. "Чакли" зовут наши… Один колдун (у него сын сейчас жив, лет 20-ти, Елисей) много денег достал от них. Один раз пошел в пахту дикаря промышлять - убил одного, сруб поставил , пошел дальше, увидел: человек маленький-маленький идет за ним и все так же, как он, делает. Потом спрятался. Пришел Елисей к срубу, а там из прутьев тоже сруб сделан маленькой и мышь в нем лежит… Все так же делал чакли…
Пошел колдун другой раз на пахту, взял он каши с собой, ложку взял и ноори . Сел на тундру - кашу ест, ложкой хлебает и каньги завязывает, обе ноги одной веревкой обертывает. Потом пошел, кашу оставил, ложку оставил и одну каньгу с ноори тоже оставил. Сидел день за камнями, и пришел через день чакли.
Стал кашу есть, ноги в одну каньгу поставил и завязывает. Как завязал, колдун и подбежал, а чакли бежать не может: обе ноги в одну каньгу поставил и завязал ноори!
Так его и поймал колдун. Завязал руки веревкой и говорить: "Не пущу, пока деньги не дашь"! - Пошел чакли в гору; долго, день, больше ходил, принес деньги.
"Мало!" - говорит колдун.
Ходил, ходил чакли - еще принес.
"Мало - еще!" - говорит колдун.
Чакли головой качает: нет, значит, больше.
"Поди еще принеси, тогда отпущу".
Заплакал чакли. Ходил маленький человек, порато долго ходил, - денег не нашел; и принес кусок красного сукна.
Колдун деньги на три части делил: одну ему, две себе взял; кабы все взял - ничего бы не было: в камень деньги рассыпались бы.
В тундре порато таких местов есть, где чакли водятся: варака, пахта придет такая - пройти там нельзя - там и живут; в стороне у Имандры чудь еще под землей живет"…
Выйти на волю, посмотреть на загадочный лес, где такие чудеса в наши дни творятся… Тихо стоит он - и не слышно больше странного крика какой-то ночной птицы, не видно ни чакли, ни каких "живущих однако" других существ. Сквозь пестрящую чащу несется один царящий шум водопада, и тонет в нем бульканье вблизи токующего глухаря. Налетит предутренним дыханьем ночи ветерок, колыхнет ветвями - прошепчет что-то лес, громче загрохочет подогнанный водопад, скрипнет старая сосна… А кругом белая ночь заволокла все, закутала волшебным флером, испустила туманы у алого заката…
Шумит, скачет, беснуется водопад.
На скале, посредине его, старый крест… Не валится. Древние надписи испещряют его диковинным узором, и не разобрать ничего из вязи, смешавшейся с зеленью моха в одно загадочное… Ни понять, ни прочитать, кем, когда поставлен.
А под ним, говорят, лежит колдун большой, самый большой колдун, и все хотел встать, пока лицом вниз не положили и крест не поставили…