Вспомогательная партия не может выйти - нет здоровых людей. Со мной должны были идти Шестаков и Пищухин. Пищухин все время прихварывал, а в эти дни еле ходит на опухших ногах - такой спутник для путешествия не помощь, а помеха. Шестаков слег в койку. Из оставшихся матросов здоров вполне один Кизино. Все складывается враждебно походу.
1 февраля. Весь вчерашний день - последние спешные сборы. Сегодня у борта три нарты цугом с разложенными шлейками. Остается только запрячь собак. 25 градусов мороза, жестокая буря, с юго-востока. Сила ветра до сорока метров в секунду.
Седов целый день в каюте. Вчера его ноги опять распухли. Кушаков успокаивает Седова, находя, что болезненное состояние не что иное, как обострение ревматизма в сильный шторм. Некоторые думают об ухудшении здоровья проще, припоминая, что несколько дней назад, по распоряжению Ку-шакова, была сварена солонина, и Седов опять поел ее. Бесполезно спорить: усиление ли цинги или ревматизма свалило с ног нашего вождя, - не одинаково ли погибельно начинать двухтысячекилометровое путешествие с цингой или ревматизмом?
Но отъезд не откладывается. Под вечер шторм утихает. Седов просил меня фотографировать его. Нарочно встал с постели и оделся.
Глава шестнадцатая
…Без промедлений, без торопливости
Мне шепнуло сквозь ночь, и явственно перед рассветом
Пролепетало мне тихое слово пленительное - смерть.
Уолт Уитмен
Второго февраля пасмурный рассвет. Буря окончательно стихла, от нее остался слабый ветерок. -23 °C. Светать начало только к десяти часам. Седов с утра ушел на разведку, в половине одиннадцатого вернулся. Дорога тяжела. Вчерашняя буря намела большие сугробы, снег не успел еще затвердеть. С лицом бледным, более чем обыкновенно задыхаясь, Седов поднялся на корабль. Он жаловался на боль в ногах и одышку.
Перечитывая свой дневник, я вижу, что все записанное в этот день проникнуто тяжелым предчувствием. Все воспринималось не так, как было на самом деле, а сквозь тяжесть предчувствия. Так - пред грозой вы смотрите только на темную тучу, на застывшую стеклом воду реки и на набегающий мрак. Все кажется грозным - вы уже не видите ни ярких отблесков солнца на зелени, ни ослепительных лучей тут же у ваших ног, ни ясного неба над головой. Восстанавливая теперь в памяти этот день, я убеждаюсь, что взгляд мой, прикованный к тяжелой туче, не видел многого: только теперь, смотря на последнюю фотографию Седова, снятую за несколько минут до отправления, я припоминаю, как прекрасно было его бледное вдохновенное лицо с далеким взглядом. Что общего у этого лика с обыкновенным, переполненным жизнью, которое все знали раньше - румяное, скуластое, с огромным лбом и всегда смеющимися глазами, глубоко всаженными в орбитах? - Неистощимый рассказчик, выдумщик анекдотов и смешных историй, кумир команды, бесстрашный охотник, всегда ценный, - даже к работе подступавший не иначе как с шуткой, Седов в этот день явился иным: сосредоточенно-решительным, как будто бы какая-то мысль завладела им до перевоплощения. Возвратившись с разведки, Седов прошел в каюту - пред тем я передал ему свое письмо . Г. Я. пробыл в каюте около полчаса, вышел с написанным приказом, в котором он передавал руководство научными работами Визе, а власть начальника - Кушакову. Визе прочитал приказ вслух. Не расходились. Не уходил и Седов. Он несколько минут стоял с закрытыми веками, как бы собираясь с мыслями, чтоб сказать прощальное слово. Все ждали. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, и в углах сомкнутых глаз сверкнули слезы. Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и начал говорить, сначала отрывочно, потом спокойнее, плавнее - голос затвердел.
- Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю в путь не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент. Пришло время: сейчас мы начнем первую попытку русских достичь северного полюса. Трудами русских в историю исследований севера записаны важнейшие страницы, - Россия может гордиться ими. Теперь на нас лежит ответственность оказаться достойными преемниками русских исследователей севера. Но я прошу, не беспокойтесь о нашей участи. Если я слаб, спутники мои крепки, если я не вполне здоров, то посмотрите на товарищей, уходящих со мной, - они так и пышут здоровьем. Даром полярной природе мы не сдадимся.
Седов помолчал.
- Совсем не состояние здоровья беспокоит меня больше всего, а другое: выступление без тех средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и для России великий день. Разве с таким снаряжением нужно идти к полюсу? Разве с таким снаряжением рассчитывал я достичь его? Вместо восьмидесяти собак у нас только двадцать, одежда износилась, провиант ослаблен работами на Новой Земле, и сами мы не так крепки здоровьем, как нужно. Все это, конечно, не помешает исполнить свой долг. Долг мы исполним. Наша цель достижение полюса - все возможное для осуществления ее будет сделано.
В заключение Седов старался ободрить больных:
- Жизнь теперь тяжела, стоит еще самая суровая пора, но время идет. С восходом солнца исчезнут все ваши болезни. Полюсная партия вернется благополучно, и мы тесной семьей, счастливые сознанием исполненного долга, вернемся на родину! Мне хочется сказать вам не "прощайте", а до "свидания".
Все стояли в глубоком молчании. Я видел, как у многих навертывались слезы. Пожелали счастливого пути. Как-то особенно просто и задушевно сказал несколько слов Лебедев.
После завтрака Седов встал первым.
- Нужно идти!
Через несколько минут все были на воздухе. Еще небольшая задержка у аппарата, и все способные двигаться под лай и завывание рвущихся собак пошли на север. В мглистом воздухе глухо стучали пушки, чуть развевались флаги. Крики "ура" тонули в белых проливах. У северного мыса о. Хукера километрах в семи от зимовки мы остановились, пожали руки уходящим, расцеловались. "Так до свидания, а не прощайте!" - Несколько торопливых фраз, и две кучки людей разошлись: одна на север, другая на юг. Еще несколько салютов из револьвера, и темная полоска трех нарт стала таять в сгущающейся темноте великого ледяного простора.
Я долго стоял на торосе, вглядываясь в темноту. Отблеск тусклой зари, величавые белые горы с бледно-зелеными ледниками, груды торосов - все было особенно тускло. Новую полоску следов уже запорашивал ветер. Стемнело. Быстро скользя лыжами, я побежал догонять горстку людей.
Суровое время наступило в начале февраля. Температура не поднималась, усилились ветры. Метеорологической станцией отмечены штормы 3 февраля при -27°, шестого, седьмого и восьмого февраля - при 35 градусах С. На корабле после такой погоды все замерзло. Девятого февраля в дневнике отмечено:
"Ветер затих. Я привел в порядок каютку, оледеневшую, как камень на горе. Пришлось долго скалывать лед - вынес семь умывальных тазов. Более половины осталось под матрацем: его нельзя выколоть, не испортив материи.
11 февраля. Сегодня, по вычислениям, должно было показаться солнце. Хороший безоблачный день -39 °C. В полдень горел яркий отблеск на юге. Я и Павлов, поднявшись на ближайший откос берега, с высоты 100 метров увидели самое солнышко.
12 февраля. Празднество в честь солнца. Живое солнышко, замечаем, не любит официальностей, - с утра на небе тучи. Праздник вышел по другому поводу: Лебедев нашел завалившуюся четверку махорки и распределили между "некурящими". Запасы табаку окончились в конце декабря: в прошлом году матросы под горячую руку выбросили два ящика слегка подмоченного. Ныне только Визе владеет "неоцененными сокровищами", - не то две, не то три четверки настоящего Стамболи. Владение сокровищами всегда связано с некоторыми неудобствами. Нужно сторожить. Нужно отклонять самые выгодные предложения, когда за половину папиросы предлагают променять пару новых рукавиц, ночное дежурство или новые брюки - за хорошую щепотку. Когда Визе курит… о, сколько влажно-завистливых взглядов следит за сизыми струйками, сколько досадливых покашливаний!
21 февраля. День рождения Визе, на столе четверка табаку. Готовлюсь к экскурсии на мыс Флорыб3, - предполагаю идти вдвоем с Инютиным. Приходится снаряжаться особенно легко. Весьма вероятно, что мне придется идти одному с примусом, спальным мешком и записками: Инютин очень слаб и ненадежен, Пищухин еле бродит с распухшими коленками. Из матросов вполне здоровых только двое - Кузнецов и Кизино.
24 февраля. Стоит ясная погода. С 19-го полная тишина, ясные солнечные дни с ровной температурой в -30 -35 °C.
Сегодня поднялись с Павловым на вершину о. Хукера. День на редкость ясен, - казалось, что и воздух застыл. Южные острова четки во всех подробностях, а Британский канал с горы - как пред летящей птицей.
Прекрасные дни не доставляют полного удовольствия, - гнетет мысль об ушедших и забота о больных. Прекрасны безгранично-широкие просторы. Но мозг, отказываясь воспринимать всю красоту замерзших земель, упорно возвращается к жизни - к жизненным мыслям о том, что на пространстве в полтораста километров - ни трещинки во льду. Такое состояние льдов напоминает: медведей нет поблизости, нет спасения больным. Зандер, когда-то крепкий мужчина, теперь похудел и совсем ослаб. Одна надежда на птиц: они прилетают к этим берегам почти с восходом солнца.