И это было самым странным. Я чувствовала абсолютную уверенность, а не неистовый порыв, свидетельствующий о безумном капризе или отчаянном желании ухватить универсальное лекарство для спасения брака. Это была та самая необузданная решимость, о которой я молилась в период наших длительных дебатов о рождении ребенка и отсутствие которой завело нас на мучительно абстрактные дороги вроде "переворачивания страницы" и "ответа на главный вопрос". Никогда и ни в чем в своей жизни я не испытывала подобной уверенности, и потому так сильно обескуражила меня твоя реакция. Почему ты считал, что требуется какое-то обсуждение?
- Ева, забудь. Тебе сорок четыре. В лучшем случае ты родишь трехголовую лягушку.
- В наше время многие женщины рожают в этом возрасте.
- Вздор! Я думал, что, отправив Кевина в школу на полный день, ты вернешься в НОК! А как же твои великие планы умчаться в Восточную Европу "после гласности"? Стать первой! Опередить "Одинокую планету"?
- Я подумывала о возвращении в НОК. И все еще могу вернуться. Однако работать я могу до конца жизни, а, как правильно и чутко ты только что заметил, только одну вещь я могу сделать в очень короткий срок.
- Поверить не могу. Ты говоришь серьезно! Ты серьезна... серьезна!
- Франклин, почему тебя тошнит от слов: я хочу забеременеть? Разве ты не хочешь, чтобы у Кевина был товарищ для игр?
По правде говоря, я тоже с удовольствием с кем-нибудь играла бы.
- Они называются одноклассники. И родные братья-сестры всегда ненавидят друг друга.
- Только если близки по возрасту. Она будет моложе Кевина как минимум на семь лет.
- Она? - рассердился ты.
Я поморщилась.
- Гипотетически.
- И все это потому, что ты хочешь девочку? Чтобы наряжать ее в платьица? Ева, это на тебя не похоже.
- Да, желание наряжать ее в платьица не в моем стиле. Так что не было причин говорить об этом. Послушай, я понимаю твои сомнения, но я не понимаю, почему возможность моей беременности так тебя злит.
- Разве не ясно?
- Совершенно не ясно. Я думала, тебе очень нравится быть отцом.
- Мне да! Ева, почему ты полагаешь, что, даже если заполучишь эту воображаемую дочь, что-нибудь изменится?
- Я не понимаю. - Притворяться тупицей я научилась у нашего сына. - Почему я должна желать каких-то изменений?
- Что на тебя нашло? Почему после того, как все обернулось, ты хочешь сделать это еще раз?
- Как обернулось? - безучастно спросила я.
Ты быстро взглянул в окно убедиться, что Кевин все еще стучит по привязанному к столбу мячу, гоняет его то в одну сторону, то в другую. Он любил монотонность.
- Ты никогда не хочешь, чтобы он пошел куда-то с нами, не так ли? Ты всегда пытаешься найти, на кого бы спихнуть его, и развлечься вдвоем, как в те "добрые, старые денечки", как ты их называешь.
- Я не помню, чтобы когда-либо говорила что-то подобное, - холодно возразила я.
- И не надо. Я вижу твое разочарование каждый раз, как предлагаю что-то, куда и Кевин мог бы пойти с нами.
- Это объясняет наши бесчисленные долгие вечера в дорогих ресторанах, пока наш сын тоскует с чужими людьми, - съязвила я.
- Вот видишь? Ты обиделась. А как насчет этого лета? Ты хотела поехать в Перу. Ладно, я не прочь. Но, предполагая, что мы проведем семейные каникулы, я начал прикидывать, сколько миль может проехать в день шестилетний ребенок. Видела бы ты свое лицо, Ева! Ты окаменела. И поскольку Перу включало Кевина, ты потеряла интерес. Ну, извини. Лично я заводил ребенка не для того, чтобы избавляться от него при малейшей возможности.
Я заподозрила, к чему ты клонишь. Я понимала, что в конце концов нам придется обсудить все замалчиваемое до тех пор, но не была готова. Мне не хватало уверенности. Я нуждалась в дополнительных доказательствах, на сбор которых уйдет как минимум девять месяцев.
- Я провожу с ним целый день. Вполне понятно, что мне хочется развеяться больше, чем тебе...
- И я непрерывно слышу, какую страшную жертву ты приносишь.
- Мне жаль, что это так мало значит для тебя.
- Не имеет значения, что это значит для меня. Это должно что-то значить для него.
- Франклин, я не понимаю, к чему...
- И это типично, не правда ли? Ты сидишь дома из-за него, чтобы произвести впечатление на меня. О нем речь просто никогда не идет!
- Почему ты завелся? Я только сказала тебе, что хочу еще одного ребенка. Я хотела, чтобы ты обрадовался или по меньшей мере потихоньку начал свыкаться с этой мыслью.
- Ты придираешься к нему. - Ты бросил еще один осторожный взгляд на площадку с привязанным к шесту мячом, явно собираясь продолжить обвинительную речь. - Ты винишь его во всем плохом, что происходит в этом доме. И в его детском саду. Ты жаловалась на беднягу все шесть лет его жизни. Сначала он плакал слишком много, потом слишком мало. Он изобрел свой собственный язык общения, и это тебя раздражает. Он неправильно играет, то есть играет не так, как играла ты. Он относится к сделанным тобой игрушкам не как к музейным экспонатам. Он не гладит тебя по спине за каждое новое, правильно написанное слово. И поскольку соседи не спешат записаться к нему в друзья, ты считаешь его парией. Я согласен, у него есть одна серьезная психологическая проблема, связанная с приучением к горшку. Ева, в этом нет ничего необычного, но это очень болезненная для ребенка тема, а ты настойчиво интерпретируешь происходящее как какое-то злонамеренное личное сражение между ним и тобой. Я рад, что это вроде закончилось, но, при твоем отношении, не удивляюсь, что это продолжалось так долго. Я делаю все, что в моих силах, чтобы скомпенсировать твою - и мне очень жаль, если я оскорбляю твои чувства, но не знаю, как иначе это назвать, - холодность. Однако ничто не может заменить материнскую любовь, и будь я проклят, если позволю тебе выморозить еще одного моего ребенка.
Я была ошеломлена.
- Франклин...
- Дискуссия окончена. Я не получил удовольствия, высказав все это, и все еще надеюсь на изменения к лучшему. Я знаю, ты думаешь, что стараешься - ну, может, ты действительно делаешь то, что считаешь старанием, - однако на данный момент этого недостаточно. Давайте все продолжим стараться... Эй, приятель! - Ты подхватил вбежавшего с дека Кевина и поднял его над головой, словно позируя для рекламы Дня отца. - Закончил с мячиком?
Когда ты опустил Кевина, он сказал:
- Я обкрутил мяч вокруг шеста восемьсот сорок три раза.
- Потрясающе! Держу пари, в следующий раз ты сможешь сделать это восемьсот сорок четыре раза!
Ты неуклюже пытался сменить настроение, а я чувствовала себя так, будто меня переехал грузовик, но я и не пыталась разделять твой голливудский восторг, ожидаемый от современных родителей. Похоже, как и Кевин.
- Если я по-настоящему постараюсь, - бесстрастно сказал он. - Хорошо бы поставить ворота.
Я наклонилась к нему:
- Кевин. Боюсь, с твоим другом Трентом произошел несчастный случай. Не очень серьезный, и с ним все будет хорошо. Но может, мы с тобой напишем ему открытку с пожеланиями выздоровления вроде той, что бабушка Соня прислала тебе, когда ты сломал руку.
- Ну да, - сказал Кевин, отодвигаясь. - Он думает, что здорово катается на велосипеде.
Я выпрямилась и потерла руки, как при ознобе. Может, мы слишком громко разговаривали с Роджером. Насколько помню, я не упоминала велосипед.
Ева
1 февраля 2001 г.
Дорогой Франклин,
Почему-то мне кажется, тебе понравится, что я до сих пор выписываю "Таймс". Однако я несколько изменила мнение о том, какие разделы достойны прочтения. Стихийные бедствия и разводы голливудских знаменитостей кажутся одинаково важными и одинаково незначительными. Совершенно непредсказуемо я либо смакую газетные страницы, либо безразлично бросаю свежий выпуск на стопку у двери. Как же я была права в те далекие дни; как легко Соединенные Штаты могут обходиться без меня.
В последние две недели я швыряла журналы непрочитанными, ибо, если память мне не изменяет, великолепие президентских инаугураций оставляло меня равнодушной, даже когда я была способна и на энтузиазм, и на отвращение. Повинуясь какому-то капризу, сегодня утром я прочитала все, включая статью о том, что американские рабочие слишком много работают сверхурочно. Вероятно, это действительно интересно, хотя я не сказала бы, что земля свободных предпочитает работу развлечениям. Я прочитала о молодом линейном электромонтере, который вскоре собирался жениться и так стремился создать финансовую основу своей будущей семьи, что спал всего пять часов за двое с половиной суток. Он карабкался вверх и вниз по столбам двадцать четыре часа подряд:
"В воскресное утро, во время перерыва на завтрак, он получил очередной вызов.
Около полудня он взобрался на 30-футовый столб, закрепился предохранительным поясом и схватился за провод под напряжением 7200 вольт, позабыв надеть изолирующие перчатки. Вспышка, и мистер Черчилль повис на своем поясе. Его отец, прибывший на место происшествия раньше грузовика с лестницей и надеявшийся на то, что сын еще жив, простоял у подножия столба больше часа, умоляя прохожих снять его мальчика".
Я не испытываю каких-либо эмоций по поводу сверхурочных; я не знакома ни с одним линейным электромонтером. Я знаю только, что эта картина - отец, умоляющий зевак, столь же беспомощных, как он сам, снять со столба трудолюбивого сына, словно висельник, болтающегося на ветру, - заставила меня расплакаться. Отцы и сыновья? Горе и растраченное впустую усердие? Они связаны. Однако я рыдала и по отцу этого юноши.