Он был сын известного немецкого теолога. Когда отца арестовало гестапо, Клаус перебрался в Англию, там окончил университет. Стал физиком-теоретиком. Профессия теоретика, она видна и в облике, и в речи. Работы Фукса привлекли внимание Роберта Оппенгеймера, руководителя Манхэттенского проекта в США. Он пригласил Фукса к себе в Лос-Аламос, самый секретный в то время город. Там несколько сот физиков, инженеров и техников, не щадя себя, создавали первую атомную бомбу. Шла война. Россия, Германия, США – три группы физиков-атомщиков соревновались в смертельной гонке.
Американцы не собирались делиться добытыми результатами со своими союзниками, английскими и русскими физиками. Почему – спрашивал себя Фукс – русские, они ведь несут главную тяжесть войны…
Магда поморщилась:
– Зачем ты это мне рассказываешь? Я не люблю американцев.
– Нет, слушай. В какой-то момент Фукс решил, что разрабатывать такое оружие тайком от русских – нечестно. Он связался с русским посольством. Впрочем, подробности, имена, даты он мне не приводил. Скорее всего, ему пришлось придумать свой тайный способ связи. Он не хотел приукрашивать свою историю опасностями, превращать её в приключенческую повесть. Рассказал советским органам, что делается, стал передавать им данные. Действовал один, безвозмездно. Контрразведка американцев не дремала… Супругов Розенберг – тех выследили, осудили, посадили на электрический стул за шпионаж. Фукса это не остановило.
Магда устало потянулась.
– Мне этих историй хватает в телевизоре.
– …Для Клауса самое мучительное было то, что он предавал своего друга Оппенгеймера, – упрямо продолжал Антон. – Тот ведь за него поручился… Помог устроиться. Клаус рисковал жизнью и ставил под удар Оппен…
Магда заявила, что уходит к себе в номер.
– Как тебе не стыдно! Я, значит, должен дочитать твоего Шпеера, а ты…
– Сравнил.
– Вот именно, я хотел сравнить… Шпеер – нацист, сукин сын, а Фукс – это истинный подвиг таланта.
– Всё, я ухожу.
Повернулась и пошла к лифту.
За соседним столиком засмеялись. Там сидели двое мужчин и женщина. На столе стояли бутылки пива. Мужчины, улыбаясь Антону, подняли свои бокалы.
– Смешно? – спросил Антон. – Ничего смешного. Что вы знаете про Клауса Фукса? Ничего. А он четырнадцать лет отсидел. За то, что помог России. И хоть бы спасибо получил. Бесчувственные вы все, стыдно.
– Оставь нас, парень, – сказал молодой немец в модном серебристом пиджаке. – Соблюдай себя. Не нарывайся.
– Ему памятник надо поставить!
– Ну и ставь.
– Пьянь, – сказал другой, постарше, в очках.
– Что за народ, – возмутилась женщина. – Уходите.
– Нет, вы послушайте. Фукс спас Россию. Нам бы несдобровать. Как же можно так? И нам, и вам несдобровать.
Мужчины поднялись, взяли Антона под руки, потащили через холл к выходу.
– Иди-иди, мы заплатим, – успокоил его тот, кто постарше.
Они довели его до выхода, передали швейцарам, те вывели на улицу.
Утром перед работой Антон заехал в гостиницу. Магда не сразу открыла дверь. Она была в халатике.
– Прости меня, – сказал Антон.
Она впустила его, села в кресло, поджав босые ноги.
– Подвиг Фукса не давал мне покоя, – сказал Антон, – всё хотелось привести его в пример в противовес твоему Шпееру. Я думал, что тебе интересно сравнить…
– Нет, мне не интересно, – сказала Магда.
– Почему?
– С Фуксом мне всё ясно, как дважды два. Без проблем. Коммунист. Они фанаты.
– Мне со Шпеером тоже всё ясно – нацист.
– Да, тут мы расходимся.
– Ни за что! С какой стати! Чтобы из-за этой политики, да Фукс с ней, я тебе их всех уступаю.
Примирились, всё как будто уладилось, но какая-то трещинка осталась.
"Пишет она что-то о дяде, о Шпеере, вот и ладно, – думал он. – Это всегда поглощает. У человека должно быть что-то, кроме работы, кроме семьи, что-то своё, самое сокровенное, пища для души, у неё такое есть. И это стоит публиковать".
* * *
"Надо было хотя бы посочувствовать ей. Всё же он сухарь, давно заметил, что сухарь, и всё чаще бывает сухарём, продукт чёрствого, холодного постсоветского общества, у нас кончилось милосердие, началось обогащение. Технари".
Когда она рассказывала про того лейтенанта, она дотронулась до его руки, рука её была горячей, кажется, это её манера – касаться рукой собеседника. Ещё у неё привычка встряхивать головой, откидывая волосы так, чтобы видеть собеседника или чтобы он видел её, а потом волосы опять непослушно спадают, затеняя лицо.
Сказать бы ей: "Честно говоря, ведь неизвестно, какая бы ты получилась от другого отца, кто знает". Или так: "Я разучился роптать на судьбу, и тебе не советую, мы не знаем, кто ею ведает, мы верим только в то, что видим, а ведь существует другой – невидимый и неслышный мир". Она, конечно, скажет, что у меня на всё есть теории, я не могу себе представить, каково быть навсегда связанным таким происхождением.
* * *
История атомной бомбы занимала их всех со студенческих лет. Тогда в Ленинград приехал Роберт Юнг, американский журналист, автор бестселлера "Ярче тысячи солнц", книги по истории атомной бомбы. Вышла она в русском переводе тиражом более ста тысяч экземпляров. Была мгновенно раскуплена. В Ленинграде с Юнгом устроили встречу. Антон пробился в зал университета на его лекцию, сидел на полу, мест не было. Юнг рассказывал подробности об американских, немецких и советских физиках. Тогда впервые прозвучали фамилии осведомителей, а проще – агентов – Розенберг и Клаус Фукс. После лекции Антон с приятелями уговорили Юнга зайти в ресторан и там допоздна расспрашивали его. Юнг даже надписал Антону на память свою книгу. Юнг рассказывал про физиков трёх стран, как они по-разному относились к своей работе, как отзывалась на это их совесть, про их страхи и сомнения. Антона поразила история физика Ханса Бете. Этого великого учёного выгнали из немецкого университета, поскольку мать его была еврейкой, это было не удивительно, другое запомнилось Антону – то, как Бете предложили участвовать в создании термоядерной бомбы, и как он не согласился. Было и лестно участвовать в этой работе, и ужасно. Потом не вытерпел, согласился, потом опять отказался. Так было несколько раз. Это была схватка любознательности учёного с совестью. Редкая в войну в том расколотом мире. Бете – талантливый физик. Его одни уговаривают участвовать в работах по бомбе, другие отговаривают. Он ездит советоваться к приятелям. "На Бете не действуют денежные соблазны", – пишет Юнг. Привлекает работа вместе с Ферми, Гаммовым. "И всё же Ханс колеблется" (Юнг).
Впервые Антон узнал, что были физики – пленники своей совести. Впервые он подумал, были ли какие-либо колебания у советских атомщиков. Судя по рассказам Юнга – вряд ли. И Антон тоже не мог представить себе, что у кого-то из них появились сомнения. Наоборот, в тот вечер Антон и его друзья признались Юнгу в своей мечте стать атомщиками и посвятить себя самой главной специальности тех лет. Юнг спросил: "Зачем?" Кажется, они тогда удивились такому вопросу. Они преклонялись перед советскими физиками, которые обеспечили человечеству паритет и ни много ни мало – гарантию от ядерного самоубийства.
Война тасовала одну судьбу за другой, думал Антон. Сперва Штейнберг делал бомбу для Гитлера, потом, в Сухуми, – для Сталина. Шпеер начал служить Гитлеру, влекомый призванием архитектора, а затем охотно перешёл в кабинет министра вооружения. Судя по мемуарам, он не возражал фюреру. Служил ему верой и правдой. Гитлер ссорился со своими генералами, не ладил со штабом, а со Шпеером ладил. Начались неудачи, становилось ясно, что война идёт к поражению Германии. Ничто не могло поколебать Шпеера, он всё так же видел в Гитлере как бы предначертанность свыше.
Шпеер в книге привёл эпизод, когда под конец войны вдруг появилась надежда на успех. К Шпееру обратился Геринг, нельзя ли помочь немецким физикам, они работают над атомной бомбой, им не хватает только урана и "тяжёлой воды"… Немцы раньше американцев и русских взялись за проблему атомной бомбы. Есть надежда на успех. Специалистов тоже недостаёт. Шпеер проконсультировался с Гейзенбергом. Ведущий физик, нобелевский лауреат разъяснил Шпееру силу нового оружия. Шпеер воодушевился, специалистов-физиков отозвали из вермахта. К 1944 году, обеспечивая заказы проекта, они уверены, что обогнали всех. И вдруг что-то у них заело… Что-то найти не могут.
Понимала ли Магда, что наступил один из самых критических моментов Второй мировой войны? Атомная бомба в руках Гитлера могла обеспечить быструю победу фашизма. Чаша весов истории заколебалась.
Гений Гейзенберга не помог. После войны стали приписывать Гейзенбергу и его команде умысел.
Что мог Антон сказать о мемуарах Шпеера? Там нет покаяния, есть немало умолчаний. Шпеер провёл всю войну рядом с Гитлером, общался с ним, обсуждал будущий облик Берлина, бывал у него на обедах – фаворит, похоже преуспевший. Гитлер предстаёт живым, разным, трёхмерным. Но сам Шпеер вызывает удивление, казалось, он должен бы думать о дамокловом мече России, занесённом над Германией, о тотальном уничтожении евреев, цыган и прочих "недочеловеков". Шпеер постоянно общался с нацистскими заправилами, теми самыми, кого повесили в Нюрнберге. Однако главным героем его мемуаров всё время оставался Гитлер, он для Шпеера стал античным героем. Магда считала это доказательством искренности писателя. Он не скрывал своих симпатий к фюреру, описывал подробно его пристрастия, его вкусы, его архитектурные идеи. Фюрер получался художественной натурой, но никак не солдафон-ефрейтор, не маньяк, не душегуб.
– Ты осуждаешь искренность Шпеера?