- Да, милок, здорово тебе врезали. - Опять ухмылочка эта его. - Не подфартило тебе, милок, Я вот что тебе, Алан, скажу, ты давай оклематься постарайся, а потом мы с тобой бутылочку раздавим, а? Так, посидим вдвоем вечером, согласен? Я тут такие места знаю.
Глаза у меня закрылись.
- Значит, Сильвия тебе эта нужна. А зачем?
- Потому что задание у меня такое. Работа, понял? Я частный детектив.
- Да ну? Полицейский, значит, только в одиночку работаешь. А я-то все думаю: "Странный этот Алан какой-то, по шлюхам таскается, и за это ему морду бьют".
Его форма с начищенными пуговицами и блестящими ремнями смутно маячила где-то совсем рядом.
- Все одно странно что-то, Алан.
- Бумажник мой достань, там удостоверение.
- Нет у тебя никакого бумажника, милок. Они с тебя все сняли. Штаны вот оставили, рубашку и еще трусы замазанные. Хотя вообще-то хорошие трусы, из нейлона.
- Ну, не веришь, так у лейтенанта Эбби справься из управления…
Боль тупо гудела во мне, и появлялась странная, необъяснимая эйфория, какая бывает перед тем, как теряешь сознание. Если я при смерти, пусть при смерти, даже смерть - облегчение, и сержант Хоумер оставит меня, наконец, в покое. Я отключился под мерные звуки его голоса:
- Ставь 46 000 песо, милок, точно говорю. Какой там, на хрен, тотализатор футбольный, тут такие деньги огрести можно. Давай, как оклемаешься, сразу и двинем…
Глава II
В больнице я провалялся еще целый день, а наутро меня выписали, вручив счет за медицинские услуги и такси до гостиницы. В отеле я оплатил счет, съел в ресторане бифштекс с помидорами и картофелем, выпил две бутылочки пива, а потом поднялся к себе покурить и успокоить опять начавшуюся боль в желудке. Голова больше не раскалывалась, синяки потускнели, и руки начали подживать. Но так называемые "мелкие внутренние повреждения" заставляли меня морщиться от боли всякий раз, как я пробовал вздохнуть поглубже; а из-за проклятого бифштекса я несколько часов места себе не находил, трудно было наклоняться или делать резкие движения. Больничная еда при таком состоянии, видно, самая подходящая, а бифштекс вполне мог отправить меня на тот свет. Врач в больнице успокаивал: ничего, несколько дней и приду в норму, но вот попробовал сбрить щетину и что-то засомневался, придет ли время, когда это можно будет делать, не испытывая страдания.
Побрившись и приняв ванну, я сумел немножко подремать. Разбудил меня телефон. Лейтенант Эбби из городского управления, тот самый, с которым я сразу установил связь, просил приехать к нему безотлагательно.
Эбби был из тех полицейских, которым уже на все наплевать, просто тянут лямку, чтобы заработать на жизнь. В свои сорок лет он задубел, по выражению его лица ничего нельзя было понять, кроме того, что его ничуть не трогает происходящее с остальными. Со мной он разговаривал так, что невозможно было понять, нравлюсь я ему или совсем нет. Жестом показал, где сесть, и вытащил из стола бумажник, осведомившись, мой ли.
- Мой, - кивнул я, взглянув. Все было на месте, кроме денег.
- Сколько там лежало?
Я сказал, что примерно триста долларов.
- Вы всегда носите с собой так много?
- Если есть, что носить.
- Так, стало быть, бумажник этот принес старый американец по фамилии Тони Сантос.
- Сказал, где нашел?
- На улице. А что еще он мог сказать, что ему теща подарила, после того как вас отделала?
- Ладно. Передайте ему мою благодарность, - сказал я, пряча бумажник в карман.
- Обязательно. Он с нами давно работает. Вот что, Маклин, Сантос и другие, кто с нами работает, - им ведь тоже деньги нужны. Вы уж не будьте в претензии. Люди есть люди.
- Конечно, - согласился я. - Сколько с меня?
- Пятьдесят.
- Сколько?
- Полсотенную. Что, непонятно?
- Да нет, понятно, - сказал я. Сотню я уже выложил за предоставленную возможность порыться в их архивах и каталогах, да еще триста - за удовольствие прогуляться по борделям Хуареса, плюс этот счет из больницы, а теперь еще полсотни плати.
- В налоговой декларации укажете, что израсходовано на поддержку охраны общественного порядка. Тогда процент снизят.
- Ну как же, прямая выгода. Послушайте, тут у вас останавливаться что, не умеют?
- Похоже, это вы не умеете, Маклин. Вас сюда никто не звал. И вообще, с частными детективами связываться - хуже не бывает. Валите отсюда с вашими изысканиями. Вам что, у себя в Лос-Анджелесе борделей не хватает? Вернули вам бумажник, все документы на месте. Вот и поезжайте себе домой.
Я положил на стол пятьдесят долларов и вышел, чувствуя, что по горло сыт техасским гостеприимством. В Эль-Пасо я провел уже семь дней и ничего не раздобыл, абсолютно ничего - ни в полицейских архивах, ни в библиотеках, ни в старых газетах - решительно ни одного свидетельства, что Сильвия Кароки когда-нибудь бывала в этом городе.
Глава III
И все равно я восьмой день торчал в Эль-Пасо, потому что других вариантов не было, разве что вернуться в Питсбург и начать все заново. Или вообще бросить это дело, отдать Фредерику Саммерсу аванс - но такого сделать я не мог по причинам, прояснившимся для меня позднее.
Шататься пешком по улицам - для этого было слишком жарко, а голова опять начала болеть. За одиннадцать долларов в день я взял напрокат машину - расход, по-моему, оправдан - и познакомился получше с городом и с окрестностями. Раз уж не удается добыть новых фактов, по крайней мере, обживусь в городе да к тому же можно будет потолковать не с одними фараонами да котами. Я катил мимо ранчо, нефтяных скважин, покосившихся мексиканских лачуг и решил перекусить в придорожной забегаловке, но весь аппетит пропал, когда я увидел прибитый на дверях плакатик "Черномазым, мексиканцам и собакам вход воспрещается". Я добрался до Рио-Гранде, полюбовавшись хлопковыми плантациями, упирающимися в болота, а когда головные боли прекратились, предпринял экскурсию к Сьерра-де-Кристо Рей, где на вершине горы воздвигнута статуя Иисуса Благодетеля.
Хотя это всего в трех милях от Эль-Пасо, места тут безлюдные, и не стоит в одиночку затевать двухчасовой подъем к этой статуе, гигантской стелой вознесшейся вверх. Приехал я туда совсем рано, и не было там в этот утренний час никого, за исключением мальчишки-мексиканца лет двенадцати, который сидел на камне в тени и задумчиво, сосредоточенно ковырялся в зубах. Зубы у него, как у большинства мексиканцев, особенно молодых, были крупные и белые, а выражение лица не по годам взрослое, красивый такой мальчишка с копной жестких волос, напоминавших петушиный гребень. Были на нем выцветшие, во многих местах заштопанные голубые джинсы и белая майка, удивившая меня своей безукоризненной чистотой.
- Доброе утро, сеньор, - приветствовал он меня, - К Иисусу подняться задумали?
- Мне говорили, что в одиночку лучше этого не делать, как бы там наверху по голове не огрели.
- Со мной вы же не в одиночку пойдете, сеньор.
- С тобой?
- Меня зовут Панчо - по-английски это Фрэнк будет, а так Панчо Гусман. Меня в честь Панчо Вильи так назвали, упокой, Господи, его душу. Ничего, что я так говорю?
- Конечно, - успокоил я его.
- Хорошо, что вы такой. Пойду с вами, если хотите. Там четырнадцать площадок, пока к Иисусу поднимаешься, так я всех бандитов этих знаю, хулиганов и вымогателей, которые там работают.
- У тебя дома, наверное, телевизор есть? - улыбнулся я.
- Это вы про то, что я говорю не как все? Другие туристы тоже замечали, я, правда, стараюсь. А телевизора нет, мы бедные; я телевизор к соседям хожу смотреть, они его в лотерею выиграли. Фильмы про гангстеров смотрю. Мать у них на ранчо росла, где ее отец был пастухом, так она говорит, что вестерны эти сплошь одно вранье, лучше про гангстеров. И сама про гангстеров смотрит, а еще про частных детективов. Вы мне доллар заплатите, если я с вами пойду.
Я дал ему доллар и спросил, что это за четырнадцать площадок.
- А вы не католик, сеньор? - спросил он в ответ.
- Нет.
- Понятно. Но в Бога веруете?
- Как сказать. А если не верую, ты со мной не пойдешь?
- Я смотрю на вещи широко, сеньор. Не фанатик какой-нибудь, как прочие. Отец у меня родом из Даранго, там индейцев много, так они никакие не христиане и бедные, ужас просто, а все равно, ничем они нас не хуже; только мама по-другому думает и ругается с ним, она все время в церковь ходит. А я вот не фанатик. Со всеми могу поладить, сеньор. Ну вот, по нашей вере четырнадцать ступеней Христос прошел в муках своих, пока его из дома Понтия Пилата на Голгофу вели. Вы про это, наверное, слыхали, да? - терпеливо объяснял он мне.
- Слыхал, конечно.
- Так вот, сеньор, пока мы до Христа дойдем, будет четырнадцать площадок, где передохнуть можно, и на каждой крест установлен, и мы их ступенями называем.
Мы начали подъем. Пока мы продвигались от ступени к ступени чудесным этим утром и любовались уходящими вверх крестами, Панчо Гусман все мне рассказал про Урбичи Солера, который воздвиг эту статую, а до того поставил еще одного Христа в Андах, и про тореро Хосе Артруби - ему в ближайшее воскресенье драться на корриде, только быков выпускают малорослых и для серьезного дела не годных, и о том, как сделать, чтобы тебя не обжулили на рынке, и где мексиканцам лучше - на американском берегу Рио-Гранде или на другом, и про разные телепрограммы, особенно такие, где фильмов много. Еще он сказал, что надеется скопить сотню долларов, пока не начались занятия в школе; семь долларов он поставил на лучшего боевого петуха в Хуаресе, что надо мне на петушиные бои сходить, обязательно надо - он, вот, последний раз на корриде одиннадцать долларов выиграл, поспорив на победителя.