ВСЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ
В последнее Саша время всем своим видом напоминала птицу, опустившуюся бочком на краешек ветки: с вытянутой шеей, с беспокойно поворачивающейся головкой; всю подавшуюся вперед и вверх, готовую каждую минуту взлететь, оставив пустую ветку долго качаться после себя.
Вот и сейчас она стремительно шла к дому, в мыслях очень далекая от этого дома, от живущего в этом доме человека, далекая и от этой улицы, и от этого города.
У поленницы она едва с размаху не упала, споткнувшись обо что-то мягкое, подумала – собачонок. Это живое и мягкое зашевелилось и застонало. Через минуту Саша почти тащила Майку на себе, приговаривая:
– Переставляем ноги потихонечку, вот та-ак. Господи, да ведь ты еще совсем ребенок. Кто же так с тобой? Постой, постой. Это про тебя говорили? Ты у Юсуфа жила в последнее время? Да у тебя щека совершенно обмороженная, черная. Зверь, вот зверь. В землю бы живьем его закопала. Не падаем, идем. Держись за меня. Тут у меня в переулке, близко, машина… Сейчас приедем и сразу в ванну, чаёчку горяченького с малиной заварим, компрессик… Бедная моя, бедная. Будешь жить у меня, зайчонок, слышишь? Ничего не бойся. Он нас не найдет. Я тебя ему не отдам.
Для жилья сняли частный бревенчатый дом. Долго пробирались, ища его, среди увязших в сугробах черных изб. Падал тихий снежок, взлаивали собаки, каркала ворона на заборе. Не верилось, что они находятся в центре миллионного города.
…Дров не жалели, печь топили жарко, ходили обе розовые, влажные, в расстегнутых ситцевых сарафанчиках. Спали в чем мама родила, откинув от жары одеяло.
– Ты только верь мне и во всем меня слушайся. Будешь меня слушаться, зайчонок?
Майка, улыбаясь и потягиваясь, кивала.
– Ах, как же я тебя люблю. Тебе этого твоей маленькой головкой не понять, как я тебя люблю. Как сестра сестру. Как мама свою дочечку… Смотри, – Саша сбегала в чулан, вынесла и показала банку из-под кофе. Ласково убрала слабо сопротивляющиеся Майкины руки. И, как огородница, бережно, с величайшей осторожностью сеющая редкого сорта семена, низко над Майкой повела в наклон банку, равномерно потряхивая.
На детские плосковатые, втянутые грудь и живот, на ноги посыпались, тихо звякая, мутные камешки, похожие на монпансье. К некоторым пристали черные кофейные песчинки. Некоторые задерживались на покрывшемся гусиной кожице теле, некоторые скатывались на покрывало.
– Какая у тебя прозрачная кожа. Страшно прикоснуться: вдруг не выдержишь, хрустнешь, осыплешься осколками. Можно только целовать. Тело-стеклышко. Стеклышко в стеклышках! Отберем самые красивые и сошьем из них тебе шапочку. Знаешь, как у Офелии: на распущенных волосах тонкий чепчик из алмазной сеточки. На тебе будет – чудо! А вот этот камешек оставим там, куда он закатился. Сделаем пирсинг, – Саша пальчиком поддела серый камешек, застрявший в пупке. – Боишься щекотки? Не буду, не буду.
Майка вывернулась, вскочила на четвереньки. Аккуратно, до последнего, собрала пахнущие кофе камешки, протянула Саше.
"Очень скоро мы с тобой сядем в большой белый самолет. Белый, как снег. И он взлетит к синему-синему небу – такого никогда не видела снизу. И этого, – она показала сонной Майке банку, – у нас с тобой уже не будет. Зато у нас будет маленький домик и собственный крошечный пляжик у океана. Представляешь – Мировой океан! Самое древнее из всего, что на Земле. И мы с тобой будем в этом Океане барахтаться, нырять, лежать на волне… Оставьте нас все, не трогайте, ведь и мы никому не мешаем.
И никаких этих вездесущих тупых, вонючих волосатых существ рядом. Ты просила сказку на ночь – вот слушай. Когда-то на чистенькой свежей, зеленой, омытой теплыми ливнями Земле в зелени и цветах жили женщины, одни только женщины. Может, у них даже были большие крылья, не знаю, – засыпающим голосом бормотала Саша. – А потом для продолжения рода Космический Разум забросил мужчин с другой планеты. Эта планета вонючая, грязная и в жестких проволочных волосах, как кактус. А может, женщины были с другой планеты, я точно не знаю. Спи… Завтра у меня жутко насыщенный день. Встречи, от которых все зависит. Паспорта, билеты…"
ЭПИЛОГ
В морозном ночном воздухе как выстрелы доносились-приближались звуки шагов. Если можно определять настроение по шагам, то настроение человека, уверенно печатающего их по обледенелой тропинке, было злобно-веселым.
Майка в своем поленничном укрытии, прислушиваясь, напрасно пыталась заложить за уши мешающие волосы. Застонав, она посмотрела на пальцы: удостовериться, что они есть, настолько она не чувствовала их от холода.
– А, это ты. Живучая. Давили тебя, не удавили. – Юсуф стоял над Майкой в голубом свете фонаря, снега и луны, расставив ноги в остроносых ботинках.
– Ты обещал… Я сделала все, как ты мне велел, – Майкины слова получались невнятными из-за непослушных губ, как будто мычала глухонемая. – Где Саша живет… Когда и куда ходит… Ты сказал, возьмешь меня к себе.
– Пшла вон. У рыжей ничего не нашли. Дом пуст. И тайник пуст. Толку от тебя. Тебя следовало придушить в самом начале. Радуйся, что чокнутая, пожалели.
– Ты обещал… Я не буду тебе мешать. Буду мыть пол. Вечером жарить мясо. Утром варить кофе, – она тянула к нему в обмороженных руках кофейную банку.
От сильного пинка банка вылетела и ударилась о поленницу. Сбитые с дров обледенелые, засахаренные кусочки снега осыпались с тихим стуком, шорохом и звоном. Слабо запахло кофе.
…Через некоторое время место действия у поленницы опустело. О недавней сцене напоминала только маленькая вытаявшая выемка в снегу, где еще долго стояла на коленях Майка, раскачиваясь, прижимая к губам перешибленную башмаком руку. Алмазной крошкой переливался под фонарем снег. Валялась смятая от удара банка с высыпавшейся кучкой мелких, похожих на монпансье камней.
Часть камешков быстро перемешалась под ногами с бетонной крошкой и щебнем. Несколько штучек насобирала и принесла в дом внучка старухи-татарки, и под ее оглушительный рев выброшены в помойное ведро с руганью: "Несешь в дом всякие какашки!"
А маленькую кучку аккуратно, сняв перчатки, сгребла одинокая женщина из угловой квартиры. Она разводила разнообразные фиалки и, возвращаясь с работы, как раз несла из магазина новый керамический горшочек. И тут же на улице на четверть наполнила его камешками – отличный дренаж для почвы под ее фиалки, вместо керамзита.
Дом сносить, конечно, раздумали. И по сей день горшок с фиалками стоит на окне старого дома.
ЯСНОВИДЯЩАЯ&Трофим
…– Вода, она очень памятлива, порой – злопамятна. Ни в коем случае нельзя в воду сплёвывать – даже когда моетесь, и вода в рот попадает. Ванна – сосуд для омовения, почти ритуальный. Вы ей доверяете себя беззащитных, босых и нагих. Нельзя её осквернять.
Сейчас пошла мода: в ванной купаете собак – а это поганое животное – моете им грязные лапы после улицы. Или, чтобы просторнее стало, чтобы было куда стиральную машину встроить, снимаете раковину. И зубы чистите и плюёте, и сапоги моете – всё над ванной. Потом в ней сами моетесь и удивляетесь, почему испытываете слабость, болеете…
Клиентка ахала, поддакивала: всё так, всё правда насчёт ванны. В прихожей сунула денежку. Ангелина равнодушно, не глядя – глядеть нечего, мелочь – сунула в карман линялого халата. Вернулась на диван к телевизору.
Население делится на две категории. На лузеров – тех, кто сутками пялится в ящик. И на тех, у кого жизнь удалась: кто сам залез в ящик и из него жёстко окучивает мозги лузеров.
Грязноватая, опустившаяся, разжиревшая, некогда знаменитая на всю страну, Ясновидящая Ангелина – уже лет двадцать как вышла в тираж, выдавлена с рынка экстрасенсорных услуг. Кормилась оказиями, мелочёвкой с дур вроде ушедшей клиентки.
О былом очаровании Ангелины свидетельствовал глянцевый, в натуральный рост, плакат на стене: гибкая, соблазнительно прогнувшаяся под тяжестью буйно путаной гривы, в атласном чёрном халате с драконами – в то время им можно было трижды обернуть тонюсенькую ведьминскую, змеиную фигурку. Во лбу, между бархатными бровями сиял третий глаз: пирсинг с драгоценным ярко-синим камнем.
Эх, было время! Клиенты не помещались в прихожей. Очередь, к негодованию жильцов, выплёскивалась на лестницу, во двор. Машины, за неимением мест на стоянках, парковались на газонах: автовладельцы хлынули после того, как Ангелина обнаружила навороченную машину, угнанную у одного нового русского.
Он, сопя, топтался за спиной гадалки, пока она зажигала между двух зеркал толстую сиреневую благовонную свечу. Всматривалась в плывущие в зеркалах огоньки… Вот проявился двор… Угол дома… Неподалёку вывеска магазина, по которой без труда узнала район города… И – крупно – разбитая фара машины.
Забавно: хозяина больше поразил не сам факт обнаружения машины, а вот эта мелочь, деталь: фара и вправду оказалась разбитой…
Занималась Ангелина присухой, отворотами, мирила супругов, разбирала семейные конфликты.
Заплаканная жена привела мужа: сходит с ума на почве ревности. Обещает её зарезать, а сам с маленькой дочкой – выброситься с балкона. Ангелина, как их увидела, сразу сказала, что его жена невинна перед ним и страдает не меньше его. Хотя… Всё же смущало присутствие между ними незримого третьего, какой-то расплывчатой мужской тени. Муж орал:
– Ага, есть-таки мужик?!
После приходил просил прощения. Выяснилось: жена приводила маленькую дочку к себе на работу. Пока её не было, сотрудник от большого ума развлекал малышку:
– Ты меня узнаёшь? Ведь я твой папа.
– Нет, – оторопела кроха, – мой папа дома.
– Да нет, тот папа не настоящий, а я вот он и есть твой настоящий папа, – резвился сотрудник.