Пока они выгуливали пса, Иван все еще не чувствовал холода. И в ванной, в ярком свете дневной лампы, увидев в запотевшем круглом зеркале свою полосами ободранную шею, он вздрогнул от запредельного озноба и медленно погрузился в горячую воду. Перед глазами у него были влажные от пара голубые плитки.
Потом, накормленный и согревшийся, он сидел в комнате приятеля и непослушными пальцами пытался залатать куртку, а Карен говорил ему:
- Две недели дрессуры, потом Атам будет ходить со мной на тренировки.
Думаешь, нет? И мать больше за мной не приедет. У меня все бывает так, как я захочу…
Иван не знал, исполнил ли Карен свое намерение и что получилось с псом, потому что перестал посещать спортивную секцию. Сестра Катя заболела гриппом (хворь вновь вернулась в город вместе с последним месяцем зимы); он выхаживал ее в больнице, в пульмонологическое отделение которой она попала с тяжелым осложнением. Утром он был с ней до начала занятий в школе, затем вечером шел туда снова и возвращался домой вместе с Линой уже затемно.
Однако шахматный клуб мальчик не бросил. Правда, из-за нищеты бывшего Дома пионеров занятия стали нерегулярными, а руководитель означенного учреждения Иосиф Александрович, упрямо бодая лысым лбом воздух и поминутно хватаясь за сердце, снова и снова восклицал, что не допустит перевести дело его жизни на коммерческую основу. Но Иван приходил туда и погружался в ирреальный и пустынный мир изящного совершенства.
Через месяц, в начале весенних каникул, позвонил тренер Марат и потребовал объяснений. Алексей Петрович сидел на кухне, мрачно отхлебывая чай, Лина с девочкой ушли в детский сад.
- Позови отца, - выслушав Ивана и помолчав, сказал Марат.
Телефон находился в прихожей, еще один аппарат, параллельный, - в комнате старшего Коробова. Мальчик встал на пороге кухни и, не глядя на Алексея Петровича, через силу произнес:
- Папа, возьми трубку…
Алексей Петрович тяжело поднялся и, отодвинув Ивана плечом, прошел к себе. Трубка на столике в прихожей взорвалась голосами; Иван осторожно опустил ее на рычаг и сел в кресло. Тонкие крепкие пальцы его подрагивали. Через три минуты появился Алексей Петрович, и мальчик поднялся.
- В чем дело? - спросил Коробов. - Тебя что-то не устраивает в работе тренера?
- Нет, - отвечал мальчик удивленно. - У меня нет никаких претензий. У нас были прекрасные отношения.
- Претензий? - воскликнул Коробов. - Что ты вообще в этом смыслишь, щенок!
- Не говорите со мной так, - сказал мальчик, - если хотите услышать от меня какие-то объяснения.
- Что ты себе выдумал, Иван? - тоном ниже проговорил Алексей Петрович.
- У тебя уже наметилась прямая дорожка в спорте. Марат собирался с осени перевести тебя в старшую группу, он хотел индивидуально работать с тобой…
- Для чего?
Коробов повернул к мальчику свою крупную голову с неровно подстриженными волнистыми темно-русыми волосами, и выражение его слегка одутловатого лица стало удивленно-озабоченным, словно он наткнулся на невидимое препятствие.
- Ради чего я должен индивидуально работать? - повторил мальчик, глядя, как набрякшее левое веко Коробова начало медленно подрагивать. - Если вы мне объясните, зачем человеку заниматься тем, что его нисколько не интересует, и убедите в необходимости этого, я вернусь в секцию.
- А делать то, что велят тебе взрослые, ты, значит, не намерен?
- Нет, - сказал мальчик.
Все, что произошло секундой позже, Коробов попытался выложить Лине, едва перед ней и девочкой открылась входная дверь. Она даже не успела расстегнуть плащ.
- Стоп! - сказала Лина. - Погоди… Ванька! - позвала она сына, который появился из комнаты и, ни на кого не глядя, подошел к девочке и присел перед ней на корточки. - Погуляй с полчаса с Катей, пока я приготовлю ужин.
Они ушли, а Лина, раздевшись, прошла на кухню; Алексей Петрович ввалился следом и сзади обнял ее за плечи. Женщина увидела почти пустую бутылку дешевого красного вина на столе, фужер и недоеденный бутерброд с ветчиной.
- Тебя же просили оставить ветчину детям к ужину, - высвобождаясь из его рук, раздраженно сказала она. - Ладно, теперь говори, что случилось.
- Я ударил его!.. - выпалил Коробов. - Да, да, что ты на меня уставилась? - Как бы предупреждая ее гнев, Алексей Петрович уже кричал. - Если бы ты видела его лицо! Наглое, тупое, упрямое! Он смотрел на меня, будто я какой-то недоумок, тля паршивая… Он…
- Не шуми, - сказала Лина, - я устала. - Она вынула из подвесного шкафчика сигареты, чиркнула спичкой, выплеснула остатки вина в чистую рюмку и выпила одним глотком. - Сядем, и ты спокойно расскажешь, из-за чего вы поссорились.
- Зачем ты куришь? - произнес Коробов машинально. Ему уже расхотелось говорить, и Лина поняла это. Однако, зная все эти мрачно-капризные предзнаменования коробовского загула, она все-таки хотела услышать его версию происшедшего.
- Что случилось, Алеша? - мягко проговорила она.
- Иван перестал ходить на тренировки. Сегодня позвонил Марат, он был буквально вне себя…
- И только-то? И из-за этого вы повздорили и ты даже ударил его?
- Он бросил спорт!
- Ну и черт с ним. Пойми, ему скоро четырнадцать - самый болезненный возраст. Позже он сам вернулся бы к Марату.
- Кто его тогда возьмет? - раздраженно буркнул Коробов и, догадываясь, что именно Лина может ответить, торопливо заговорил:
- В этом деле нельзя сходить с круга по собственной воле - ни в четырнадцать, ни в двадцать пять.
Все нужно довести до конца. Ты скажешь, может, ему это не нужно? Нужно! У него было будущее. Кем твой сын намерен стать? Вот! Ты молчишь… Послушай, Лина, нам вообще многое следует решить…
- Не сегодня.
- Сейчас. В мае будет полгода. Я должен пятнадцать тысяч. Где мне их взять? Ну, допустим, мы продадим машину. Перезанять я смогу от силы тысячи две, и то под большие проценты. Мы можем обменять квартиру на меньшую - это еще тысяч шесть. Разумеется, все это временно… Да и зачем нам такая квартира, есть очень хорошие двухкомнатные, с большой кухней. Иван бы пошел с осени в спортивный интернат…
- Ты это серьезно, Алексей?
- Я советуюсь с тобой, - сказал Коробов. - Что тут такого, если парень будет хорошо устроен? Неужели он не понимает, в каком мы положении? Его фокусы яйца выеденного не стоят по сравнению с тем, что эти люди могут с нами сделать…
- Не заводись, - произнесла Лина, вставая. - Еще не время для паники.
Тяжело, я понимаю. Могу только обещать, что с Ваней я поговорю, чтобы он вернулся к Марату. Но интернат выбрось из головы - с сыном я никогда не расстанусь, даже если это заведение окажется через дорогу. Пока он сам этого не захочет. Иди отдыхай…
Переодевшись в халат, Лина занялась ужином. Картофель в мундире, чтобы потом обжарить его на сливочном масле. В холодильнике оставалась еще банка шпротов. Яйца. "Совсем как Манечка, - усмехнулась Лина, моя бугристые картофелины под стылой проточной водой. - Осталось лишь приговаривать: "Деточка, у нас сегодня только картошка, ты уж извини, я не смогла до зарплаты ни у кого подзанять…" Так делала она, когда Лина забегала между репетициями перекусить.
Какой убогой ей казалась тогда их жизнь с матерью… какими глупыми и не имеющими ровно никакого значения были споры, потому что Манечки больше нет…
Что за дурь жила в ней, юной, - это жадное, слепое стремление к иной, чистой и красивой жизни! Позже она и не ужинала больше с матерью, даже не глядела на аккуратно накрытую салфеткой тарелку с едой, комкая записочки, которые Манечка ей оставляла: "Доченька, здесь кусочек жареной рыбы, он и холодный неплох. Это : фосфор! Пей кисель. Мама". Откуда ей было знать, какие деликатесы пробовала Лина на вечеринках у своих приятельниц и их состоятельных покровителей…
Господи Боже ты мой, как же в колонии ей хотелось всего того, что берегла для нее Манечка! Тушеной капусты, например, с кубиками розоватой, чересчур жирной дешевой свинины…
Дети вернулись голодные и проглотили все, что мать поставила на стол.
Коробов к ужину не вышел; когда она заглянула в его комнату, он спал одетым, при тусклом свете настольной лампы, под которой стояла еще одна пустая бутылка.
Лина погасила свет и, прибрав на кухне, пошла к мальчику.
Он укладывал сестру. Когда они стали жить в одной комнате, Иван уступил ей свой диван, а сам разместился в раскладном кресле, которое осталось от Манечки и стояло прежде в спальне родителей. Сейчас оно уже было разложено, постель на нем - аккуратно расстелена. Иван сидел на ковре у постели сестры и читал ей - раструб колпачка светильника был направлен таким образом, чтобы лицо девочки находилось в тени.
- Все, - шепотом сказала Лина, - Ванюша, она уже спит. Идем ко мне, нам нужно поговорить.
Сейчас впервые с тех пор, как пошла на работу, Лина обратила внимание, что сын вырос из своего тренировочного костюма, - особенно это было заметно внизу, где растянутые резинки штанов не закрывали тонкокостных щиколоток.
Однако денег, чтобы купить ему новую одежду, не было и не предвиделось.
- Проходи, Ванюша, - сказала она, - забирайся на диван, а я присяду рядом.
Мальчик усмехнулся и с ровной спиной пристроился на краю, как бы сразу давая Лине понять: дистанция будет соблюдена, несмотря на ее слова. То есть несмотря на то, что она напоминала ему о позах, в которых часто раньше они болтали у нее в постели: он - свернувшись калачиком у стены, а она - лежа на спине и покуривая. Очевидная демонстрация того, что он понял ее предложение, но воспользоваться им не собирается, подействовало на Лину как щелчок хлыста.