Третьего дня Павел Петрович лично изволили делать смотр. В пыли - как ни поливали плац водою, пыль всё-таки летела, - в пыли взлетали и дробно опускались на землю копыта, позвякивая амуницией и упряжью, поэскадронно проходил полк. Государь притоптывал сапожком, теребил рукоятку шпаги, что всегда служило у него признаком гнева.
- Уваров! - наконец страшно повернулся на каблуке. - Почему колеты на штаб-офицерах различных цветов? Опять? Опять бунт?! Уваров!
Уваров вылупился на проходящий мимо них первый эскадрон - по третьему разу мимо проходил полк, - все колеты были, разумеется, одного цвета - белого. Император указал тростью на первого офицера в ряду - слева, самого меньшего по росту.
- Кто?!
- Вашего Императорского Величества гвардейского Кирасирского полка казначей штаб-ротмистр Охотников Алексей.
- А-га… Каз-на-чей… К завтрему представь мне записку о расходовании средств, отпускаемых в полку на обмундирование, ковку лошадей и фураж. По каждой неделе, а также посезонно - весна, лето, осень и зима. Осень и зима!
Император, произнёсши "зима", что-то вспомнил, сделал знак рукою в перчатке, и тут же ему поднесли дымящуюся кружку с пуншем; тёмно-красный напиток казался тёмной венозной кровью, сцеженной в кружку с узорным романовским вензелем для того, чтобы российский император не озяб на зимнем смотру. Он закинул голову, вливая в себя питье; за спиною его, точно так, как это он делал сейчас, в ночь дежурства, Уваров за спиною императора скорчился и сделал свой знак Охотникову, знак, ясно показывающий, что словам государя придавать значения никакого не следует: нет, не надо представлять записку! Никто не пошевелился из свиты, все, и трепещущий Охотников, все смотрели, как двигается кадык на императорской шее - платок сдвинулся, и шея на миг осталась голой, словно бы открытой лезвию бритвы ли, ножа ли, сабли - что употреблено будет сейчас, что?
Александр же будто бы увидел пред глазами голую отцовскую шею, хотя сейчас в полной темноте лицо его упиралось в теплую шею Лулу.
- Встаньте с меня, Ваше Величество, быстро, вы слышите, немедленно встаньте с меня, - совершенно спокойно проговорила Лулу под ним, словно бы действительно могла ему что-либо - да хоть это "встаньте с меня", - словно бы могла ему что-либо приказать, и он действительно покорно подчинился, и через несколько минут оба сидели в его спальне на постели, словно бы обычным порядком одетые для обычного утра; она помогла ему одеться, никто - ни камердинер, ни лакей, ни единый человек не явился к наследнику освободившегося престола. Только Лулу видела его искренние и горячие его слёзы, только Лулу, утешая, прижимала его к себе, как некогда прижимала его к себе бабушка, только Лулу разделила его позор, когда он поднимался на дрожащих ногах, чтобы выйти к построенным во внутреннем дворе войскам.
Такое, разумеется, он никогда не сможет ей простить. Не сможет ей простить собственные слёзы - до Аустерлица его слёз, его страха не видел никто. А потом был двенадцатый год, когда… когда… Потом был восемьсот двенадцатый год. Однако же никто и никогда более не видел Российского Императора лежащим на полу и содрогающимся от рыданий, никто, доктор Джеймс Виллие видел его на грязной австрийской соломе - в часы военного поражения, но никто, никто не видел Императора Александра Павловича плачущим - в минуты его первого и последнего настоящего триумфа, овладевшего своею женой и овладевшего своим государством и оттого плачущим навзрыд. Да, когда Зубов и Пален вошли в спальню, они оба - Александр и Лиз - уже сидели рядом на постели одетыми.
У Зубова расширились ноздри, никто не увидел того, только сам Зубов почувствовал, как крылья носа напряглись, готовые лопнуть. Так только чресла - сходное почувствовал он сейчас - так чресла напрягались у него доселе, готовые лопнуть, но разрывающиеся и выстреливающие картечь исключительно в нужное для Зубова мгновенье - о, он умел управлять собой! За спинами Палена и Зубова полыхали факелы, отблески просверкивали нестерпимым огнём по генеральским эполетам.
- Ваше… Императорское Величество.
Кто это произнёс первым?
- О-ооо…
- Полно, Ваше Величество, полно. - Один из двоих вошедших шагнул вперёд. - Полно, ступайте царствовать.
- Необходимо сейчас же выйти к войскам!
Это отсвет факелов полыхнул в глазах Зубова так же ярко, как на золоте эполет, или искренний восторг загорелся в его глазах? Кошка дернула будущего императора за рукав; так мальчишки дергают друг друга, сидя рядом за партою. Несомненно, кошка станет отличной императрицею - такого счастья Зубов и предположить не мог. Так-так-так-та-ак!..
- Paulchen! - раздался отдалённый женский крик. - Paulchen! Was hast du? О, Paulchen!..
Дверь, ведущая из покоев императора в комнаты императрицы Марии Федоровны, уж год была заколочена, возле заколоченной двери как раз и стояла императорская кровать, более не доступная для законной жены, однако же вполне доступная для других женщин. Что сказать, император волен в своей любви и нелюбви, достаточно, что Мария Федоровна родила ему одиннадцать детей, родила его, Александра, - первенца.
- Вставайте, Ваше Величество, необходимо действовать. Вы слышите?
Двери оказались распахнутыми, сквозь них она видела весь дворец, словно бы спальня, в которой они находились сейчас, была частью огромной анфилады. На лестнице в скачущем свете мелькнул угол картинной рамы, потом второй, под рамами виднелись офицерские шарфы - офицеры гвардии выносили картины из галереи.
- Ichwillherrschen! - истерически кричала Мария Федоровна. - Allezumir! Ich werde herrschen!
- Вы слышите, Ваше Величество?
- Это пустое, не обращайте внимания, граф! Войска не должны отвечать вдовствующей императрице. - Лиз порывисто поднялась; муж всё ещё цеплялся за нее, она оторвала его руки, секунду глядела на него в упор, отвела глаза, встретилась взглядами с Зубовым. Чуть наклонила голову, словно бы говоря: "Да. Но потом". И Зубов с трепещущими ноздрями тоже чуть наклонил голову, словно бы отвечая: "Да. Приказывайте что хотите".
- Прекратите немедленно грабёж. В России есть императорская власть.
Но нет, никакого "потом" не будет. Никто сейчас не подчинится её приказам, как никто не подчинился приказам свекрови. Ни Адама, ни Алексея не было рядом, и она не могла сейчас достать из рукава пачку ассигнаций, чтобы раздать выстроившимся во дворе войскам - деньги всё последнее время хранились у Алексея. И, главное, она не могла сейчас предать мужа, нуждающегося в её защите, в первый и в последний раз, но в самый важный, в решающий миг нуждающегося в её защите.
Выбежала на лестницу. Там царило смешение мундиров всех полков, цветов, словно бы вавилонское столпотворение не языков, а воинских частей; красные конногвардейские, синие, зелёные мундиры гвардии - в полутьме по лестнице вверх и вниз сновали десятки людей; на площадке второго этажа лежал в голубом гусарском костюме комнатный лакей Павла Петровича, даже в темноте было заметно, как возле его головы расползается по белому камню тёмное пятно. Не успела ахнуть, кто-то обхватил её и намертво прижал к себе, такая сила была только у Алексея, и тут-то она наконец со всхлипом втянула в себя воздух, задохнулась в объятьях. Алексей должен был дежурить сегодня - вспомнила, Бог ты мой, только сейчас вспомнила. Запоздалая мысль обожгла - мог увидеть! А не увидеть, так услышать!
И все их планы… Вторая мысль мелькнула - он не ревнив. Алексей не ревнив. Он не имеет права быть ревнивым; извращённое чувство женской справедливости подсказало ей: он не имеет права быть ревнивым, иначе их план не осуществится, ведь им помогает Амалия. Потеряла на миг всяческое представление о действительности, стоя в мужских объятиях на лестнице, ведущей в спалью убитого императора, её руки, ответившие на объятья и обхватившие обнявшего ее, уже поняли, что - нет, не Алексей. И только тут, наконец, очнулась и поняла, что Алексей выполнит свой долг. Алексей убит! Выдохнула в тёмное, оказавшееся в глубокой тени лицо:
- Где Алексей?
Отстранилась - это был Константин, глядящий в упор сумасшедшими глазами. Пьян, что ли, он, как все остальные?
- Отпустите меня.
- Кавалергардский караул сведен, Ваше Величество.
И тут же за её спиною:
- Войскам надо обещать выплату определенных сумм, Ваше Императорское Величество. Немедленно, сейчас.
Она оттолкнула Константина, тот воткнулся спиною в перила, проговорил:
- Поздравляю, Ваше Императорское Величество.
И тут же бросился в спальню, из которой она выбежала сейчас.
- Деньги, Ваши…
- Я знаю сама!
Лестница, ступени, винтом вворачивающиеся в мозг и потом, через много лет, проявившиеся головными болями, ночною памятью о несбывшемся, кошмарами одних и тех же снов, ступени, сырые стены; запах штукатурки преследовал потом тоже много лет; если более нет Алексея, так нет денег и нет любви; лестница, коридор, поворот, ещё один коридор; прошла мимо двери в домовую церковь, произнесла на ходу: "Gott. Gott, schuetzemich. Gott".Губы шептали сами, она быстро шла, шлейф мёл по каменным ступеням, по вощёному паркету и - ночная прохлада дохнула ей в лицо, треск и запах горящих факелов не оглушил, не ослепил, она уже опиралась на руку Зубова, стоя на крыльце.
- Государыня Императрица Елизавета Алексеевна!
- Урраааа!.. Урраааа!..