Он сделал рукою некий отстраняющий жест, словно бы отвергая сейчас официальный тон между близкими друзьями. Тем более близкими, когда Лулу родила от друга девчонку - девчонку с такими же умильными губками, как у неё самой, но совершенно черноволосую, как, Господи, спаси, какую магометанку - совершенно черноволосую, точь-в-точь такую, как черноволосый, как смоль, друг Адам. И нос, начал он раздражаться, и нос у девчонки был точь-в-точь, как у друга Адама - курносый, гордый и независимый. Впрочем, и сама Лулу со своим миниатюрным носиком лишь изображала - так он полагал, - лишь изображала полное послушание, приличествующее супруге Российского Императора. И девчонка их с князем Адамом, называвшаяся Марией Александровной… Тут он взял себя в руки. Девочка умерла, прожив меньше года. Бог, как всегда, рассудил лучше всех. Повернувшись к окну, коротко перекрестился, гоня ненужные сейчас мысли, не достойные сидящего на троне. Пустое. Пустое. Пустое. Главное - спасение государства. И вновь вспомнил, что государство уже спасено. Опять перекрестился на окно, словно бы на видневшийся в быстро наступающих сумерках шпиль Петропавловки.
Ясный колокольчик доложил, что вошли камердинеры со свечами. Он смотрел, как зажигают шандалы. Возле прибора для письма - из зелёной яшмы, любимый был батюшкин прибор - заколыхались тени. Вновь перекрестился тяжелым мыслям, будто бы присутствовал сейчас на службе в Исаакиевском соборе. Довольно. Довольно мыслей. Кашлянул:
- Изложи изустно.
И бросил в воздух:
- Никого.
И тут же по комнатам и коридорам прошелестело брошенное слово, так же повисло в воздухе: никого, никого, никого… Блестели под свечами генеральские эполеты на расхаживающих в приёмной, в галерее, в малой гостиной и в зале; в камердинерской, получив передышку, откровенно отдыхали: никого, так, значится, бессчетно, знали, ещё времени есть. Из столовой понесли гусятницы на кухню - поддерживать на пару - и паштеты - в ледник, чтобы вновь положить на лед, покамест не явится государь; из официантской вышли с крышками от салатниц и с салфетками, чтобы накрыть холодное; начали вновь придвигать отодвинутые было стулья. Старший официант, блестя лысиной, тайком перекрестился, не зная, что повторяет сейчас Императора России, открещивающегося от мыслей о человеческой тщете, старший официант перекрестился при мысли, что было б, когда успели бы открыть бутылки на винном столе - числом всего двадцать штук - присланного из Пруссии лафита, рубин, а не лафит, чистый императорский рубин! Господи! Истинно - Бог упас. Белые кавалергарды, самые яркие бросая сполохи от кирас, касок и палашей, встали у белых императорских дверей, тоже играющих позолотой не хуже неподвижных игрушечных солдатиков.
В кабинете Чарторыйский вновь сдвинул каблуки, тоже откашлялся, оглянулся на закрывающиеся за людьми двери, дождался легкого стука створок. Заговорил по-русски, потому что Александр сейчас и приказал по-русски, заговорил, словно бы только что и не помышлял о внутренних преобразованиях в России.
- Составлена "Секретная инструкция", Ваше Величество, доводящая до сведения Сент-Джеймсского кабинета русский проект. Франции надлежит вернуться в первоначальные границы, одновременно же надлежит пересмотреть границы русские и австрийские. Турция же, согласно проекту, имеет разделиться с передачею некоторых её территорий России и Австрии. Из оставшихся частей образуется некая федерация государств под рукою России. Изволите видеть, Ваше Величество, что Вы выступаете не против Франции, а исключительно против её правительства. Вы предполагаете, что народы, освобожденные из-под ига узурпатора, сами установят в своих странах либеральный режим, основанный на европейских завоеваниях девяностых годов, Ваше Величество.
Он, уже сидючи за столом и подперев рукой голову, горестно закивал тому, что друг Адам всё ещё не избавился от восторженных мечтаний их юности. Либеральный режим! Сказал:
- Здесь точно зачитай.
- Извольте, Ваше Величество: "Я хотел бы, чтобы оба наши правительства согласились между собою не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которыми умы, познавшие независимость, не будут уже более в состоянии примириться, но, напротив, постарались бы обеспечить им свободу на её истинных основах".
- А деньги?
В воцарившемся молчании он ещё раз произнёс:
- А деньги?
- Деньги, Ваше Величество?
- Деньги.
- Я, Ваше Величество, полагал, что Ваше Величество выступает за выработку общего договора, который стал бы своего рода новым кодексом международного права, Ваше Величество. Изволите видеть… Вот: "…никогда не начинать войны, не исчерпав предварительно всех средств, которые может предоставить посредничество третьей стороны".
- Не исчерпав всех средств, - грустно повторил он от стола. - Средств… Продолжай. Точно зачитай об европейском союзе.
- Вы создадите, Ваше Величество, европейскую федерацию государств доброй воли. Извольте: "…после стольких тревог, испытав все неудобства непрочной призрачной независимости, большая часть правительств, по всей вероятности, пожелает примкнуть к союзу, который надежно гарантировал бы их спокойствие и безопасность. Наилучшей гарантией прочности такого порядка вещей послужит тесный союз петербургского и лондонского дворов".
- Союз, или, лучше, Лига наций… А вновь образованная Польша примкнет к такому союзу? - совсем грустно, совсем кротко спросил.
Чарторыйский задрожал.
- Я гарантирую, Ваше Величество. Моё слово. Слово князя Чарторыйского. Ваше… Александр, вспомни, разве я когда-нибудь обманул тебя?! - и тут же ему в лицо бросилась краска, тут же отхлынула - побледнел князь Адам и принялся кусать губы, было за ним такое, водилось - губы кусать.
Совершенно излишнее волнение князя Адама он пропустил мимо глаз; у них действительно не было тайн друг от друга. Почти не было. Но он уж добился своего - друг молодости, будучи человеком горячим, проговорился: о каком вступлении в Лигу наций доброй воли может заходить речь, коли Польша предполагает оставаться под рукою русского императора, под его рукою?
- Отобрать Варшаву у Пруссии? - так же кротко спросил, делая вид, что не замечает волнения поляка и того, что тот заметил, что он заметил, что тот всё-таки проговорился.
- Да!
- А деньги? - вновь спросил, теперь ещё кротче, ещё грустнее, хотя грустнее уже, кажется, было невозможно. - Деньги, милый друг?
Тут князь Адам, не зная, что ответить, взмахнул чёрными рукавами штатского сюртука - явился не по форме наэтакий-то случай, пользуясь всем известной короткостью с особою государя, явился, значит, не по форме, хотя его сиятельство, будучи министром иностранных дел России, мог бы и показывать примеры чиновникам, пришел к званому государеву ужину, на котором этакие-то предполагается говорить темы-с - считанные же все люди, человек тридцать, не более, и каждый, убедитесь, в надлежащем виде. Вместо того поляк намеренно показывал неуважение к русскому министерскому мундиру, хотя прежде по своему положению не имел возможностей выказать неуважение к иному мундиру - кавалергардскому, а потом к мундиру генерал-лейтенанта русской службы.
Князь Адам взмахнул рукавами, которые немедленно превратились в белые форменные с золотыми отворотами кавалергардские рукава. Он ещё стукнул себя в грудь, в юношеском - а, чай, давно не мальчик! - в юношеском порыве свидетельствуя о верности Польши русской короне. Да если б деньги были, он, князь Адам, не попустил бы надругательства над Ржечью Посполитою ни с запада, ни с востока. А то как? Kto psa chce uderzye, kij zawsze znajdzie? Нет! Do jasnej cholery! И русские, и пруссаки - исконные враги польской земли, потому князь в порыве, значит, и стукнул себя в грудь: в родных отцовских Пулавах только в одурении, накурившись разве что какого дурману, мог он вообразить себя в качестве конфидента внука Екатерины, уничтожившей Великую Польшу. Стукнул себя в грудь - раздался глухой звон кирасы. Он шагнул на десять лет назад, навстречу выскочившему из императорского кабинета графу Зубову, шагнул, помимо себя кусая губы, придерживая левой рукою палаш. Черная прядочка упала из-под каски ему на лоб, подбородок вытянулся вперёд, выражая решимость действовать.
- Ваше сиятельство?
Александр же, более не повторяя сакраментального вопроса, потому что первому человеку великой империи совершенно невместно и, главное, совершенно бессмысленно говорить о деньгах этой империи, но всю свою жизнь только о деньгах империи первый человек империи и вынужден говорить, Александр, решивши тоже покинуть сейчас кабинет и ожидающих за дверями ближних, призванных для ненужного, абсолютно ненужного ему совета, Александр, быстренько перенесясь на два года вперёд и, оказавшись верхом, не слезая с коня, спросил лишь:
- Сколько?
Дежурный адъютант ответил, но он даже не дал себе труда выслушать ответ, беспечно махнул рукой, оставив людей в недоумении, следует столько заплатить австрийцам или же не следует и, что всего важнее, когда платить. На самом деле такие деньги не могли ничего решить здесь, возле Аустерлица, денег требовалось в десять, в двадцать раз больше, в сто раз больше! В тысячу раз больше! Так что просто махнул рукой.