Лиз была ещё в ночной кофте поверх рубашки и чепчике ночном, её одеть-то даже ещё не успели; велела подать капот, чтобы в капоте выйти к Анне Павловне, вышла и встала, припираючи, словно бы доверенный лакей, встала, припираючи собою дверь в детскую. Некоторое время они с Анной смотрели друг на друга глаза в глаза, пока Анна наконец-то не сделала реверанс, смотрели глаза в глаза, и всё, что говорили о ней, о жене наследника престола, всё, что говорили о ней во дворце в этот год, всё можно было прочитать во взгляде великой княжны; за нею фрейлины уже сидели в поклоне. Стоял караул Кавалергардского полка - не оказалось ни Алексея в карауле, ни кого-либо из его приятелей, а посол в Сардинском королевстве Адам Чарторыйский уж давным-давно обзавёлся собственным караулом. Она было оглянулась, чтобы поискать глазами Адама, забавно, оглянулась, чтобы увидеть Адама, которого тут заведомо сколько времени, как и быть-то не могло - тогда ещё далеко было до марта восемьсот первого года, до возвращения Адама и до сегодняшнего разговора с мужем; фрейлины, караул и лакеи по обеим сторонам дверей и вдоль анфилад - ещё лакеи, да и в караульном помещении сменный, она знала, кавалергардский наряд, в котором мог оказаться и Алексей, - она намеревалась защищать собственную дочь; встала у дверей, золочёная ручка уперлась сзади в поясницу с такою силой, что и через сутки Алексей заметил и целовал это багровое пятнышко у неё на спине; встала у дверей.
- Votre Altesse Imperiale… Votre Altesse Imperiale… - Лиз молчала, и тон у Анны сразу же оказался никак не соответствующим взгляду, да и глазки-то свои опустила, садясь в книксен. - Je voudrais voir la jeune demoiselle, Votre Altesse. - Она изучала жёлтое с изумрудами платье Анны; жёлтый бархат с зелеными камнями делал мужнину сестрицу похожей на древесную жабу, которых у них возле батюшкиного дома в Бадене водилось несчётное количество. Коли б не свежее личико Анны и не узкий лиф с глубоким вырезом, открывающий белую кожу и даже, если сверху смотреть, когда та приседала, маленькие пуговки сосков, покамест не знающих, как твёрдые детские дёсны терзают материнские соски, если б не лиф, чистая выглядывала бы древесная жаба. Сравнение вдруг смягчило ее, готовый вырваться резкий ответ не прозвучал, только сам голос, как всегда, был резок.
- Spaeter, Liebe, jetzt darf das Kind nicht gestoert werden, - знала, что Анна, ярая бонапартистка, не выносит немецкого языка. - Ausserdem, nicht wahr, wissen Sie doch bestens Bescheid, wie es aussieht, chere soeur? - улыбнулась, улыбнулась не только как будущая императрица, пусть отвергнутая мужем, открыто, чуть ли не на глазах у всех предпочитающего ей её же старшую сестру, но всё-таки - будущая императрица российская; улыбнулась не как будущая императрица, но как счастливая мать - снисходительно, доброжелательно, как счастливая мать, родившая ребёнка от любимого человека, улыбается девчонке, не знающей тягот и счастья материнства, не знающей любви, потому что то, что происходило у Анны с капитаном конной гвардии Вороновским, офицером для поручений и собутыльником братца Константина, невозможно было назвать любовью - такая egoiste, как Аннет, не могла никого полюбить.
- Аннет ещё слишком молода, - повторила сейчас мужу. - Да и капитан Вороновский, насколько я понимаю, не сможет сопровождать Аннет к Бонапарту.
Повисло минутное молчание, потом он, задыхаясь от волнения, произнёс:
- Les affaires de la garde… Les avancements des officiers de la garde. Des changements de position… Les nominations…
- Разумеется, Ваше Императорское Величество. Я совершенно ничего в этом не понимаю. Я только полагаю, что императору французов нужна жена, а не любовница. Любовниц он может иметь сколько захочет, как любой человек, сидящий на троне. Если, разумеется, у него всё в порядке с тем, чем обычно люди любят друг друга.
Тут он вылупил глаза и выпрямился: его способность любить не раз высоко оценивалась Амалией, а также госпожою Нарышкиной, а также Луизою Прусскою, а также Катькой Валуевой - этого Лиз не могла не знать. Знала ли она про недавно начавшиеся отношения его с сестрицей Анной, вот это ему не было точно известно, но слуги наверняка донесли - Валуева знала, а если знала, так знала и Лиз, и весь двор знал тоже, и весь Петербург знал, и, получается, все послы при его дворе знали, в том числе и французский посол.
- Бог ты мой, Ваше Величество, я совершенно не это имею в виду, хотя мне самой так ни разу и не удалось убедиться в Вашем физическом совершенстве. Во всяком случае, - добавила, - теперь я этого совсем не помню. - С улыбочкой своей кривоватой она медленно подошла и вдруг цепким кошачьим движением схватила его между ног, да так, что он совсем по-детски ойкнул от боли, согнулся и свел колени. - Я имею в виду сердце, Ваше Императорское Величество, - резко произнесла, продолжая держать его снизу. - Ваша сестра не годится для этого брака, как и, разумеется, моя сестра. Они обе, - добавила, - не имеют нисколько понятия ни о любви, ни о семейном счастье. И Вы, сударь, не имеете об этом никакого понятия. А назначения… обмундирование… Это не касаемо до меня, сударь, я могу и более того - люблю одеваться единственно, чтобы не преступить пределов существующего этикета. Моему сердцу достаточно одного синего платья. Мое сердце… Впрочем, - она не ослабляла хватку, видя, что он действительно и не понимает, и не слушает ее, - обе не годятся, говорю Вам, для этого брака.
- Да, обе не годятся… - пробормотал, - отпусти меня, пожалуйста, Лулу.
Нет, не испытал в сей миг ни желания, ничего, только то, что кошка тут не выразила совершенно ясно и определённо, так и не отпуская его и не ослабляя хватки.
- Мы связаны Богом на веки вечные, сударь, и лучше бы нам каждому заниматься своими делами и по возможности не мешать друг другу. Я уж не говорю - помогать. Но не мешать. Вы согласны мне по крайней мере не мешать?
Они были совершенно одни в кабинете, секретарь немедленно вышел, как только вошла императрица, но ему сейчас показалось, что он стоит на сцене в бабушкином театре, видимый в столь постыдном положении решительно всем. Вот - в кои веки решил миром решить серьёзный государственный вопрос с женой, чтобы она наконец перестала упрекать его за невнимание, постоянное стеснение и ещё Бог знает за что, в чём он решительно никогда не был виноват. Он вообще никогда ни в чём не был виноват.
- Ja, ja, lass mich los, Lulu… Lulu, Lieschen, - это было уменьшительное имя на немецкий манер - желал задобрить кошку. Та несколько мгновений глядела ему в глаза и всё, кажется, прочитала сейчас в них, потому что её улыбка ещё более искривилась.
- Sehr gut.
И тут же они оба вновь перелетели в зиму восемьсот первого года, когда до предложения Буонапарте было ещё слишком далеко. И оба поднялись тогда, той зимою, со своих мест: он из-за письменного стола, уже готовый позвать дежурного адъютанта, а она - со стула. Судьба её решалась, и Бог навёл на единственно правильные слова.
- Вам нужны деньги. Принцесса Баденская не принесёт в государство денег. А я знаю, где добыть денег. Я. Только я знаю, как делать деньги, Ваше Высочество. Думаю, Вам следует именно принцессу Баденскую отправить от своей особы, потому что она в мою тайну не посвящена. Повторяю: я знаю, где достать денег. Много денег.