Глава 6
Вот говорят – отправляйся туда, где никогда не была. В Сомали, например!
Я увиделась с Машей Горобец только на следующее утро. Так уж вышло, что, когда я решительно убрала свой смартфон в карман и раскрыла двери святая святых – нашей бухгалтерии, – Маши Горобец там уже не было. Ее не было там с обеда, и я бы знала это, если бы потрудилась ей позвонить. Но я же боялась даже открыть приложение с контактами, я боялась, потому что первыми же вызовами в списке будут вызовы, именованные как "Малдер", и никто не знает, что я сделаю тогда – в следующую минуту. Палец соскользнет, я нажму на его имя (или, вернее, подпольную кличку) – и все, пиши пропало. Пойдешь по этой дорожке вниз и не успеешь опомниться, как сама себе будешь врать, что "он смотрел не холодно, ему просто что-то в глаз попало, а на самом деле я ему нравлюсь, он же улыбнулся мне… на корпоративе".
Я знала, как это бывает, сто раз видела, как Машка Горобец делает из мухи слона, а из Гриши Кренделя – своего "почти уже мужа". Один танец на одном празднике, несколько прикосновений, несколько вскользь брошенных фраз – и Маша уверена, что все ее надежды, все ее будущее связано с этим педантичным трудоголиком, педантом и поклонником психотренингов. Маша мечтает стать мадам Крендель – и кто может ей помешать? Только сам месье, разумеется.
– Ну что, как? – спросила меня Машка, когда я появилась на пороге их просторной, разделенной невысокими серыми перегородками залы. Под вопросом, конечно, не имелись в виду мои проблемы. Маша ждала Кренделя, искала Кренделя, вожделела его, и мои смешные проблемки ее не волновали. Однако мы играли в эту игру давно, чтобы я знала, на что можно закрыть глаза, а что можно пропустить мимо ушей.
– Никак, никак. И я, между прочим, так ничего и не сказала Гусеву, – пожаловалась я, переставляя на подоконник большой разлапистый цветок, приписанный к тумбочке, стоявшей рядом со столом. Цветок принадлежал Эльзе – странное имя, происхождение которого мне неизвестно. Эльза была, так сказать, Машкиной коллегой, ей принадлежал цветок, а тумбочка была Машкина. Таким образом, цветок становился яблоком раздора.
– Э-э-э, он там замерзнет! – возмутилась Машкина коллега Эльза, девушка странная и подозрительная, к тому же "на ножах" с моей Горобец. И потянулась за цветком.
– Если он тебе так дорог, поставь его к себе на стол – вон какой огромный тебе стол купили, – парировала Машка, передергивая округлыми плечами. Я уселась на тумбочку, Эльза фыркнула, но ничего не сказала. Я знала, что цветок вернется через несколько часов обратно, на Машкину тумбочку.
Сидя рядом, эти две женщины были настолько непохожими, что было странно, как они не аннигилировали в присутствии друг друга. Машка Горобец была эдакий "свой парень", простая и понятная, с нею всегда можно было постоять, пока она курит на крылечке, помолчать о чем хочешь – и потом становилось легче. Люда Свиридова из фильма "Москва слезам не верит", Машка была точно такая – боевая подруга, с которой хоть в огонь, хоть в воду, хоть на дальнюю дачу в январе по сугробам, таща в рюкзаке восемь пакетов полусладкого. Решительная и одновременно беззащитная, как героиня Муравьевой, она умудрялась оставаться мечтательницей, даже когда билась за свое место в очереди в Налоговой инспекции в отчетный период.
Эльзу мы за глаза называли Панночкой, что было только вежливым иносказанием для слова "ведьма" – кем мы ее и считали. Нет, она не была страшна, не прилетала на работу на метле, и, положа руку на сердце, назвать Эльзу неприятным человеком было бы неправильно – она была вполне приятна и даже красива, как и Панночка из ужастика Гоголя. Уже не юная, но все еще молодящаяся – и не без успеха, благодаря худобе, высокая черноволосая Эльза обладала той агрессивной красотой Малифисенты, которую так любят глянцевые журналы и которой так боятся мужчины. Она носила волосы распущенными, они спадали по ее острым плечам длинной черной блестящей волной, а чтобы волосы не мешали ее черным бухгалтерским глазам, она закалывала их жуткими крабиками, которые напоминали паучков с красными лапками.
Бледная кожа, чрезвычайная худоба, даже костлявость, манера держаться – нам не нравилось в ней все. Эльза перебирала бухгалтерские бумажки длинными тощими пальцами, каждый завершался исключительной длины красным когтем, и тогда сходство с ведьмой становилось полным, за исключением одного странного факта. Наша Панночка нарушала средневековую традицию. Ведьмы обычно бывали незамужними, Эльза была жена и мать, что нервировало и огорчало Машку, так как нарушало ее картину мира. Что ж, исключение только подтверждает правило. Панночка Эльза терпеть не могла людей в целом, а нас с Машей – в частности. Как меня занесло в лист ее врагов, я понятия не имею, но когда она смотрела на меня своими странными черными глазами и тянула руки к своему любимому цветку в горшке, мне хотелось проверить одежду на предмет булавок.
Бухгалтерия порой напоминала мне террариум со змеями подколодными, которые так давно привыкли шипеть друг на друга, что случись им вдруг перестать, они сойдут с ума от тишины – решат, что наступил апокалипсис. Сейчас тут царили тишина и покой, только Маша и Панночка мозолили глаза друг другу, все остальные "бойцы учета, дебета и кредита" отсутствовали. Утро.
Машка потянулась и отбросила бумаги в сторону. Если работа мешает общению… Маша Горобец в нашей бухгалтерии работала дольше всех и была в хороших, даже приятельских отношениях с главным бухгалтером и парой ее замов – за это, мне кажется, Панночка ненавидела Машу еще больше. Маша могла себе позволить многое.
– Кому и чего ты не сказала? – спросила Маша, провожая цветок – и Панночку – ледяным взглядом. – Постой, почему Гусеву? При чем тут Гусев?
– Я тебя искала! Весь вечер искала, а тебя не было. Ты меня бросила, – упрекнула я Машку, причем безо всякой справедливости. Машу-то от работы никто не отстранял, Маша в налоговой была, бедняжечка.
– Ну позвонила бы! – воздела она руки. – Значит, Кренделёк мой так и не нашелся? Чума на оба ваших дома, куда он мог деться?
– Хочешь, прямо при тебе позвоню? Может быть, он от тебя скрывается, пытается защитить свое сердце от такой ядрёной атаки? – Я услышала, как Панночка за моей спиной прыснула от смеха. Мы с Машей, не сговариваясь, повернули головы к ней – синхронно изображая испепеление.
– Эльза Германовна, что-то смешное? – спросила я холодно. – Мы бы тоже посмеялись, знаете ли, если бы все не было так грустно.
– Чего вам-то грустить? – удивилась Панночка, опыляя свой лохматый цветок из розовой бутылочки с распылителем. Вот как получается, что живые существа, пусть и размножающиеся вегетативно, живут только в бухгалтерии и в психотерапевтически комфортном кабинете Апреля? А у нас на двадцать шестом только кактусы. Хотя… опять же технически кактусы тоже живые. Только агрессивные и недружелюбные, как и все мы, айтишники.
– А чего веселиться? – развела я руками.
– Ничего себе. Сидите, ничего не делаете, в карты играете, по конторе слоняетесь, а я вам зарплату начисляю, пенсию насчитываю, налоги.
– Правда? – невольно оживилась я. – И зарплата будет? Красота! Хоть этого у нас не отняли. Знаешь, я никогда не думала, что не работать будет так трудно. Чтобы приходить на работу вовремя, нужно мужество и героизм. Чтобы приходить вовремя на работу, на которой ты не должна работать, нужно быть философом-детерминистом. Нужно знать, что это предопределено, что это судьба, что нет никаких шансов не пойти на работу. И все равно трудно.
– Да я бы только так и работала, – фыркнула Панночка и тряхнула волосами так, что на секунду мне показалось, что ее крабики ожили и поползли по ее вискам.
– Наверное, Машка, твой Крендель где-то невидимо старается – добрый ангел отдела. Вот только как дать ему знать, что происходит с Сашкой Гусевым?
– Ага, как же! Будет он стараться! – процедила Панночка, яду в голосе – на пяток змей. – Идеализируете вы вашего Кренделева, девушки, говорю я вам. Еще наплачетесь.
– А что случилось с Сашкой Гусевым? – спросила Маша, проигнорировав нападки на ее потенциального любимого. Я тоже и не подумала отвечать Панночке. Наконец-то Маша собрала внимание в кучку, чтобы заняться тем, ради чего я к ней пришла. Посоветоваться. Сказать, что я все делаю правильно. Чаю предложить с конфетами.
Мне нужно было, чтобы кто-то сказал мне, что делать с этой дурацкой ситуацией. И еще – так, до кучи – что делать с моим идальго, забывшим, как пользоваться телефоном. Я не могла решиться сделать хоть что-то с первым вопросом. На деле я даже не дошла обратно до двадцать шестого этажа, чтобы не встретиться ненароком с Сашкой. Я бы просто не справилась, застыла бы и пялилась на него, как на смертельно больное животное, которое еще бегает и веселится на лугу, а я-то знаю, что все очень плохо. Я бы таращилась и плакала. Напугала бы всех.
– А с Апрелем, значит, ты хочешь, чтобы я удержала тебя от звонка.
– Примерно, – кивнула я.
– А с Сашкой – чтобы помогла сказать ему правду? – уточнила подруга, чтобы я потом, под протокол, не соврала бы и ничего не перепутала. Я снова кивнула.
– Ну так вот, моя дорогая подруга. Я думаю, тебе нужно позвонить… Апрелю, а Гусеву ничего не стоит говорить, – сказала Машуля и откатилась от стола на своем кресле с колесиками. Панночка тоже заинтересовалась, бросила печатать что-то и повернулась к нам.