Александр Блок писал поэму "Двенадцать" в январе 1918 года. Ветер, метель, ледяное безлюдье - таким предстает в ней Петроград. В снежном мареве еще виден измятый плакат "Вся власть Учредительному Собранию!", в метели на миг появляются и исчезают человеческие фигуры. Присмотримся к этим несчастным теням 1918 года. Они и впрямь несчастны: плачет старушка, барыня падает со словами "Ужь мы плакали, плакали"; куда-то опасливо спешит священник; мерзнет на перекрестке буржуй, к нему жмется голодный пес. Что выгнало на улицу буржуя в ночной час? Возможно, он на дежурстве. При старом режиме у домов дежурили дворники, а теперь все равны, и жильцы должны нести дежурство по очереди. Александр Блок тоже не избежал этой повинности; 9 января 1918 года он записал, что закончил статью "Интеллигенция и революция", а "завтра - проклятое дежурство (буржуев стеречь)". Иногда дежурства удавалось избежать, но такое случалось редко, и ночами Александр Блок стоял у дома на ледяном ветру, упрятав нос в воротник, как буржуй из его поэмы "Двенадцать". "Буржуй, - заметил Г. А. Князев, - это глупое слово - в просторечии употребляется сейчас ко всем, кто чисто одет или чисто живет". В 1918 году в ходу были хлесткие ленинские лозунги: "Смерть буржуям!", "Кулаком в морду, коленом в грудь!", с буржуями дозволялось делать все: выбрасывать их из квартир, грабить, гнать на каторжную работу, а еще лучше - убивать. "Стоит буржуй, как пес голодный, / Стоит безмолвный, как вопрос". Но власть уже решила вопрос, как распорядиться его жизнью.
"Что нынче невеселый, / Товарищ поп?" О церковной жизни в городе разговор впереди, а пока отметим, что во времена военного коммунизма в каждой волне "красного террора" погибали священники. В августе 1918 года, после убийства председателя петроградского ЧК М. С. Урицкого, в городе начались массовые аресты, людей отбирали по спискам домовых книг, где указывалась сословная принадлежность жильцов. Арестованные - аристократы, чиновники, студенты, офицеры, священники - предназначались для уничтожения в отместку за его смерть. "Один из приходивших (для ареста. - Е. И.), - записал Г. А. Князев, - безусый мальчишка, особенно интересовался, "нет ли в доме батюшек, знаете, этих батюшек"". Среди расстрелянных в то время был известный в России религиозный деятель, настоятель Казанского собора протоиерей Философ Орнатский.
Горесть старушки при виде плаката: "Такой огромный лоскут… / Сколько бы вышло портянок для ребят, / А всякий - раздет, разут…" - тоже примета времен военного коммунизма. В октябре 1918 года Г. А. Князев записал, что петроградцев возмущали пышные приготовления к празднованию первой годовщины Октября: "Целые куски красной материи… полотнища закручиваются на столбы… Скоро без штанов и рубашек ходить будем, а тут целыми кусками материи столбы заворачивают. Все разваливается, не ремонтируется, а тут целые леса бревен, сотни пудов гвоздей, веревок… и самое бесценное - холста и разной материи". На большевистских складах была мануфактура, гвозди и прочие необходимые вещи, а в других местах их днем с огнем не сыскать, хотя гвозди иногда попадались, но при странных обстоятельствах. "В гречневой крупе (достаем иногда на рынке - 300 р. фунт), в каше-размазне - гвозди, - писала в дневнике 1919 года З. Н. Гиппиус. - Небольшие, но их очень много. При варке няня вчера вынула 12. Изо рта мы их продолжаем вынимать… Верно, для тяжести прибавляют. Но для чего в хлеб прибавляют толченое стекло - не могу угадать".
"Только нищий пес голодный / Ковыляет позади…" Надежда Яковлевна Мандельштам вспоминала: "Петербург в начале революции был полон бродячих собак самых чудных кровей. Хозяева, удирая за границу, повыгоняли их прочь. Однажды Шилейко, муж Ахматовой, подобрал на улице сенбернара, больного, голодного и несчастного. И Тапка, безукоризненно воспитанный и благородный, долгие годы жил у Ахматовой". К 1920 году бродячих собак, безродных и с родословными, в городе почти не стало - их съели, так что сенбернару Тапке повезло. О печальной участи одного из его сородичей писал поэт Василий Князев: "В дворницкой дома № 4 живет семья… Эти люди в течение января - февраля [1919 года] съели 25 собак и 13 кошек. Однажды им удалось заманить к себе отощавшего, но все-таки сильного еще сенбернара. Когда они стали "резать" его, он вырвался и начал клыками отстаивать свое право на жизнь… его повалили, оглушили ударом лома по черепу и зарезали. Это тот сенбернар, что часами простаивал в человеческих хлебных очередях и потом, дойдя до двери, отходил в сторону и по-человечески говорящими глазами вымаливал себе крохи и крошки".
"Снег крутит, лихач кричит, / Ванька с Катькою летит - / Елекстрический фонарик / На оглобельках…" Петроград военного коммунизма на первый взгляд напоминал блокадный Ленинград - нищий, умирающий город. Но это сравнение неверно потому, что до революции Петроград был одним из богатейших городов Европы, и для тех, кто подхватил ленинский лозунг "Грабь награбленное!", настали золотые деньки. Теперь лихачи были по карману не купчикам и офицерской молодежи, а солдату Ваньке, и в Катьке не классовое чувство проснулось, она просто сменила клиентуру: "С юнкерьем гулять ходила - / С солдатьем теперь пошла?" Где они теперь, юнкера? Кого не убили, те прячутся по домам или пробираются на юг, в Добровольческую армию, а Питер нынче матросский да солдатский. И жить в нем можно превесело. "В трамваях, - записал в марте 1918 года Г. А. Князев, - между другими объявлениями, мне бросилось в глаза одно: "Развеселая танцулька". Устраивает какой-то любимец публики дядя Коля… Сегодня опять объявление: "Грандиозный бал-маскарад", устроитель Саша Верман. 6 призов. Один за костюм, другой за танцы, третий за лысину, четвертый за дамскую ножку. Господи, прости меня…" Объявления о балах обещали чудные вещи: "Роскошные призы царице бала и за характерные танцы. Комната свиданий. Карамели для мамзели! Орехи для потехи!" Кто же веселился на этих балах? Конечно, победивший класс, а оплачивала его развлечения побежденная буржуазия. Сразу после переворота в городе появилось множество советов, комитетов, и все они занимались обысками квартир буржуазии, отбирая награбленное в свою пользу. В. П. Семенов-Тян-Шанский вспоминал сцену в Василеостровском совете рабочих и солдатских депутатов: "В комнату, где я ждал, вошла группа матросов с тяжелым мешком. Они его раскрыли, вынимая оттуда серебряные и золотые предметы, спрашивали объяснений у какого-то… интеллигентного по виду молодого человека, видимо владельца этих предметов… Затем они его отпустили и стали распределять по группам всю эту груду предметов, причем очень сильно между собой спорили, ссорились и бранились". Впрочем, власть скоро навела порядок в этом промысле, и изъятое при обысках стало поступать на специальные склады. Обыски бывали общие (когда изымали все ценное) и "тематические": например, для нужд Красной армии реквизировали то одеяла и подушки, то обувь и одежду, то скатерти и портьеры. Собранная таким образом экипировка красноармейцев бывала экстравагантной - так, летом 1918 года Г. А. Князев встретил на улице взвод солдат, маршировавших в сшитых из портьер красных плюшевых штанах.
Петроградское лето 1918 года началось тревожно: 20 июня 1918 года был убит городской комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Володарский. Что мы знаем об этом человеке?
Вот наш вождь - великан,
Пролетарский титан,
Мировой бедноты предводитель;
Вот - весь пламя и гнев,
Красной армии Лев,
Многотысячных орд победитель.(В. Князев. "Володарский")
Погибшего называли красным Мирабо, сравнивая его со знаменитым оратором Великой французской революции; сравнение со львом заимствовано из той же эпохи - "львиная грива Мирабо", "львиный рык" его речей - большевистским вождям импонировало сравнение с могучим зверем. Троцкий вспоминал, что в день переворота Ленин, как лев, метался по комнате в Смольном; с львом сравнивали председателя ПЧК Урицкого, а Троцкий получил имя Лев с рождения. Однако погибший комиссар Володарский не походил ни на льва, ни на Мирабо. Жизнь "пролетарского титана" до его появления в 1917 году в Петрограде ничем не примечательна: Моисей Маркович Гольдштейн родился в 1891 году в местечке Острополь на Западной Украине, русский язык стал осваивать лишь в двенадцать лет, а в 1913 году эмигрировал в США, где работал портным на швейной фабрике. Но честолюбивый юноша не собирался ограничиться портняжным ремеслом, еще в России он вступил в Бунд, затем примкнул к меньшевикам, а в Америке стал профсоюзным активистом и корреспондентом социал-демократической газеты "Новый мир".