"Я только что увидал два ваших стихотворенья. Мой друг, никогда еще вы не доставляли мне такого удовольствия. Вот, наконец, вы – национальный поэт; вы угадали, наконец, свое призвание. Не могу выразить вам того удовлетворения, которое вы заставили меня испытать… Я не знаю, понимаете ли Вы меня, как следует? Стихотворенье к врагам России в особенности изумительно; это я говорю Вам. В нем больше мыслей, чем их было высказано и осуществлено за последние сто лет в этой стране <…> не все держатся здесь моего взгляда, это вы, вероятно, и сами подозреваете; но пусть их говорят, а мы пойдем вперед; когда угадал <…> малую часть той силы, которая нами движет, другой раз угадаешь ее <…> наверное всю. Мне хочется сказать: вот, наконец, явился наш Дант…"
Так что остерегайтесь, пан Помяновский, в будущем расхваливать Чаадаева, Лермонтова, Солженицына, Пушкина. Их творчество не по зубам Вашим доморощенным историкам.
Да что там Пушкин – Ваши авторы буквально вчерашнюю историю Польши, на их глазах творившуюся, не знают!
Не соглашаясь со статьей В. Щепоткина, астроном А. Памятных пишет:
"В начале статьи автором или редакцией приведена фотография современного Кракова, и в подписи отмечено его освобождение от фашистов войсками маршала Конева. И добавлено, что в "благодарность поляки недавно уничтожили памятник Коневу". Это неправда. Памятник
Коневу был демонтирован более 10 лет назад и по просьбе властей Кировской области передан России. Теперь он установлен в городе Кирове"("НП", № 10, 2008, стр. 80).
Но как унтер-офицерская вдова, которая сама себя сечет, "Новая Польша" шестью годами раньше, в 2002 г. (№ 7–8) признавалась: "Можем ли мы, современные поляки, становиться в позу благодарных арбитров нравственности в отношениях между народами?
Члены краковского магистрата убрали из своего города памятник маршалу Коневу, который спас Краков от разрушения и до конца жизни был полонофилом" (перепечатка из "Газеты Выборча", от 07.05.2002). "Убрали" – сказано мягко. Но куда более жесткой и правдивой была оценка этой краковской истории в интервью Мечислава Раковского – последнего премьера Народной Польши и последнего первого секретаря Польской объединенной рабочей партии в его книге "Польский взгляд", изданной в Польше:
"Символическим актом кретинизма было свержение памятника маршалу И\ Коневу и демонстративная отправка его в металлолом* Памятника человеку, который спас Краков, древнюю польскую столицу/"
Так что если вятские земляки Конева и спасли его памятник, то лишь отыскав его в груде металлолома.
А Раковскому спасибо за честные оценки своих земляков из того же интервью: "Глупость является категорией постоянной у каждого народа, но у нас она к тому же прекрасно развивается"; "я в ироничном настроении говорю: "Поляки, мои земляки, считают, что являются избранным Богом народом, этакими евреями славянщины".
Думаю, что обе характеристики честного сына польского народа Мечислава Раковского (кстати, Черчилль и Пилсудский говорили о "глупости" шляхты почти в тех же выражениях) можно без колебаний отнести ко многим авторам и даже сотрудникам "Новой Польши", возглавляемой Ежи Помяновским.
Однако почему с такой страстной неутомимостью злобствуют Помяновский и его журнал "Новая Польша", когда заходит речь о "Нашем современнике" и его главном редакторе? Полемическая страсть Ежи, по моей догадке, есть некий его личный фрейдистский ответ на документальную повесть актрисы Маргариты Волиной, которую мы напечатали в десятом номере журнала за 2003 год. Волиной сейчас более 90 лет. Она до сих пор живет в Москве.
В ее повести "Бродячие артисты" о первых послевоенных годах в Москве действуют известные поэты А. Межиров и Я. Смеляков, чьи фамилии чуть-чуть изменены (Мережев, Смелков).
Однако Леонид Мартынов и Илья Эренбург изображены под своими фамилиями. Но главный герой повести – это молодой польский журналист Ежи Поляновский, который живет в "Национале" и крутит роман с молодой и красивой Маргаритой Волиной…
Бес меня попутал, и я послал в Польшу пану Помянов-скому этот номер, чтобы он вспомнил свою лихую молодость. Но, видимо, публикация напомнила профессору о таких обстоятельствах молодой его жизни, которые на старости лет хочется забыть. Между тридцатилетней актрисой и ее, как бы сейчас сказали, "бойфрендом" были отнюдь не идиллические отношения. Они не только яростно спорили о политике: самое пикантное заключалось в том, что женщина с презрением и брезгливостью относилась к своему надоедливому другу – и как к лжецу, и, что особенно обидно, как к мужчине… Вот несколько отрывков из этой документальной повести.
"– Сталин и Гитлер разорвали Польшу… С обоюдного согласия… Когда вы не полная кретинка… вы должны понимать! Разорвали! А через два года Гитлер и вашу половину схапал!.. Забрали, хоть бы защитить смогли! И того нет!
Я ушла. И запретила Поляновскому показываться мне на глаза. Я ненавидела Ежика. Мне были противны его бледное лицо, усики, черные брови, тросточка, чаплиновская походка с вывернутыми носками… Нет, нет! Любой русский хам приятнее этого лощеного чужака, – думала я".
"– Просто смех! – восклицала я. – Каждый спор у нас заканчивается Варшавским восстанием!
– Поляки не забудут сентябрь сорок четвертого. И в каждом споре они вам будут напоминать о сентябре.
– Поляки, – сказала я, вложив в это слово предел иронии, – не забудут!.. Но ты-то тут при чем?
– Я поляк! – крикнул Ежик.
– Ты еврей, – сказала я.
Ежик расставил ноги, откинул голову. Вся его фигурка, от поднятых плеч до кончиков лакированных туфель, выражала крайнее недоумение.
– Будь добра… – с расстановкой произнес он. – На каком основании ты…
– Меньше ври, у меня будет меньше оснований!
– Моя мать – испанская еврейка, но мой отец – поляк!
– И твоя мать – еврейка, и отец – еврей, и ты сам еврей! И твой польский гонор смешон, если не сказать – жалок!
– На каком основании… – процедил он, – ты утверждаешь?..
– Надоело! – выдвинув ящик стола, я вынула паспорт Ежика. – Вот на каком! – Я открыла паспорт и прочла: "Ежи Самуилович Либерсон. Национальность: "еврей". Это что?! Опечатка?
Ежик наклонил голову, круглая спина поднялась горбом.
– Ты давно взяла манеру лазать без спроса по чужим столам?
– Мне все равно, еврей ты, поляк, негр. Но я знала, что ты врешь про отца, и я просила тебя: покажи паспорт. Ты всегда отлынивал. А сегодня утром, когда ты побежал за хлебом, я нашла твой паспорт и посмотрела. Криминал?
– Ты нацистка! – Ежик разглядывал свои туфли. – Все вы нацисты! Сначала вас оболванили, а потом превратили в нацистов.
– Конечно, только сначала мы от нацистов Европу освободили! Я тебе говорю: мне все равно, еврей ты или негр!"
"– Я поляк не по паспорту, сударыня! Я поляк по воспитанию и сердцу! Я редактирую у вас в Союзе "Антологию польских поэтов", а не еврейских. Я люблю Тувима и Слонимского, Мицкевича и Сенкевича больше, чем Галкина и Шолом-Алейхема!
– Твоя настоящая фамилия Либерсон! Поляновский – псевдоним. Зачем прячешься за псевдонимом?
Ежик обнял меня, прижался щекой к моему плечу.
– У меня комплекс неполноценности".
Надо было бы почтенному польскому литератору прямо сказать: "Да, я узнал себя в этом журналисте. Тут не в Путине и не в "Новой Польше" дело. Мне просто надо поквитаться с главным редактором журнала "Наш современник", опубликовавшим повесть моей бывшей русской любовницы, где я изображен лжецом, мошенником и мелким приспособленцем".
Вот тогда все было бы честно и понятно. Но смелости на такое признание у шляхтича явно не хватило…