Той осенью польская интеллигенция только и говорила о знаменитом фильме "Кабаре" с "несравненной" Лайзой Минелли, и вот однажды в свободный вечер мы всей делегацией нырнули в какой-то варшавский кинотеатр… Поздно вечером, вернувшись в гостиницу, взяли пару бутылок "Выборовой" и стали обмениваться впечатлениями о фильме. Когда я весьма резко изложил свой взгляд на "Кабаре": "И кривляка Минелли мне не понравилась! Лупоглазая, с громадным носом, похожая на акулу, с вульгарными манерами, и сюжет, когда ариец влюбляется в еврейку – пропагандистский, пошлый и затасканный!" – вдруг из полутемного угла, из глубокого кресла, в котором сидел Темин, послышались не слова, не возражения, а какие-то утробные шипящие звуки: "Шволочь-ч-ч! Ненавиж-ж-у-у!" Я опешил: в кресле сидел не человек, а существо, со сверкающими глазами, красногубое и лохматое. Оно пыталось подняться, упершись руками в подлокотники, но то ли было слишком пьяно, то ли – и тут я вспомнил Юнну – накачано наркотиками, но, едва приподнявшись, бессильно рушилось обратно. Костыль Темина с грохотом покатился по паркету, а он сам откинулся на спинку кресла, опустил веки на выпуклые глаза и с пеной у рта забормотал что-то нечленораздельное, шипящее…
На другой день нам нужно было ехать в Краков, но мы не нашли Темина в гостинице. Однако местные писатели еврейского обличья успокоили нас, что Леня не пропадет, что о нем есть кому позаботиться и что вообще ничего не будет страшного, если он вернется в Москву на несколько дней позже нас. Ну, приболел человек – с кем не бывает! "Невозвращенец, как Курбский", – грустно сострил я и махнул рукой.
Перечитывая недавно воспоминания Давида Самойлова "Перебирая наши даты", изданные в 2000 году, я нашел в его дневниках любопытную, но понятную для меня фразу: "Видел фильм "Кабаре". Замечательное кино. Прекрасная актриса". А ведь Дезик, как мне помнится, был человеком со вкусом. Пушкина любил…
Директива Бермана и судьба Гомулки
В середине шестидесятых годов прошлого века в Москве стали часто бывать поляки из влиятельной и богатой организации светских католиков, которая называлась РАХ (ПАКС). Они сотрудничали с патриотами-коммунистами Польши и одновременно искали союзников в России. Паксовцы начали приглашать в Польшу литераторов, близких Русскому клубу – Вадима Кожинова, Петра Палиевского, Олега Михайлова, Сергея Семанова, да и сами время от времени были гостями в наших домах.
Основателем ПАКСа, насколько помню, по их рассказам, был офицер Армии Крайовой Болеслав Пясецкий. Арестованный советским НКВД в 1945 году, он вроде бы имел встречи в варшавской тюрьме с заместителем Берии генералом Серовым, после чего был выпущен на волю и постепенно создал сеть газет, журналов, церковных магазинов, объединял вокруг себя католиков, лояльных к России и советской власти, уводя их из-под влияния всемогущего кардинала Вышинского и его соратника Войтылы, нынешнего папы римского.
А когда началась израильско-арабская война 1967 года и польские евреи из коммунистического руководства, из государственного аппарата, из культурной среды стали выбрасывать партбилеты и отправляться в Израиль, Пясецкий вслед беглецам печатал статьи о том, что у настоящего поляка лишь одна национальность, неразрывно связанная с мощным инстинктом польской государственности… Вскоре у него якобы пропал юноша-сын, замурованные останки которого были обнаружены в подвале Дворца Правосудия Республики.
Все это осторожно рассказывали нам люди ПАКСа. С одним из них я познакомился на кухне у Вадима Кожинова. Не помню сейчас точно, в каком это было году (кажется, в начале восьмидесятых), не помню имени этого человека, но помню, что он передал нам толстую, страниц на сто, убористую рукопись, уже переведенную (весьма плохо) на русский язык, на титульной странице которой было напечатано: "Доктор наук Казимеж Мушинский. Краков 1981 г. Псевдоним". Думаю, что рукопись эта ни в социалистической, ни в демократической Польше не была издана, поскольку она посвящена роковому вопросу – польско-еврейской борьбе за высшую политическую власть в социалистической Польше.
Рукопись изобиловала такими фактами, подробностями и даже сценами из жизни польского истеблишмента, что было ясно: она написана рукой человека, тесно связанного со спецслужбами и знающего изнутри весь ход жесточайшей подковерной борьбы двух сил минувшей эпохи. Дальнейшее мое изложение этого сюжета во многом будет опираться на работу неизвестного мне Казимежа Мушинского, и если я в чем-то буду неправ или неточен, то лишь потому, что доверился этому, на мой взгляд, весьма серьезному первоисточнику…
* * *
Во времена раннего Средневековья, когда Россия переживала нашествие монгольских племен с Востока – Польша испытывала не менее значительное по последствиям для ее судеб нашествие с Запада. Евреи всей Европы, спасаясь от погромов и притеснений, в течение двух-трех веков притекли из Англии, Испании, Франции, Португалии, германских и чешских земель в Польшу, и Польша приняла их. Так постепенно образовалось на просторах от Дуная до Вислы восточноевропейское еврейство, в последующие века властно повлиявшее на исторические судьбы не только Польши, но и России и Германии, не говоря уж о Венгрии, Румынии, Украине…
Пустив глубокие корни в польскую историю, накопив громадные материальные богатства, создав ростовщические и бюрократические сословия, еврейство Польши в феодальные времена не раз объединялось вместе с магнатами и шляхтой для борьбы за польскую государственность в противостоянии немцам, шведам, русским…
Но как только несчастная Польша вступала в полосу независимости и начинала жить более-менее самостоятельной государственной жизнью, еврейская элита тут же начинала борьбу со шляхтой за господство над польским простонародьем, то есть за высшую власть в стране.
Кульминация этой борьбы наступила в XX веке, когда польские евреи бросились в социализм, поскольку жили в антисемитском обществе, испытывая притеснения от шляхты за грехи своих предков. Трудно разобраться, кто перед кем в этой борьбе был виноват больше – евреи перед поляками или поляки перед евреями. Естественнее всего говорить о трагической взаимной вине, поскольку смысл трагедии заключается в том, что правы (или виноваты) обе враждующие стороны.
Как бы то ни было, к несчастью для Польши, концентрация еврейства в ней была в последние три-четыре века (если сравнивать долю евреев с долей коренного населения) наибольшей в мире.
В эпоху Пилсудского в 33-миллионной Польше было более 3 миллионов евреев. Десять процентов. В Сейме, то есть в высшей власти, – более 20 процентов, и они составляли привилегированное сословие. Недаром поляки старшего поколения помнят широко бытовавшую в еврейской среде тех времен пословицу: "Улицы – ваши, дома – наши".
Естественно, что и польская компартия, основанная в 1918 году, с самого начала была расколота на евреев и поляков, на фракции "меньшинства" и "большинства". Именно по национальному признаку.
В 1929 году еврейское меньшинство чуть ли не полностью захватило власть в высшем руководстве партии, и кумирами для его функционеров были в те годы не Ленин и Сталин, а Лев Троцкий, Роза Люксембург, Карл Либкнехт…
В 1938 году компартия Польши была запрещена националистической властью, тысячи коммунистов оказались в тюрьмах, но после разгрома Польши гитлеровской Германией и советскими войсками коммунисты вышли на волю, большая часть их осталась в Польше и ушла в подполье, другая – эмигрировала в Советский Союз, где в декабре 1941 года на базе нескольких левых группировок было создано ядро Польской рабочей партии. Сталин с особым вниманием относился к этому возрождению. Видимо, он, совсем недавно, в 1936-38 годах, разгромивший еврейскую "пятую колонну" в своих партийных верхах, понимал, что выбора у него почти нет: вернуть после победы над Германией власть в Польше беглецам-националистам, засевшим в Лондоне, ненавидящим Россию, или коммунистам-евреям троцкистской окраски, эмигрировавшим в Москву? Как говорится, из огня да в полымя… И потому он в разгар тяжелейшей войны с Германией каким-то чудом находил время и силы, чтобы нащупать третий путь для будущего Польши. Ему нужны были польские коммунисты-патриоты.