* * *
Наверное, первая любовь всегда остается несбыточной мечтой. Она априори не может быть счастливой. Теперь я это понимаю. Достигнув определенного возраста и определенной степени цинизма, я твердо знаю, что сказки в принципе не имеют привычки сбываться. Это противоестественно. Не может бедная замухрышка Золушка выйти замуж за принца. Не может Красавица полюбить Чудовище. Не может простой сын священника жениться на баронессе. И глупые детские мечты для того и существуют, чтобы оставаться мечтами.
После свадьбы я переехала жить в лондонскую резиденцию герцогов Мелвилль, гигантское претенциозное здание на Пикадилли. Дом был огромным и страшным, как древнее доисторическое чудище. Он угнетал, высасывал из тела тепло и жизненные соки. Пугали бесконечные лабиринты коридоров, где так легко было потеряться маленькой испуганной герцогине. Но меня всегда находили. То дворецкий, то горничная, то экономка. То сам герцог. Спустя некоторое время я поняла, что прятаться и скрываться в дальних комнатах не выход из положения, и начала учиться выживать в этом склепе.
Покои герцогини состояли из нескольких больших комнат - личной гостиной, кабинета, будуара и спальни с примыкающими к ней гардеробной и ванной. Хорошо, что мама отдала мне Мэри в личные горничные, иначе я бы сошла с ума от тоски и одиночества в первое время. Чужой дом, чужие люди, чужая постель. Чужой неприятный человек рядом. Все в этом доме было старым. Нет, не в смысле мебели или обстановки, она была выше всяких похвал. Сам дом был холодным и равнодушным, впрочем, как и его хозяин. Меня окружали пожилые люди с малоподвижными бесстрастными физиономиями. Слуги все до единого были в возрасте. Ни одного молодого лица, ни смеха, ни веселья, ни радости в доме. Скорее всего, всю прислугу набирали еще при прежней герцогине, и за двадцать лет ничего не изменилось.
Герцог не покидал Лондон, он заседал в Палате лордов и очень ответственно относился к своим обязанностям. Он был наследственным пэром, это значит, что он не избирался, как большинство, а имел право заседать в парламенте по праву рождения. Мне это было даже на руку, так как герцог целыми днями пропадал в Вестминстерском дворце и приезжал только к ужину (совместный завтрак я игнорировала, подолгу валяясь утром в постели).
Дому, как и самому герцогу, не требовались ни хозяйка, ни забота, ни внимание. Многочисленная прислуга великолепно справлялась со своими обязанностями. Бывшая герцогиня ушла отсюда всего год назад, а я не собиралась ничего менять в установившемся порядке. Все здесь работало как часы. Дворецкий, камердинер, горничные, конюхи, грумы, кухарки - все знали свои обязанности. Были корректны, внимательны и воспитаны. Мне оставалось только иногда согласовывать меню к ужину или выбирать букеты, которыми позже украсят гостиную.
Двадцать лет до меня здесь жила другая герцогиня. Может, она любила этого надутого индюка? Может, она была счастлива здесь? С любовью выбирала ткань для портьер или вон тот столик для рукоделья? Приносила мужу в кабинет газету или гладила по лысине? Брр! Бедная женщина. Развод сам по себе является позором, а она еще осталась виновной стороной. Где она сейчас, что с ней?
* * *
Сначала герцог приходил ко мне в спальню два раза в неделю. В четверг и в субботу. Почему именно в эти дни, а не, например, в понедельник или вторник? Не знаю. Он сам себе установил расписание и неукоснительно ему следовал. Может, в остальные дни он посещал своих любовниц? Мы почти не разговаривали. Очень долгое время единственными словами, сказанными друг другу за целый день, были "Добрый вечер, милорд" и "Добрый вечер, миледи".
Потом, спустя несколько месяцев, остался только четверг.
Наши ночи были похожи друг на друга, как близнецы. Нет, я знала, как все должно происходить. Мама объяснила перед свадьбой, да и в школе мы с девчонками шептались под одеялом о происходящем на брачном ложе. Но действительность оказалась еще более ужасной, чем я представляла.
Сначала было противно и больно. Я едва сдерживала тошноту, зажимая рот, когда дряблое грузное тело наваливалось на меня сверху, прижимая к матрацу. Одно радовало: это происходило в темноте, и я ничего не видела, только слышала сопение и кряхтение герцога в тишине спальни.
Потом… Я представляла себе Роберта. Когда муж приходил в спальню и забирался на меня сверху, я закрывала глаза и вызывала из глубин памяти любимое лицо. Я жалела, что не подарила свою девственность Роберту. Там, на пляже, под звездным небом, когда была такая возможность. Поэтому вспоминать могла только поцелуи и ласковые объятия.
Спустя некоторое время даже эти воспоминания поистрепались и больше не помогали. Может, нельзя было их так часто использовать? Нужно было хранить и беречь как зеницу ока? И доставать только по праздникам или когда становилось совсем невмоготу и хотелось отравиться? Со временем образ Роберта затуманился, растворился в дымке, как легкое облачко над горизонтом. Как я ни силилась, но уже не могла припомнить ни тепла его губ, ни нежности рук - все перечеркивала грубая действительность. Теперь только морщинистое неприятное лицо герцога вставало перед глазами, как только я закрывала веки.
Потом… Мне стало все равно. Во время супружеских посещений я планировала прогулки по магазинам, рисовала в голове эскизы платьев, которые буду заказывать у портнихи. Перебирала в памяти приглашения и решала, на которые стоило отвечать, а которые можно было игнорировать. Герцог пыхтел, а я обдумывала планы на следующий день.
* * *
Сначала я ужасно его боялась. Стоило герцогу обратиться ко мне с каким-либо вопросом, будь то сожаления о плохой погоде или новости из газет, я терялась, бледнела, начинала заикаться и лепетать нечто бессвязное и глупое. Герцог, по своему обыкновению, уничижительно кривил тонкие губы и бросал какую-нибудь язвительную реплику.
Я по своей наивности на первых порах думала, что мы сможем стать если не друзьями, то хотя бы добрыми соседями в пределах одного дома. Я рассчитывала на его благородство, добродушие, а возможно, и на снисходительность ко мне, как к молоденькой девушке. Все-таки он старше, мудрее, опытнее. Я думала, что мой веселый нрав и оптимизм смогут растопить его сердце и добавить в строгий распорядок дома толику радости. Но, увы!
Надменный, высокомерный, занудный, герцог все время шпынял меня и ехидничал. Вряд ли мы смогли бы хоть когда-то проникнуться друг к другу симпатией. Слишком далеки мы были и по возрасту, и по привычкам, и по воспитанию. Мы жили в доме как два абсолютно чужих человека, встречаясь только за ужином и раз в неделю в постели.
- Не показывайте своего восторга прилюдно. На нас смотрят, - шипел он мне в театральной ложе, когда я наслаждалась спектаклем "Сирано де Бержерак".
- Кто вас учил так одеваться? На вас слишком открытое платье, - на приеме в королевском дворце.
- У вас ни капли таланта. Не позорьтесь, - когда меня попросили сыграть на фортепиано что-нибудь легкое у леди Элизабет Левенвольд.
Эти обидные уколы заставляли меня переживать и расстраиваться. Плакать и заниматься самоедством.
- Брось, Софии! - смеялась Лилия. - Даже будь ты семи пядей во лбу, все равно для него ты будешь некрасива, глупа и необразованна.
- Но почему? - недоумевала я.
- Потому что тебе восемнадцать, а ему шестьдесят. Он просто завидует твоей молодости. Ему не нравится абсолютно все. Погода, люди, лошади, еда, ты… Старики все такие.
* * *
Единственной отрадой для меня стало счастье моей любимой подруги. Я часто бывала в их гостеприимном доме на Рагби-стрит. И Лилия, и Бертон излучали яркий сильный свет любви. Я впитывала его как губка и молча завидовала, утирая слезы. Они были так похожи друг на друга - оба веселые, слегка язвительные, но всегда улыбчивые и милые. Вместе ходили в театры, вместе подшучивали над газетными сенсациями и сплетнями. Вместе делали ставки на ипподроме и вместе проигрывали. Всегда весело и шумно. Моя тоска отступала, когда я смотрела на их чудачества.
Но счастье Лилии просуществовало недолго. Через полтора года после свадьбы, когда Лилия была на седьмом месяце беременности, Бертон завел любовницу - приму Ковент-Гардена, красивую и яркую Офелию. Он совершенно не скрывался. Все в Лондоне знали об этом, в том числе и я. Пока Лилия в загородном поместье готовилась произвести на свет наследника, Бертон (такой же веселый и добродушный, как всегда) открыто показывался с Офелией в ресторанах, дарил цветы и посещал ее гримерку в антрактах.
Лилия родила сына. Я стала крестной. Маленького карапуза назвали Кейси. Ребенок был замечательным. Спокойный, улыбчивый, он очаровывал всех и был очень похож на папу. На месте Бертона любой мужчина носил бы жену на руках и радовался первенцу, но этого не произошло. Былая гармония в семье уже не восстановилась. Бертон и после родов не оставил любовницу. Бесконечные ссоры и ругань превратили милый уютный дом на Рагби-стрит в унылое и мрачное место. Если я и наносила туда визит, то только для того, чтобы проведать подружку, развлечь ее сплетнями и подарить погремушку крестнику.
Меня все чаще посещала мысль - неужели моя мама была права? Неужели любовь действительно долго не живет? И наша любовь с Робертом тоже превратилась бы в вот такую ужасную пародию на чувства? Только нам было бы вдвойне хуже - мы были бы бедны. Тогда, получается, я правильно сделала, что вышла замуж за герцога? Сейчас у меня есть утешение - деньги и возможность их тратить. Тогда бы не было ничего.