Если бы еще в русском народе была сильна идея патриотизма, как в Германии или Англии, тогда можно было бы заставить его терпеть. Но любовь к Родине как целому в нем почти отсутствовала. "Какие мы – русские, – говорили мужики, – мы – вячкие, до нас немец не дойдет; чего мы будем воевать – пущай воюют те, до кого он дошел…" Подобные рассуждения всех этих "вячких", "калуцких" и "скопских" философов ярко характеризуют взгляд русского народа на войну и понимание им своего долга. Идея союза народов, их взаимоотношения и политические задачи России были для него мертвым звуком. С такой психологией он не мог воевать идейно, а шел только "из-под палки", куда прикажет начальство. К его распоряжениям он относился покорно и апатично, ибо был убежден, что так надо; начальство, мол, лучше знает, что делать, – на то оно и начальство. Но он был недоволен нарушенным покоем, разлукой с семьей, трудностями и опасностями войны. Поэтому каждая мысль, каждое слово, говорившее о бесцельности и необходимости окончить войну, были ему приятны.
Кроме матросов общего типа, по своей натуре простых и хороших, на каждом корабле был еще, хотя и небольшой, уголовно-преступный элемент. Как ни старались от него избавиться, но на кораблях, в особенности больших, всегда можно было найти 10–15 человек, способных на все. Революции ничего не стоило привлечь их на свою сторону, посулив деньги, право грабежа и полную безнаказанность.
Из приведенной характеристики матросов и условий их жизни на флоте явствует, почему они так легко поддавались любой пропаганде; в особенности – во время затяжной войны. Так обстояло дело не только на русском, но и на других флотах, и это отлично учитывали тайные руководители всех революций. Первое внимание обыкновенно обращалось на флот. Достаточно взять хотя бы французскую революцию. Вот что говорит в своих очерках Оскар Гавар:
"Ни одна страна в мире не обладала таким составом морских офицеров, как Франция. Это были представители лучших французских фамилий, потомки целых поколений моряков, преданных своему делу, несравненных по подготовке, возлюбивших Родину и ее славу превыше всего. С 1676 по 1782 год французский флот имел 21 морское сражение, из которых было проиграно только три.
Как только началась революция, главный ее удар был направлен именно на флот. В Тулоне разлагающая работа пошла быстро, но в Бресте, где флот состоял из бретонцев, связанных с офицерством старыми узами, коим командовал любимый матросами граф д’Эктор, – дело шло несколько тише, хотя столь же успешно.
Через девять лет после взятия Бастилии от великолепного творения Людовика XVI остались одни обломки. К 1798 году наши корабли частью погибли, частью – попали в руки неприятеля; офицеры казнены или изгнаны; экипажи инертны или взяты в плен; арсеналы опустошены; рейды запущены, а порты пустынны".
В начале германской революции 1918 года можно видеть ту же картину: прежде всего восстание происходит на флоте, который оказывается гораздо более развращенным, чем армия. Из всех кораблей только крейсера "Регенсбург" и "Дрезден" остались верны своему императору и ушли из Киля, от красного флота, в Свинемюнде.
Итак, русский флот не явился исключением. Медленно, но систематично внутренние враги России готовили в лице матросов оружие будущего всероссийского бунта. Как протекала их работа, каковы были приемы агитации на флоте, достаточно выпукло свидетельствует о том речь эмигранта Лебедева, приведенная в труде Ф.В. Винберга "Крестный путь".
"Мне довелось, – говорит автор, – от очевидца слышать рассказ об одном митинге, состоявшемся в апреле 1917 года в Петрограде, в Александринском театре. На этом митинге выступало с речами несколько видных "деятелей" из партии социалистов-революционеров, которые собрали публику для ее просвещения в новом духе вновь образовавшегося (?) социалистического государства, именовавшегося "Российской республикой"".
Публика слушала разинув рот и бурно приветствовала каждого оратора. Состояла она главным образом из рабочих, солдат, матросов и "их дам", но также были тут же и любопытствовавшие офицеры и всякий "интеллигентский" люд. Между другими ораторами говорил "лейтенант французской службы", как он сам отрекомендовался, Лебедев, бывший эмигрант, поспешивший вернуться в Россию после переворота.
Этот господин имел очень большие связи в высшей эмигрантской "аристократии", ибо был женат на дочери Кропоткина. В ту же весну 1917 года он был назначен товарищем морского министра, что для лейтенанта, да еще иностранной службы, представляло недурную карьеру: вероятно, помогали не одни заслуги "партийного работника", но и "высокая" протекция. Лебедев с большим апломбом рассказывал, каким путем его партия достигла того, что в громадном своем большинстве матросы русского флота оказались верными слугами революции. Нигде пропаганда не имела таких крупных успехов, как именно среди них, и все сделано было не в самой России, но за границей, трудами эмигрантов.
По словам Лебедева, его партия, вполне понимая значение вооруженной силы в стране и стремясь ее подчинить своему влиянию, прежде всего избрала флот как поприще для своей пропаганды, ибо матросы во время заграничных плаваний и стоянок в различных портах были гораздо доступнее агитаторам для "обработки", чем нижние чины армии.
К тому же среди матросов было много людей, особенно восприимчивых для революционной пропаганды: на флот по набору попадало много рабочих, преимущественно из уроженцев приволжских губерний, матросов коммерческих судов, разных техников с фабрик и заводов – одним словом, все народ бывалый и прожженный.
Результаты работы оказались блестящими: флот удалось революционизировать настолько удачно, что в нужный момент он весь встал на поддержку революции.
Пропаганда на Балтийском флоте в России была почти невозможна, когда во главе его стоял Эссен. Громадная популярность и обаяние имени адмирала Эссена, умевшего сосредоточить в своих руках и неукоснительно строгую дисциплину, и порядок службы, и доверие и уважение подчиненных, в том числе и матросов, препятствовали развратительным попыткам оголтелых изуверов. Кроме того, – и это обстоятельство являлось как бы последствием первого, – для "героев подполья" пропаганда представляла слишком много личной опасности, чтобы стоило, из-за малого результата, которого можно было достигнуть в неблагоприятных условиях, рисковать своими агентами.
Этот риск тем более был бы неблагоразумен, так как у социал-революционеров имелся другой путь, совершенно безопасный и гораздо более действенный, а именно – деятельность за границей, где русская, или, вернее, еврейская, эмиграция была очень многочисленна и где в распоряжении заправил имелось сколько угодно ловких и исполнительных агентов.
Как известно, целый ряд наших судов ежегодно отправлялся в заграничное плавание. Когда и какие суда отправлялись, – эмигранты узнавали своевременно и прекрасно знали маршрут каждой русской эскадры, благодаря своей, отлично поставленной, разведке.
По приходе русской эскадры в какой-нибудь иностранный порт там ее уже поджидали заранее высланные "партийные работники".
Когда матросов отпускали "на берег", эти "партийные работники" как бы случайно на улице сталкивались с ними и вступали в разговор. Начиналось с того, что высказывалась радость встрече с земляком за границей, и мало-помалу разговор принимал дружеский, задушевный характер.
Затем новые знакомцы любезно приглашали матросов зайти в ресторан выпить и закусить. Таким образом, знакомство закреплялось, и в течение короткого времени удавалось заложить в головы матросов нужные мысли, причем обрабатывание этих голов в революционном духе делалось постепенно, с осторожной последовательностью. Первые знакомцы закладывали только "фундамент": развитие мыслей, внушенных ими, зависело уже от ловкости других "партийных работников", которые поджидали в следующем порту, где предстояла стоянка корабля, попавшего в обработку злейших врагов России.
Иногда стоянки бывали длительные, и тогда сразу в одном пункте достигались уже гораздо большие результаты: завязывались, таким образом, не только мимолетные знакомства, но и тесная дружба и единение, так что, покидая очередную стоянку, судно увозило много готовых, распропагандированных эсерами матросов, считавшихся между тем матросами его величества, защитниками царя и Родины.
Так эсеры получали кадры "сознательных" матросов: термин еще более пошлый, чем – "партийный работник", как режет ухо каким-то неприятным звуком это глупое слово – "сознательный".
"Сознательные" матросы по возвращении в Россию привлекали на сторону будущих разрушителей Русского государства все больше и больше приверженцев как на самом флоте, так и вообще в населении, среди своих родных, друзей и знакомых.
Как рассказывал Лебедев, особенно "кипучей" была деятельность его и его единомышленников в период 1909–1913 годов. Как самохвально и иронически выразился он: "Все эти "Цесаревичи", "Славы", "Олеги", "Богатыри", "Авроры" и "Дианы" возвращались из заграничного плавания, имея на себе громадные грузы нелегальной литературы, которую матросы сноровисто проносили на корабль…" Можно себе представить, сколько вреда приносил в России такой груз!
Далее продолжал Лебедев:
"Во флоте нам нужно было только нажать кнопку, чтобы там, где бы мы ни захотели, поднялось восстание.
Так было в 1905 году с "Потемкиным", "Очаковым"; в 1906-м со "Свеаборгом" и "Памятью Азова"; в 1907-м – во Владивостоке, с миноносцем "Скорый". Так было организовано и неудавшееся восстание в Черном море в 1912 году.