Когда-то, в дни Порт-Артура, в неравном бою с несколькими японскими крейсерами и миноносцами погибал миноносец "Страшный". Разбитый неприятельскими снарядами, он парил. Пар этот был предсмертным дыханием умирающего бойца… Японские корабли уже готовились было его захватить. В это время на выручку "Страшному" несся "Баян". На командном мостике стоял его командир, тогда еще капитан 1-го ранга Вирен. Впившись глазами вперед, он все время приказывал передать в машины, чтобы дали еще больший ход. Крейсер уже перешел пределы своей скорости и летел, рассекая волны, чтобы прикрыть "Страшного". Весь корпус его дрожал. Еще немного, и он опоясался бешеным огнем… Японские суда повернули, а "Баян", подлетев к месту недавнего побоища, застопорил машины. "Страшного" уже не было, он скрылся под волнами. Подобрав оставшихся людей, "Баян", при общем восторге, возвратился в Артур… Что, если бы теперь пред этой зверской толпой вдруг встали бы те матросы, которые были тогда спасены "Баяном"? Что сказали бы они убийцам адмирала Вирена? Сумели бы отстоять ему жизнь?..
Пожалуй, нет. Толпа уже была опьянена кровью; в ней проснулся многоликий зверь, который не отдает назад своей добычи.
Мукам Вирена приближался конец. Пресытившись терзанием жертвы, палачи окончательно добили ее на Якорной площади, а тело сбросили в овраг. Там оно лежало долгое время, так как его было запрещено хоронить.
На следующий день, рано утром, был арестован и начальник штаба порта контр-адмирал А.Г. Бутаков. На просьбы близких уехать из Кронштадта он отвечал решительным отказом, сказав, что предпочитает смерть бегству. На двукратное предложение матросов признать новую власть адмирал, не задумываясь ни на одно мгновение, ответил: "Я присягал государю и ему никогда не изменю, не то что вы, негодяи!" После этого его приговорили к смерти и расстреляли у памятника адмиралу Макарову. Первый залп был неудачен, и у адмирала оказалась простреленной только фуражка. Тогда, еще раз подтвердив свою верность государю, адмирал спокойно приказал стрелять снова, но целиться уже как следует…
Очень зверски также был убит командир 1-го Балтийского флотского экипажа генерал-майор Н.В. Стронский, нелюбимый матросами за свою требовательность.
Командир учебного корабля "Император Александр II" капитан 1-го ранга Н.И. Повалишин был убит на льду, когда он, видя, что ему неизбежно грозит смерть, хотел скрыться от преследователей. Его заметили и тут же расстреляли.
Старшего лейтенанта Н.Н. Ивкова, плававшего на учебном судне "Африка", команда живым спустила под лед.
Всю ночь убийцы рыскали по квартирам, грабили и вытаскивали офицеров, чтобы с ними расправиться. В числе убитых были капитаны 1-го ранга К.И. Степанов и Г.П. Пекарский; капитаны 2-го ранга А.М. Басов и В.И. Сохачевский; старшие лейтенанты В.В. Будкевич, В.К. Баллас и мичман Б.Д. Висковатов. Остальные – были офицеры по Адмиралтейству, подпоручики и прапорщики. Только по официальным сведениям штаба, очень неполным, убитых было свыше двадцати пяти человек. Кроме того, было убито много кондукторов и сверхсрочнослужащих.
Оставшиеся в живых на кораблях офицеры находились уже в это время под арестом; у них было отобрано оружие и сняты погоны. Жившие на берегу были заключены на гауптвахту, среди них – вице-адмиралы А.Д. Сапсай, А.П. Курош и контр-адмирал Н.Г. Рейн. Адмирал Курош всего только три дня тому назад приехал в Кронштадт, чтобы принять должность коменданта крепости. Контр-адмирал Рейн тоже совсем недавно приехал в Кронштадт, где получил Учебно-минный отряд. Как Курош, так и Рейн держали себя во время ареста и допросов с редким достоинством и стойко переносили глумления.
Всех офицеров непрерывно допрашивали, предъявляя им самые нелепые обвинения. Часть из них была расстреляна на площади перед гауптвахтой. Офицер, который вызывался, мог быть почти уверен, что его расстреляют.
Когда вызвали адмирала Рейна, старого Георгиевского кавалера, он спокойно простился со всеми и сказал, что идет на смерть. Действительно, через несколько минут его уже расстреляли. Во время расстрела его хладнокровие поразило даже самих убийц. На его гордом, красивом лице при виде заряжаемых винтовок мелькнула только презрительная усмешка…
Далее для тех несчастных офицеров, которые пережили этот бунт, потянулись долгие дни тюремного заточения. Маленькие камеры были так переполнены ими, что одновременно все не могли лежать. Спать приходилось на голых досках; заставляли исполнять самые грязные работы и зачастую "забывали" кормить… Пища же, которую давали узникам, была до того отвратительна, что принимать ее можно было только с самым неприятным чувством. Родственников не допускали; провизия, приносимая ими, или не передавалась, или просто не принималась. О нравственных пытках говорить нечего: разнуздавшиеся хамы были очень изобретательны на этот счет. Особо утонченным издевательствам подвергался адмирал Л.П. Курош, на котором старательно вымещали энергичное подавление им Свеаборгского бунта в 1906 году.
Через две недели, благодаря хлопотам приехавших депутаций от команд кораблей Действующего флота, были отпущены офицеры – слушатели Минных классов. Остальные же заключенные, несмотря на увещевания слабого Временного правительства, на которые Кронштадт "плевал", продолжали томиться в тюрьмах, одновременно служа заложниками и объектами слепой ненависти.
Кронштадт прогремел на всю Россию. Можно бы написать целую книгу относительно этой революционной вакханалии, к прекращению которой Временное правительство боялось принять должные меры. Вся психология Кронштадтской эпопеи носила грубый, варварский, настоящий революционный характер. Ничего идейного в ней не было: было только стремление разрушить, уничтожить дотла все, что создано веками, стремление удовлетворить свои животные инстинкты.
Вот в какой обстановке узурпаторы власти готовили тип нового матроса, своего верного клеврета, который должен был сыграть решающую роль по "углублению революции", превратить Россию в один сплошной, мрачный советский застенок…
После переворота я задержался на "Новике" всего несколько дней. Порядок пока еще держался, но дисциплина стала заметно падать. Матросы ходили, как в угаре: большинство из них, несмотря на свою "ультрареволюционную" окраску, совершенно не понимало смысла и значения совершившихся событий. Ко мне неоднократно обращался то один, то другой матрос и с несколько сконфуженным видом задавал какие-нибудь вопросы политического характера. Некоторые из них спрашивали меня, почему отрекся от престола государь, что такое был Распутин, что за люди взяли теперь власть и так далее. Часто, ни к селу ни к городу, во время разговора они приплетали какое-либо мудреное "модное" слово, слышанное ими случайно на берегу. Иногда повторялось что-то вроде общеизвестного приветственного крика мятежных солдат 14 декабря 1825 года: "Да здравствует Константин и жена его Конституция!"… Так, мне высказывали свой взгляд о том, что "как бы было хорошо, если бы царь остался и скрепил "Золотой Грамотой" все завоевания революции"… Насколько только позволяла обстановка, я разъяснял им весь ход и смысл событий, приводил примеры клеветы из истории, просил не доверяться красивым словам различных "болтунов" и так далее. Матросы с глубоким вниманием меня выслушивали, благодарили "за науку" и уходили. К чести их, могу сказать, что ни один из таких интимных разговоров со мной не был никому ими передан.
Тем временем революционная агитация делала свое дело. Среди команд начал уже наблюдаться "сознательный" элемент. Раньше он являлся исключением, а теперь был сплошь и рядом. Примеры Кронштадта, особо революционных кораблей, усталость от трехлетней войны, а главное, сплошные ошибки Временного правительства и нового, революционного командующего флотом, старавшегося подольститься под Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов и судовые комитеты – все это вело к развалу флота, означало его близкую смерть…
После моего ухода с "Новика" я не переставал поддерживать с ним связь. Несколько человек из старой команды перешли со мной на "Чайку"; многие же, которые уже плавали пять лет, были списаны, по их просьбе, на берег. Прежний состав команды совершенно изменился. На вакантные места были присланы молодые матросы призыва 1917 года, из числа участников кронштадтских зверств. Тут были совсем другие веяния, чем у старой боевой команды "Новика". Понемногу начинался беспорядок и развал на корабле; молодые, ничего не понимавшие в морском деле матросы, принеся шаблонные лозунги о "мире во что бы то ни стало" и кичась "революционными заслугами", благодаря своему большинству захватили в свои руки все влияние. Это были развращенные до мозга костей круглые невежды. Что они могли дать, кроме развала?..