* * *
Андре хотел лететь один, но это было исключено. Высокая температура и плохое самочувствие отошли для меня на второй план. Я готова была бежать в этот чертов Авиньон пешком, ловить на трассах попутные машины, пусть и рискуя помереть, свалившись в какую-нибудь придорожную канаву. Я выкрикивала это прямо в лицо Андре, когда он, в ярости швыряясь вещами и моим телефоном, кричал, что это безумие, и что осложнения после поездки в таком состоянии могут быть ужасными.
– Последствия? – хрипела я, запивая свое возмущение новой порцией жаропонижающего. – Плевать мне на последствия. Она в коме! Ты же слышал эту французскую бабу-робота. Думаешь, можешь удержать меня здесь после того, как я отпустила ее одну неизвестно куда, оставила ее в незнакомой стране, без переводчика.
– Ты говоришь так, будто сама виновата во всем, даже в том, о чем не имеешь ни малейшего понятия, – прошипел Андре, вырывая у меня из рук телефон. – Прекрати себя терзать. У твоей мамы тяжелое заболевание, которое длится уже много лет, и именно поэтому я отказался оперировать ее – риск был слишком велик, понимаешь?
– Ничего не понимаю, – мотала головой я, пытаясь собраться с мыслями. Ударная доза парацетамола поставила меня на ноги, и я хотела забросить себя как можно ближе к Провансу за то время, пока действует препарат. Вспомнив, в каком состоянии я была ночью, теперь боялась не успеть. Что, если меня накроет раньше и я усну в зале аэропорта, не доберусь до мамы вовремя? Эта мысль заставляла меня заледенеть, а руки – покрыться холодным потом.
– Она в больнице, и ей уже оказывают необходимое лечение. Нет никакого смысла вгонять себя в могилу, – Андре схватил меня, прервав мои хаотические и почти бессмысленные сборы, развернул к себе и заставил посмотреть в глаза. – Успокойся, мы все решим.
– Ты всерьез считаешь, что я не должна ехать? – спросила я так спокойно, как только могла, решив про себя, что его ответ станет решающим… для нас. Здесь и сейчас, стоя босиком на желтом паркете, с трудом натягивая дрожащими пальцами полосатую водолазку, – я знала, что буду делать дальше, независимо от Андре. Наши жизни в этот момент могли разойтись навсегда. Мама – самый важный человек для меня, и если я забыла об этом, пока лежала на мягких простынях и наслаждалась вседозволенностью теплых сумерек, то теперь все встало на свои места.
– Я считаю… – Андре замер, сканируя меня мечущимися медовыми глазами. Затем он озадаченно взлохматил свои темные волосы и склонил голову. – Я знаю, что ты поедешь. И не отпущу тебя одну.
– Я не настаиваю на этом, – пожала плечами я и продолжила битву с водолазкой. Руки были такими непослушными, словно я снова стала маленьким ребенком. В детском саду я одевалась и раздевалась дольше всех – это мне рассказывала Шурочка. Мама редко забирала меня из садика. Она была звездой, нашим персональным солнцем, вокруг которого мы все вращались, притянутые и согретые ее теплом, силой и талантом. Ничто не могло изменить к ней моего отношения – ни ее истерики, ни непоследовательность, ни то, что она оставляла меня ради очередных съемок на недели, а то и на месяцы. Мы привыкли к этому. Такова траектория звезды на небесном своде…
А теперь мама в больничной палате, в коме. Это звучало странно и походило на небылицу. Она всегда была несгибаемой, все решала сама. Диабет. Чужое, колючее слово. Как это могло произойти с ней?
– Быстрее всего будет поехать на поезде, – сказал Андре, и на сей раз его интонация была деловой, а сам он – собранным и решительным. Я кивнула, застегивая джинсы.
– Как скажешь, дорогой, – ответила я.
– Я заказал нам два билета, поезд отходит в три часа.
– В три? А раньше ничего нет? – вздрогнула я.
Андре сжал губы и посмотрел на меня так, словно я невероятно утомила его своими глупостями.
– Куда раньше, позволь поинтересоваться? Сейчас уже почти час дня. Если мы вызовем такси прямо сейчас – то окажемся на вокзале в районе двух. Через час поезд тронется. Или ты считаешь, что между Парижем и Авиньоном поезда ходят каждые пятнадцать минут? Это, между прочим, скоростной поезд, к тому же прямой. Если не ошибаюсь, он ходит два раза в день. На первый мы уже опоздали, как ни крути. И у меня нет возможности запустить машину времени, только чтобы угодить тебе, Даша. Не будешь же ты винить меня и за это? – Его слова, пропитанные сарказмом, были холодны, как сталь. Андре недобро усмехнулся и отвернулся к компьютеру, стоящему на кухонном столе.
– Извини, – пробормотала я. – Я неправа, прости, пожалуйста.
– Неужели?! – с деланым изумлением посмотрел на меня Андре. – Ты всерьез признаешь, что я не виноват? Тогда ты точно заболела. Потому что тебе это совершенно несвойственно. Если уж что-то и случается, то, конечно, только из-за меня. В крайнем случае, из-за тебя. Не так ли, Даша? – Он явно устал и оттого стал раздражительным, нервным. Андре почти не смотрел на меня, и я отчетливо поняла, что на сей раз я перешла всякие границы.
– Нет, не так, – тихо покачала головой я. – Спасибо тебе, что заказал билеты.
– Не за что, – бросил мне Андре, и это прозвучало как упрек, а не знак простой вежливости. Он снова уткнулся в компьютер.
– Я… я просто волнуюсь, – пробормотала я, но Андре даже не обернулся. Он посмотрел на часы, затем открыл свою почту – на экране появился знакомый логотип почтового сервера – и принялся читать письма, старательно делая вид, будто меня вообще нет. Тогда я поднялась по лестнице в спальню, чтобы забрать оттуда документы и мой видавший виды маленький дорожный рюкзачок, но, главным образом, чтобы не мешать Андре. В конце концов, зачем ему все это. Мои обиды, подозрения, проблемы. Ведь я практически обвинила его в убийстве Сережи на том основании, что увидела запись, где Сережа бьет Андре – отличная логика, ничего не скажешь! А еще потому, что моя мама видела Сережу в больнице, после чего он пропал. Андре прав, если со мной что-то происходило, я, так или иначе, находила причину связать это с ним. Но куда более важным был вопрос, почему я так делала, почему я искала эти связи, почему отбрасывала любые другие возможные объяснения, коих, если покопаться, можно было найти миллион. Сережа мог попасть под машину, уехать или просто пьянствовать где-то. Да что угодно могло произойти. И Андре был не виноват.
Я просто ему не верила.
Возможно ли влюбиться в того, кому не веришь? О, да! Я прямое тому доказательство. Его стремление захватить меня и подчинить себе – упоительная, редкая игра, в которой он так преуспел. Она обжигает, будоражит кровь. Такая любовь вызывает привыкание, хочется еще и еще. Но может ли любить человек, которому нравится смотреть, как ты вырываешься, бьешься, словно муха в паутине? Можно ли назвать это любовью? Сидя на кровати, я тихо, почти беззвучно плакала, чтобы не потревожить своего высокого сложного демона. Казалось, что после всего, что мы натворили и наговорили во время ссор, нет никакой надежды на совместное будущее. Да, нас притягивает друг к другу! И мне становится больно при одной только мысли о том, что я потеряю Андре. Где-то на подсознательном уровне я чувствую, что этого не избежать.
– Даша! Ты где? Такси приедет через пять минут! – Андре кричал снизу. Я в панике вытирала слезы, но они текли только сильнее, отчасти из-за температуры, которая – я чувствовала – снова поднималась. Дверь распахнулась, и на пороге возник мой мучительно любимый мужчина. – О, вот ты где!
– Иду, – прошептала я, отворачиваясь, но Андре заметил, что со мной что-то не так. Он подошел ближе и, взяв обеими ладонями мое лицо, бережно развернул к себе, а затем нежно поцеловал в обе щеки, умытые солеными слезами – результат попытки разобраться в себе.
– Ну, что с тобой, девочка моя, ну почему ты такая беззащитная, такая хрупкая? – тихо бормотал он, зачесывая мои волосы назад. Я смотрела на Андре – его потемневшие глаза словно искали во мне ответ на какую-то сложную загадку. – Пожалуйста, не плачь, тебе нельзя, тебе так вредно плакать! Ты болеешь, птица, тебе нужен покой.
– Мне нужен ты, – покачала головой я. – Я не понимаю, что мне делать без тебя. Это ведь ненормально, да?
– Конечно, ненормально, – кивнул Андре, обнимая меня. Наши тела всегда становились неуправляемыми, стоило им оказаться в одном пространстве достаточно близко друг к другу. Внизу, в гостиной, надрывался телефон, а мы с Андре целовались до боли, так, что ныли губы, и не могли остановиться. Его щетина царапала и обжигала меня. Похоже, Андре не брился со вчерашнего дня. Он стянул с меня водолазку, и я запустила руки в его спутанные волосы, заходясь в истоме при одной мысли о том, что Андре прикоснется к моим грудям. До поезда оставалось два с небольшим часа, а мы предавались безумию.
– Что мы делаем? – я прикасалась губами к его виску, целуя в волосы. – Почему я такая?
– Потому что ты создана для меня.
– Я ни для кого не создана. Ты оставишь меня, как только узнаешь получше, – сказала я, позволяя Андре снять с себя остальную одежду.
– Ты такая горячая. Это безумие – ехать в Авиньон.
– Нет, не начинай, прошу тебя, – я прижалась носом к его груди, вдохнула его запах и простонала. А потом вдруг укусила Андре за плечо так, что он даже вскрикнул от боли, а затем схватил меня за плечи и вдавил в кровать, нависая надо мной.
– Ах, так? – нахмурился он. – Я не люблю, когда мне делают больно.
– А я люблю, – ответила я, глядя на него снизу вверх полными слез глазами.
– Любишь делать мне больно? – спросил Андре, остановившись перед тем, как войти в меня.