Современник Киплинга Джордж Натаниель Керзон посетил Россию перед тем, как был назначен вице-королем Индии (1898–1905). В своей первой книге - это был его российский травелог - он писал: "Ни по какому вопросу в Англии нет такого конфликта мнений, как по вопросу о возможных планах России в отношении Индии". После поездки в Россию Керзон ошутил этот конфликт внутри себя: "Каждый англичанин въезжает в Россию русофобом, а уезжает из нее русофилом" (Curzon 1889:11, 20). Эта ранняя версия "Из России с любовью" красноречиво описывает отношение британцев к России, хоть и является чрезмерным обобщением. После отъезда из России Керзона продолжала беспокоить "русская угроза": "Россия обречена и дальше продвигаться вперед, как Земля обречена вращаться вокруг Солнца", - пишет он. С другой стороны, если продвижение России в Азию будет "завоеванием одних людей Востока другими", оно должно быть приемлемо для британцев, формулировал Керзон (Curzon 1889: 319,372). В свою бытность министром иностранных дел (1919–1924) Керзон провел на карте ту самую "линию", названную его именем, - границу между революционной Россией и только что получившей независимость Польшей. Через много лет она стала восточной границей Европейского союза и во всех практических отношениях все еще делит мир на Запад и Восток.
На революцию в России Киплинг ответил стихотворением "Россия - пацифистам". Странным образом он оплакивал Российскую империю, высказывая тревогу о возможности повтора далекой трагедии у себя дома: "А кто еще на слом, господа? Кто следующий - на слом?" В результате у него получился еще один, и, конечно, ранний, вариант истории о бумеранге: "Мы роем народу могилу с Англию величиной" (Киплинг 2011:192).
Декларация Бальфура
Согласно Саиду, ориентализм - это способ мысли и действия, которые циклически связаны между собой, так что они пагубно влияют и на реальную жизнь Востока, и на то, как ее понимают люди Запада. Политическое действие создает знание, которое, в свою очередь, определяет поведение колонизаторов и направляет их исследования. Одним из значимых для Саида примеров был Артур Джеймс Бальфур, английский политик начала XX века, заложивший в 1917 году основы для еврейской миграции в Палестину. Как показал Саид, "аргументы Бальфура, если свести их к простейшей форме, абсолютно ясны… Есть люди Запада, и есть люди Востока. Первые господствуют, вторые нуждаются в том, чтобы над ними господствовали". Двойная доктрина западной власти и ориенталистского знания покоилась на "абсолютном разграничении между Востоком и Западом", которые использовались "в качестве отправной и конечной точки анализа". Их "полярное разграничение", "бинарное противопоставление" и "радикальное различие" обеспечили "буквальное и эффективное" воплощение того, что Саид назвал бальфуровским типом ориентализма. В представлении Бальфура с ходом истории "восточные люди становятся еще более восточными, а западные - еще более западными", что Саид называл "поляризацией различия". Бальфур был человеком дела, но "восточные люди оставались для него платоновской сущностью" (Саид 2006: 56–72).
Платоновскую сущность невозможно изменить, расширить или поляризовать. Она не может сливаться с другими сущностями. Наконец, она не может осознавать саму себя. Однако.
Бальфур заслужил такую критику. В 1917 году он использовал киплинговские строки "Запад есть Запад, Восток есть Восток", чтобы убедить своих коллег по кабинету министров, что к таким территориям, как Индия, нельзя применять понятие "самоуправление". Даже на Западе, говорил Бальфур, парламентские институты редко достигают успеха, "кроме как у англоговорящих народов". Керзон назвал это выступление, будто сошедшее со страниц иронического рассказа Киплинга, "очень реакционным" (Gilmour 1994:485). В ответ на события, происходившие в России, Бальфур проецировал свой ориентализм не только на индийцев или арабов, но и на российских евреев. Встретившись в 1906 году с будущим лидером сионистов Хаимом Вейцманом, Бальфур спросил этого выходца из Белоруссии, куда евреи хотели бы переехать: в Уганду или Палестину? В Манчестере политик обсуждал с эмигрантом разнообразные и, возможно, взаи-мозаменимые земли Востока, такие как Палестина, Уганда и территории черты оседлости Российской империи. Вейцман ответил вопросом на вопрос: "Г-н Бальфур, если бы я предложил англичанам Париж вместо Лондона, вы бы согласились?" Бальфур заметил: "Д-р Вейцман, Лондон у нас уже есть". "Это так, - возразил Вейцман, - а у нас был Иерусалим, когда Лондон еще был болотом". Вместо того чтобы задуматься о значении слова "нас" в этой конструкции, Бальфур спросил: "И много евреев думают так, как вы?" На это Вейцман ответил: "Я знаю, что так думают миллионы евреев, которых вы никогда не встретите и которые не могут говорить от своего имени" (Weizmann 1949:144).
Рожденный в деревне Мотол под Пинском, Вейцман в глазах Бальфура выглядел экзотичным. Тот знал, как разговаривать с восточными людьми, и придирчиво расспрашивал Вейцмана; но и Вейцман хорошо знал свое дело. Он разговаривал с Баль-фуром не просто от имени чужого племени, но как представитель народа невидимого и неизвестного, народа, который не может говорить сам за себя. Десять лет спустя, став министром иностранных дел, Бальфур вручил Вейцману свою знаменитую декларацию, выражавшую британское "сочувствие сионистским устремлениям" и поддержку создания в Палестине "национального очага для еврейского народа". Это не означало создания еврейского государства. Бальфур проводил политику по аналогии: ведь российская черта оседлости тоже не подразумевала государственности для евреев. Безгосударственный народ перемещался из-за нарушенной черты рухнувшей Российской империи за новую черту, проведенную Британской империей. Декларация Бальфура была подписана 2 ноября 1917 года, за пять дней до большевистской революции. Цель этого документа была двоякой - создать британский протекторат для евреев в Палестине и предотвратить политический взрыв в России, где большевики, часть которых была евреями, думали о сепаратном мире с Германией.
Так вышло, что Вейцман и Бальфур стали близкими друзьями, что напоминает историю Робинзона и русского князя. Не выдерживая практического применения, менялись и эссенци-алистские теории Бальфура. "Люди Востока" включали теперь и пинского еврея, и иерусалимского муфтия: оба были важны для британской политики в Палестине. Да и сама восточная политика Британии, включавшая теперь и Восточную Европу, была иной. Население Востока состояло из разнообразных групп, между которыми правительство Бальфура посредничало во имя империи. Этот Восток не был миром платоновских сущностей, а скорее напоминал витгенштейновскую констелляцию образов, людей и территорий. Между ними не было ничего общего, кроме воображаемой, одинаково далекой дистанции, отделяющей их от Тринити-колледжа в Кембридже, где Бальфур учился на юриста.
Если для Киплинга Россия была мифическим врагом, который всегда угрожал, но так и не вторгся в Индию, то Джозеф Конрад в детстве пережил российское господство в своей родной Польше. Для взрослого Конрада российская колонизация была пространством катастрофы, уже совершившейся и всегда вновь ожидаемой, преступным разделом единого тела, "мировой с медведем". Поразительно, что в первой книге Эдварда Саида "Джозеф Конрад и автобиографический вымысел" (Said 1966) практически игнорируются мучительные отношения Конрада с Российской империей, которые стали одним из центральных элементов его биографии, вымысла и автобиографии (см. главу 11). Критик Бальфура и Керзона, Киплинга и Конрада, Саид не заметил их одержимости Россией, низведя их многомерные миры до традиционного, одномерного ориентализма.