– Сегодня у нас что, хит-парад искрометных шуток от Андрея Долинского? Расскажи мне еще про медведя, который сел в машину и сгорел. А я тебе старую зэковскую загадку загадаю, раз уж ты поднял тюремную тему – от Смагина услышал, он у нас такое любит. Итак, стоят два стула, на одном пики точены, а на другом…
– Не умничай, – оборвал меня приятель, которого не тешили такие шутки. – У нас два часа до поезда, но давай, шевелись.
– А ты? Может, идем вместе, а?
– Пошли, – сдавленно согласился он.
Мы перешли дорогу по переходу – глупо быть сбитым машиной, когда у тебя в кармане столько левых денег (и все-таки, сколько же Долинский оставил себе?) – и отправились к памятнику Шевченко. Людей в парке было предостаточно, но им не до нас – двух задумчивых мужчин в светлых костюмах.
– Смотри, батько Тарасе, на детей своих неразумных, – начал я проповедовать сам себе проникновенным тоном, остановившись у подножия памятника. – Докатились до чего: Родину обокрали да еще и друзей-благодетелей кинули!
– Таких друзей в проруби утопить мало, – возразил Долинский. – Логинов, ну откуда в тебе столько пафоса?!
Я не ответил.
Над головой Тараса пылало солнце.
– Нет, Долинский, не с тобой я тут должен был стоять, – вдруг прошибло меня. – Не с тобой провожать взглядом это солнце. Не обижайся… да ты и не обижаешься. Но это все неправильно.
Я закурил последнюю в своей жизни сигарету.
Мой спутник не смотрел ни на Шевченко, ни на солнце. Он не собирался прощаться со светилом: то же самое солнце будет светить мне в Вене, а ему – куда там он собрался?…
– Что же ты молчишь, Долинский? – досадовал я. – Ты должен меня утешать, так давай, слушаю.
– Из меня плохой исповедник, – признал тот. – Я знаю только то, что машина ждет, и что скоро мы сядем в поезд и поедем туда, где звонят колокола и где златые купола. Никто не будет гнаться за нами, и никто нас там не найдет. А с Настей ты по-человечески попрощался. Лучше ты не мог сделать. Пора.
– Значит я поставил точку в этой истории? – обнадеженно поинтересовался я.
– Нет, не поставил, – консильери разбил мои хрупкие надежды одной фразой. – Тебе нужно было повзрослеть, а ты этого так и не сделал. На данный момент. Как знать, может, изменения в нашей с тобой карьере и месте жительства отразятся на твоем поведении. Хотелось бы.
– И мне бы хотелось, знаешь…
– Тогда делай. Все от тебя зависит. Давай, полюбовались и хватит, идем.
– Все, в путь! – согласился я. – Уходя – уходи, ты прав. И долой все старое…
Тут я совершил поступок, которым совершенно не горжусь: швырнул Настин портсигар со львом в урну – в общем, обошелся с ним так же бесцеремонно и беспощадно, как в свое время поступил Долинский с ненужной ему пепельницей.
Спустя больше десятка лет я наконец-то нашел в себе силы выбросить этот предмет именно там, где мы с Настей когда-то потеряли наши легкие ненапряжные "недоотношения". А следом за портсигаром в мусор полетел окурок последней сигареты, и я, отворачиваясь от политой оранжевым светом головы Шевченко, фальшиво запел: "Есть город, который я видел в гробу…" А он, гениальный художник и неплохой поэт, не смотрел вслед мне и Долинскому – двум обреченным на бегство "детям своим неразумным". Он же памятник! Как он может посмотреть?!
Умно сказал консильери. Финальная точка, она же стартовая, поставлена. Из моей жизни, вместе с любимой работой и стабильным положением, навсегда вырвана темная страница семейства Смагиных, и я освобожден от проблем, создаваемых их делами.
С другой стороны, скорее всего, я никогда больше не увижу Настю.
Все оборачивалось не так, как я ожидал. Причины были, разумеется, во мне самом. Я же сказал "ахалай-махалай", помахал волшебной палочкой, даже дунул – а чуда не произошло. "Факир был пьян и фокус не удался".
Факиру настало время протрезветь.
Новое начало
И они пошли. Но куда бы они ни пришли и что бы ни случилось с ними по дороге, здесь, в Зачарованном Месте на вершине холма в Лесу, маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком.
Алан Милн, "Винни-Пух"
Примерно в те минуты раннего утра, когда мы с Долинским спали тревожным сном в удобном спальном вагоне, проезжая по Калужской области, Смагина задержали в Борисполе на паспортном контроле, что стало для него полнейшим сюрпризом.
В тот же вечер был арестован Вадим Васильевич – он сам приехал куда нужно и подписал все, что от него потребовали. Его Бориса немедленно выпустили из изолятора и сняли с него все обвинения. В этом не было ничего удивительного или непредсказуемого, и когда я узнал обо всем этом из новостей, я понял – если Инна сдала нас в обмен на Илью, то Вадим Васильевич пошел на сделку со следствием в обмен на сына.
КГБ оказался гениальным стратегом: дабы Смагину не удалось отвертеться, он решил перестраховаться и вовлек в игру начальника службы безопасности, чьи показания стали решающим козырем обвинения. Так и вышло: ректор и жаловался, и угрожал, и бил себя в грудь на камеру, и раздавал интервью, и звонил высоким друзьям… Но когда Вадим скормил следствию всех, включая собственных подручных (что привело к задержанию почти полного состава службы безопасности ИПАМ), и рассказал все, что знал, ничего уже не могло спасти Смагина от кары.
Лешу, которого Вадим также мельком упоминал, пытались припаять к делу, но безуспешно – с ним все было чисто, и, кроме того, что он оказывал юридическое сопровождение некоторым нашим делам, ничего против него не было. Виноградовы, как и Леша, прошли по делу в качестве свидетелей и отделались легким испугом – КГБ был джентльменом и держал слово.
Мне противно думать о ходе процесса и перечислять список обвинений, который так взбудоражил киевскую прессу. Ректору и Вадиму Васильевичу вменяли много всего жуткого. Нас с Долинским искали по стране, но до международного розыска дело не дошло – сыграли свою роль крохи смагинского денежного пирога, которые закатились в рукава друга Долинского из Генеральной прокуратуры.
Не буду рассказывать о приговоре и сроках заключения двух ключевых фигурантов "дела ИПАМ" (в тюрьме Смагину пригодится его "блатной" лексикон, если он окончательно не съедет с катушек без валиума и не окажется вместо зоны в доме для умалишенных); о том, как выбирали нового ректора; что потом писали об Институте в газетах и рассказывали в ток-шоу. Не знаю, как вам, а мне неинтересно вспоминать, что стало дальше с КГБ, его другом из УБЭП, Борей, Генералом, Филимончуком (это тот, что вишни любит), дочерью депутата Н-ского, самим Н-ским, Лосевым, кафедрой госуправления и Институтом. Мне плевать на них слюной. Если хотите, придумайте что-нибудь сами.
Кроме того, я не хочу домысливать, что могло быть на флешке Вадима Васильевича, которую я уничтожил пятничным утром. Пусть лучше Летчик… то есть Влад навсегда останется для меня достойным противником и интересным собеседником – тем более что он таковым и являлся.
Моя добрая подруга Стежняк, не без поддержки влиятельных друзей, ухитрилась отстоять свою долю во владении "Горячей точкой" и наведывается в Киев по делам. Она рада, что избавилась от компаньонов в лице Смагина и Вадима Васильевича. Недавно Стежняк заезжала и ко мне в Вену – нет, она совершенно не изменилась, вечно молодая и вечно энергичная.
Леша получил повышение и стал управляющим партнером "Строльман энд партнерс". Мы с ним частенько беседуем в Скайпе по ночам. Оля родила ему мальчишек-близнецов: Колю и Илью. Они перебрались в новый дом на бульваре Леси Украинки. У Леши отрастает пузо, хотя он старательно занимается спортом, и уже редеют курчавые волосы.
Виноградовы занимаются IT-бизнесом. Как их завело в эту сферу – не знаю, но, судя по всему, они весьма успешны в ней. Первые несколько лет после моего побега мы не общались: Илье тяжело было говорить со мной, я это чувствовал, и не хотел доставлять ему неудобства. Но потом я понял, что всегда буду любить и помнить этих замечательных людей, и мне нужны контакты с ними. Ведь Коля Логинов – уже достаточно большой мальчик, чтобы уметь понимать других… Их Валерка скоро пойдет в школу.
Уже через месяц после нашего расставания в Москве Долинский прислал мне на почту фотографию Сиднейского оперного театра. Кто знает – это намек на его место жительства или на потерянную мной квартиру напротив киевского оперного, или вовсе какой-то отвлекающий маневр? На мои попытки с ним связаться по любому каналу этот хитрец не отвечает. Я не знаю, где он; но уверен, что у него все в порядке. Наверняка мы с ним больше никогда не увидимся.
А наш с ним Фонд – он существует. По личной просьбе нового ректора его возглавил самый надежный человек в ИПАМ – гордая, честная и красивая блондинка с маленьким шрамом под правым глазом, которая любит свою работу и свой Институт, где ее теперь никто никогда не сможет обидеть.
Но в Вене – в Вене ведь тоже есть опера.
Мне хватило денег на покупку небольшого бара на двадцать мест и съем квартиры недалеко от центра города. Мои документы ни у кого не вызывали сомнения, а немецкий язык вдруг стремительно всплыл в голове, и оказалось, что я помню не только общие фразы про рабочий день и погоду, а могу даже изъясняться с подвыпившими австрийцами и туристами.
Теперь я был совершенно иным человеком: чаще ходил пешком, за всю оставшуюся жизнь не выкурил больше ни единой сигареты, и выпивал только в пятницу или субботу, да и то только чистейший виски – никакого пива, текилы или "коктейля Логинова".