Я был рад, что он заговорил об этом: давно хотелось поделиться, а самому начинать жаловаться как-то не с руки.
– Все в порядке, – сказал я, и Илья тут же понял, что все не в порядке. – Просто Вадим настойчиво навязал нам дружбу со своим шефом, действующим генералом одной из служб. Это тот самый, что отмазал нас с Долинским от дурацкой истории с взяткой. Так вот, Генерал теперь активно вмешивается в нашу жизнь. Не хочу пока что вдаваться в подробности, но мне сложно понять, чья у нас крыша – правоохранительная или бандитская, поди отличи одних от других…
Илья не был впечатлен глубиной проблемы, поскольку не видел, да и не мог видеть ее в комплексе. Я тоже был далек от полного понимания, но я видел глаза Долинского, когда они с тестем вернулись со встречи с Генералом (меня не стали брать на столь важное мероприятие) – консильери не был так взбудоражен даже во время допроса, когда мы с ним сидели в наручниках, а сержант УБЭП стучал мне по шее.
– Разве это плохо? – развел руками Илья. – Крыша не помешает. Зато теперь можно не бояться никого. Правда ведь?
Я пристально посмотрел на друга. Не, ничего подозрительного – спокойный и улыбающийся препод престижного вуза, успешный предприниматель, не обремененный лишними заботами и тяжелыми мыслями. Но это был все тот же Илюха Виноградов, с которым мы курили на моей кухне в майках-алкоголичках, тот же парень, который когда-то работал на износ, не спал сутками, чтоб купить Инне подвеску к годовщине. По его проницательным глазам и по-прежнему грустной улыбке я понимал, что ни деньги, ни образ жизни его не изменили.
Пожалуй, ему и впрямь не стоило переживать – по крайней мере за свое дело. "Грифон-сервис" никто не тронет. На вотчине Ильи, в которую он вложил всю душу и максимальные предпринимательские усилия, было тихо, как ночью в бане.
Вот о жене бы я на его месте побеспокоился… В последнее время Инна фактически заняла в смагинской финансовой империи второе место – после Долинского. Разумеется, она "всего лишь" бухгалтер моего Фонда, но если консильери был занят, болен или в отъезд, Инна справлялась с делами не хуже его. И наверняка она владела почти всей информацией о финансах, что была у Долинского. А владеть информацией – большая, огромная ответственность…
– Не все так просто, – махнул я, разрывая эту цепочку непростых размышлений. – Давай вернемся в Институт. У меня аппетит пропал.
В январе, сразу после Рождества, на адрес ИПАМ пришло письмо из Швеции, от одного из вузов-партнеров. Факультет политологии в Стокгольме приглашал на стажировку кого-нибудь из перспективных молодых ученых – по обмену. Смагин отобрал это письмо у проректора по международным связям, сказал "сам разберется", кого послать, и привез письмо нам с Таней.
– С февраля – и до лета, блеск просто, – тихо восхищался он (я был поражен, что Смагин вообще способен на это чувство). – Как думаешь, без тебя тут дела не загнутся?
– Вы уверены? Может, есть кто поумнее меня? – спросил я не то из вежливости, не то от нежелания ехать в холодные края…
Но тесть вежливости не оценил, пожал плечами и резко поднялся с кресла.
– Да, ты прав. Пошлю кого-нибудь другого. Тем более тебе Фондом заниматься надо…
– Э-э-э-э… – я вскочил и сделал к нему шаг, чтобы придержать, но не решился подойти ближе и замер.
Сапфировые глаза запустили в меня луч обжигающего холода. Затем Смагин страшно рассмеялся, в амплитуде подрагивая могучей грудной клеткой, но не издавая никаких звуков. Вдобавок ко всему он ухмылялся мне, как инквизитор еретику, из которого скоро сделают шашлык.
– Сядь и слушай, – наконец произнес он, скрестив руки на груди.
Я поспешил исполнить приказ.
– Поедешь. Через пять-шесть лет будешь проректором по науке, и тебе непременно нужна для этого заграничная стажировка. Ничего не случится с Фондом, все равно им жена Виноградова занимается. Если квалификацию потерять боишься, эти страхи положи на полочку – тебе терять нечего. Ладно, шучу, все хорошо. За один семестр не отупеешь, тем более что ты едешь не апельсины разгружать, а преподавать эти… системы свои…
– Кстати, а кто возьмет мои курсы? – ревностно спросил я.
Да, я любил свою работу! Мне не было наплевать, какой бездарности поручат читать анализ социальных систем! А если студенты останутся без этих ценных знаний? Как я посмотрю им в глаза на выпускном?
– Какая тебе разница? – удивился Смагин. – Да хотя бы Филимончук может взять. Давай быстрее шевелись и подавайся на визу. И за теплой одеждой съезди в ТЦ.
Куда уж этому Филимончуку (помните его?). Это тебе не вишневое варенье трескать! Если теорию госуправления мог бы преподать даже такой олень как Смагин, то в тонкостях, перипетиях, взаимозависимостях и прочих плюшках анализа социальных систем, кроме меня, никто не разбирался.
Мы с тестем договорились заранее не афишировать мой отъезд в широких кругах. Я сообщил только Джихад, чтоб она занялась согласованием учебных планов, и решил уведомить Настю.
В ближайшее субботнее утро, когда Таня совершала регулярный забег по салонам красоты, я выпил крепкого чаю, закусил вчерашней пережаренной картошкой и вышел из дому. Не стал брать машину, не стал делать предварительный звонок – просто оделся потеплее и побрел по унылой и пустой Владимирской в сторону Настиной берлоги. Какие-то интуитивные нити-связи между нами сохранялись, и я чувствовал, что застану ее дома.
Свернув с Льва Толстого на Тарасовскую, я позвонил ей, чтоб перестраховаться и не наскочить ненароком на Летчика.
– Да, Коля.
– Ты не поверишь, что я хочу у тебя спросить…
– Телефон Джихад? Да, где-то был, – спокойно ответила она, – а срочно? СМС прислать?
Мое сердце дрогнуло и упало: напрасно только вышел! Летчик дома, а при тем я не хочу с ней говорить…
– Да, пришли СМС, спасибо, – тихо сказал я. – Извини, что побеспокоил.
– Да ничего страшного, – все тем же тоном продолжала она. – А Влада дома нет, не беспокойся. Что ты хотел?
Нет, она неисправимая вредина! С другой стороны, поступила совершенно правильно – чтоб человеку стало хорошо, сначала надо сделать ему плохо, а потом "вернуть как было". И она не прогадала – мне стало очень хорошо и легко, несмотря на то, что предстояло сообщить не самую легкую новость.
– Давай в "Азбуке". Надо кое-что рассказать. Я уже подхожу к твоему дому.
– А давай лучше к твоему тезке.
– "Николай"?
– Он самый.
– Время? – строго спросил я.
– Двадцать-тридцать минут. Не напьешься за это время?
– Разговорчики в строю! – рявкнул я в ответ. – Повторить.
– "Николай", тридцать минут, приду одна и без кузнеца, – очень серьезным голосом рапортовала Настя. – Но если вы, Николай Михалыч, намерились меня замуж позвать…
– Давай уже, чудо. Собирайся! – крикнул я, проглотив заодно порцию холодного ветра.
– Конец связи! – брякнула она и отключилась.
Пироговая "Николай" – в двух-трех кварталах от Настиного дома.
В золотые дни нашей с Настей "передружбы-недоотношений" далеких студенческих лет мы приходили туда поиграть с трехцветным котенком, жившим в корзине на подоконнике. За прошедшие годы котенок превратился во взрослую солидную кошку, но почухать себя эта красавица позволяла все с той же охотой.
– Замерзла, mein herz? – спросил я, увидев румяные от мороза щеки любимой и взяв ее за еще более холодную, чем обычно, руку.
– Это от жары, – стрельнули в меня замечательные глаза. – Заказал уже водку?
Я постарался непринужденно рассмеяться, но вышло как-то зажато и неестественно:
– Да, сейчас графинчик поднесут…
Мы почти час говорили о ерунде – я рассказал пару очешуительных историй, она посетовала на Джихад и еще на кого-то – перед тем, как я перешел к основной теме беседы.
…– Надолго?
– До лета…
…– Вот как…
– Это Смагина идея…
…– Это хорошо.
"Это хорошо". Она улыбалась и немного грустила. Но нет, почти не грустила – это все мне привиделось. Этого не было, да. "Казни не было".
– Быть может, там ты будешь на своем месте, – добавила она.
– Насть, ну что ты, я же не на всегда еду, на полгода?
– А если можно было остаться – ты бы остался? – вдруг спросила она и заглянула мне в душу. – Остался бы?
– Почему ты спрашиваешь? – удивился я.
– Знаешь, там, наверное, так хорошо, в тех краях, – говорила она. – Там рядом и Норвегия, и до Исландии можно доплюнуть… Фьорды, жирные чайки, лоси бегают…
– Ты хочешь туда? – громко и уверенно спросил я.
– Я ничего не хочу.
– Не может быть такого.
– Я хочу сидеть под дождем и пить пиво из бутылки, – ответила Настя. – А тут можно курить, не помнишь?
Вместо ответа я достал подаренный ею портсигар и задымил. Кошка паслась где-то далеко от нас, а здоровье остальных немногочисленных посетителей мне было побоку.
Настя присоединилась. Она смотрела в одну точку, не мигая – в лимончик на краю моего бокала из-под грога.
– Со мной?
– Что? – очнулась она.
– Со мной? Под дождем, из бутылки? Со мной? – я даже чуток переигрывал, придав своему голосу нарочито надорванные интонации, но она этого не замечала.
– А знаешь… у меня нет ответа на этот вопрос.
– У тебя кризис идентичности, – продиагностировал я. – Это не я, это ты не на своем месте.
– И че? – уронила она.
– Я надеюсь, что…
– Нет ничего хуже надежды. Особенно в твоем случае.
– Настя…
– Чего ты хочешь? – почти прошептала она. – Коля?