- Попозже. Сейчас это утрамбуется, потом откроешь. Ты на меня не смотри. Мне сидеть еще два с половиной года. Ты в этот городишко вряд ли приедешь, поэтому я хочу наесться так, чтобы вспоминать об этом все оставшееся время.
- Ты ешь, Дашенька, ешь. Я много набрал. Я и охранникам несколько сеток передал, и посыльным от начальства кое-что сунул. Как тебе тут живется?
- Нормально.
- Ты уверена?
- Сам подумай: как живется в колонии? - пожала я плечами. - Главное тут - никуда не лезть. Не будешь лезть - силком тебя никто не потянет. Вляпаться можно только по собственной вине. Тут нужно держать ухо востро и никого не бояться. Например, если кто-то уронит вещь, а ты нагнешься, чтобы ее поднять, то после этого на хорошую жизнь не рассчитывай.
- Как это?
- Будешь до посинения за другими подбирать. Тебе будут кидать, а ты подбирать. Не скажу, что в отряде меня уважают, но, по крайней мере, не достают. Мне для этого пришлось несколько раз пройтись табуреткой по головам. Я и сама не знаю, как смогла взять себя в руки, когда сюда попала. Сначала думала, что не выживу, хотела руки на себя наложить, но потом ничего, привыкла. Я здесь повзрослела, а может, постарела. В последнее время я замкнулась на себе. Другие заключенные для меня как бы не существуют.
- А какие тут условия?
- Если эта гостиница считается здесь крутой, то представь, как выглядят наши бараки. В бараках очень сыро. Вроде бы отопительный сезон давно начался, а у нас до сих пор не топят. На стенах грибки, плесень. В секциях воняет сыростью. Вода для питья ржавая. Говорят, что эту зону построили на болоте. Так что где же ей взяться - нормальной воде? От ржавой воды летят зубы, тело чешется. Девчонки расчесываются до крови, заносят инфекцию, подолгу болеют. Тут все помешаны на сигаретах и чае. Это самое ценное из того, что разрешают передавать в посылках. Все чифирят, но я чифирить не могу - тошнит. Да и лицо от чифиря становится землистого цвета. Администрация у нас паршивая. Охранники трахают зэчек за пачку дешевого чая, по обоюдному желанию, естественно. Впрочем, с мужиками проще, они хоть немного нас жалеют и понимают. А вот бабы-надзирательницы - те вообще сволочи, каких мало. Мы их называем "эсэсовки". Они никогда и никого не слушают. Ты умирать будешь на их глазах - они не почешутся.
Я замолчала и посмотрела на Глеба. Он вздохнул и налил мне полную рюмку виски. Я выпила и принялась с аппетитом уплетать куриную ногу.
Глеб закурил.
- Я видел, как тут других шмонают, - задумчиво произнес он. - Родителей, родственничков… Это просто кошмар! С родственниками заключенных обращаются так, будто они сами в чем-то провинились. Раздевают, обыскивают сумки, все переворачивают. Правда, со мной так никто не обращался. У моего товарища в этой колонии один дядечка знакомый есть. Он тут юрисконсультом работает. Так вот, ему позвонили и хорошо заплатили, чтобы меня никто не шмонал. Как видишь, получилось неплохо: выделили самый лучший номер, разрешили пронести спиртное, сауну сделают.
- Ты же сюда в командировку приехал…
- Это я соврал, Дашка, - занервничал Глеб. - Мне просто захотелось тебя увидеть. Я нашел следака, который вел твое дело, и у него получил информацию о том, в какой колонии ты сидишь. Все устроил и приехал. Думал, ты не захочешь меня видеть, но ты молодец, пришла. Почему ты не спрашиваешь, как моя жизнь?
- Не знаю. В последнее время я больше думаю о своей. Жаль, что она проходит мимо меня. Страшно подумать о том, что впереди ничего не будет.
- Ты злишься на меня за то, что я тебя сюда засадил?
- Нет. Тут все понятно. Я ведь хотела тебя убить. Я знала, что ты меня засадишь.
- Знала?
- Ну конечно! Ведь ты мне еще в машине грозился, когда я везла тебя, раненого, в больницу.
Я достала папиросу. Глеб посмотрел на меня округлившимися глазами.
- Даша, брось эту гадость! Разве девушки курят папиросы?
- Какая я девушка? Вот уже полгода, как я обыкновенная зэчка, баба третьего сорта, отброс общества!
- Даша, прошу тебя, возьми сигарету. Папиросы курят работяги, бомжи, нищие в переходах, но ты?!
Пожав плечами, я затушила папиросу, затем аккуратно завернула ее в клочок газеты и сунула в карман казенного халата.
- А это зачем?
- А это на следующий раз. Я выкурю эту папиросу там, где это никого не шокирует.
Взяв тоненькую сигарету, я глубоко затянулась.
- Это дамские, с ментолом. Ты их раньше очень любила.
- Я уже не помню, что было раньше. Теперь мне кажется, что сигаретами накуриться невозможно. Охранники всегда над нами издеваются. Когда посылки приходят, они вскрывают пачки и ломают сигареты.
- Зачем?
- Не знаю. Наверное, им просто хочется покуражиться. Девчонки мучаются, курят поломанные сигареты.
- Тебя хоть кто-нибудь навещает?
- Один раз приезжала сестра на короткое свидание. Мы разговаривали в кабинках, как на переговорном пункте. Они застекленные, и связь в них через телефон. Правда, аппараты там стоят такие, что в них практически ничего не слышно. Это сделали специально, чтобы заключенные почувствовали себя настоящими изгоями. Во многих кабинках кричат, стучат, многие плачут… Мы с сестрой давно уже в прохладных отношениях, поэтому свидание не принесло мне радости. Она не пришла даже на суд… Не понимаю, зачем она приехала в колонию? За полгода ни одной посылки, и вдруг заявилась… Посмотреть захотела, в какой обстановке я нахожусь. Тут есть только одно приятное место - лазарет, но туда еще нужно умудриться попасть. Некоторые расчесывают тело так сильно, что оно покрывается коростой и начинает гнить. Другие вводят в руку вазелин. Рука распухает, синеет и ужасно болит. Это тоже прямой путь в больницу.
- У тебя даже глаза другие стали, не такие, как раньше, - тяжело вздохнул Глеб.
- А какие были раньше?
- Раньше они у тебя были озорные, веселые, с огоньком, а теперь - тусклые, чужие. В них только тоска смертная, и все.
- А что ты хочешь? Ведь я и подумать не могла, что меня посадят. Сначала я была в шоке, потом привыкла. Человек ко всему привыкает, даже к таким мерзостям, после которых жить не хочется. Представляешь, когда сюда привозят, в первую очередь делают медицинский осмотр. Раздевают догола, просят раздвинуть ноги и грязным пальцем лезут во влагалище. Будто я скотина какая-то! И все это в присутствии охранника, который слюнями изошелся, глядя на мое унижение… Когда меня кинули в карантинную камеру, я увидела там пожилую женщину. Мне так захотелось упасть ей на грудь и выплакаться всласть, но она не обратила на меня никакого внимания. Понимаешь, никакого, даже не повернулась в мою сторону. Взяв себя в руки, я тихо спросила ее: "Вы тут давно сидите? Что вы натворили?" Она окинула меня безразличным взглядом: "Зачем тебе?" - "Просто так. Мы же с вами товарищи по несчастью, значит, должны поддерживать друг друга", - грустно сказала я. Женщина усмехнулась: "Вижу, милая, что ты тут новичок, поэтому дам тебе ценный совет. В том месте, где мы с тобой находимся, никогда не было и никогда не будет товарищей. Если не хочешь нажить себе неприятностей, забудь эти слова". Это был мой первый урок. А сколько последовало потом… Ты, конечно, видел фотографии преступников, ну, такие - в фас и в профиль. Так вот, когда меня фотографировали, я нечаянно моргнула. Мент дал мне дубинкой по голове, да так сильно, что у меня опухло правое ухо. Он сказал, что забьет насмерть, если я испорчу еще хоть один кадр… Здесь никто не смотрит на меня как на женщину. На меня смотрят как на кусок протухшего мяса…
Замолчав, я вновь накинулась на еду. Глеб не переставая курил, нервно постукивая пальцами по столу.
- Ничего страшного, что я так много ем? - спросила я.
- Да ешь на здоровье, - растерялся Глеб.
- Я сейчас ем, как крыса, - засмеялась я.
- Какая еще крыса? - не понял Глеб.
- Самая обыкновенная. Я ведь ем втихаря и ни с кем не делюсь. На зоне таких называют крысами и бьют по морде. Тебе не смешно. Извини. На зоне свои понятия и свой юмор. Просто я давно уже такой вкуснятины не ела. Курочка, рыбка, икра - это тебе не баланда из наших шлемок.
- А что такое шлемки?
- Шлемки - это миски. Здесь свой жаргон. Дальняк - туалет. Баландер - охранник, шлемки - миски.
Глеб встал, подошел ко мне, опустился на корточки и стал целовать колени. Я замолчала и оттолкнула его.
- Ты меня боишься? - шепотом спросил Глеб.
- Нет.
- А почему ты вся дрожишь?
- Сама не знаю.
- Даша, ты меня ни о чем не спрашиваешь. Спроси меня о чем-нибудь.
- О чем?
Глеб положил голову на мои колени и прошептал:
- Успокойся, я не причиню тебе зла. Ты мне веришь?
- Верю, - чуть слышно сказала я.
- Спроси меня о том, как я жил все это время.
- Глеб, как ты жил все это время?
- Обхвати мою голову, как раньше. Помнишь, я приходил уставший, садился на пол, ты обхватывала мою голову руками и целовала шею. Даша, ты помнишь это?
- Как-то смутно. Мне кажется, что все это было не со мной.
- Ты погладишь мне голову?
- Не знаю. Я забыла, как это делается. Мои руки уже тысячу лет не прикасались к мужчине. Они держат швабру, веник, ведра, опухают от проколов иголкой на фабрике… Ты не ответил, как ты жил все это время?
- Я женат…
У меня потемнело в глазах. Женат… Женат… Значит, он все-таки женился… Господи, как больно, я не смогу вынести эту боль… Нет, нельзя распускаться, надо быть сильной, иначе я не выдержу здесь, наложу на себя руки или, что еще хуже, стану такой же, как все.
- Я женат, - повторил Глеб. - Уже полгода.
- Твою жену зовут Вероника?