- Да, синьорина, - поклонилась сторожиха после минутного замешательства и проводила ее взглядом.
* * *
Маркиз Феб и его брат, монсиньор Пьетро, прервали свой неторопливый разговор, увидев, как Саулина идет босиком по усыпанной гравием дорожке к неумолчно журчащему фонтану. Оба они были тонкими знатоками женской красоты и уже готовы были выразить свое мнение, но ни один так и не заговорил. Юная свежесть Саулины, ее свободная и легкая походка, красота полевого цветка, не ведающего о своем очаровании и оттого вдвойне неотразимого, лишили их дара речи.
- Откуда взялось это маленькое чудо? - удивленно спросил монсиньор, не зная, к какому сословию ее отнести. - Из благородных или из простых?
Он был накоротке и с теми и с другими, но на этот раз не знал, что и думать. Саулина поставила его в тупик.
- Очередной каприз Дамианы, - пояснил Феб, наконец узнав приближающуюся девочку.
- Ты разжег мое любопытство, - признался прелат. - Откуда взялся этот каприз?
- Она из семейства скоморохов, - объяснил Феб. - Понравилась моей жене. А поскольку Дамиана, особенно в ее нынешнем положении, чувствует себя одинокой, она вбила себе в голову, что эта девочка поможет ей разогнать тоску.
- Вполне понятное и оправданное желание, - заметил Пьетро, - которое к тому же можно назвать бого-угодным делом.
- Ну, это соображение мне представляется второстепенным, - легкомысленно заметил маркиз Феб.
Пьетро привык читать в глазах брата его самые сокровенные мысли.
- Если бы не твоя хмурая физиономия, я бы сказал, что ты неравнодушен к этой девице.
- Она же еще ребенок, - поспешно перебил его Феб, стараясь ничем не выдать своей досады.
Если он не научится сдерживаться, то не только брат родной, а пожалуй, и посторонние начнут читать его лицо, как открытую книгу. Неудержимое влечение, которое он почувствовал к этой девочке, глубоко встревожило его.
Саулина была уже так близко, что могла видеть и слышать их. Она грациозно присела в реверансе и непринужденно улыбнулась.
- Меня ожидает госпожа маркиза, - сказала девочка, стараясь как можно правильнее произносить слова, чтобы не был заметен ее деревенский акцент.
- А не могли бы мы чем-нибудь вам угодить, прекрасная барышня? - шутливо спросил прелат.
- Один из вас, господа, мог бы проводить меня к ней.
Даже если бы она росла и воспитывалась за кулисами театра, ей и тогда не удалось бы лучше разыграть свою роль.
Братья обменялись многозначительными веселыми взглядами и одновременно склонили перед нею головы.
- Позвольте мне вас сопровождать, прелестное дитя, - сказал Феб, предлагая ей свою руку.
Маркиз уже не был так твердо уверен, что это странное босоногое существо имеет отношение к семейству скоморохов. Похоже, что к нему в сад случайно забрела лесная нимфа-сильфида.
33
Рибальдо ехал легкой рысью по дороге, ведущей в Кассано д'Адда, в сопровождении верного Бернардино, державшегося на почтительном расстоянии. Бернардино всегда чувствовал, когда нужно быть рядом с хозяином, а когда лучше оставить его в покое.
Высокий и тощий, Бернардино обладал неистощимым запасом сил. Его изможденное, морщинистое лицо и запавший по причине отсутствия многих зубов рот могли ввести в заблуждение кого угодно, но в глубоко сидящих глазах светились решительность и ум.
Много лет назад мать Гульельмо Галлароли спасла Бернардино Салу от пожизненного заключения в каторжную тюрьму. Вся вина Бернардино состояла в том, что он был младшим братом Карло Салы, вора-святотатца, грабившего церкви. Дело вызвало много шума еще и потому, что Карло Сала был священником.
Наконец он был арестован и приговорен к казни. Тщетно богословы из школы святого Иоанна Крестителя пытались вызвать в его душе раскаяние. Святотатец не прислушался ни к доводам теологов, ни к добрым советам светских властей, ни к молитвам простого народа, до самой плахи призывавшего его примириться с господом.
Палачу, медлившему в страхе перед его безбожной дерзостью, осужденный крикнул:
- Скорей! Делай свое грязное дело!
Грабитель церквей умер с безбожным смехом на устах и был похоронен в неосвященной земле ночью при свете факела.
Бернардино, обожавший своего брата, не запятнал себя ничем, кроме попытки помочь Карло бежать. Поэтому мать Гульельмо Галлароли перевернула небо и землю, чтобы эта добрая душа не погибла, как погибла душа его старшего брата. Так Бернардино стал доверенным лицом в доме Галлароли, где единственным мужчиной был Гульельмо, в то время еще ребенок. Мастер на все руки, прекрасно владевший оружием, Бернардино стал верным слугой, телохранителем и оруженосцем Гульельмо, который вырос у него на руках.
Огненный диск солнца медленно опускался, то и дело скрываясь за верхушками деревьев, но, несмотря на близость заката, жара стояла невыносимая.
В прежние времена, до нашествия этих проклятых французов, церкви по всей провинции устроили бы крестные ходы и торжественные молебны, прося у Всевышнего обильного дождя. Но теперь господь отвернулся от жителей Ломбардии, наказал их за то, что они встретили французов как освободителей. Скоро пересохнут даже лесные ручьи. Может, тогда эти безбожники и осквернители церквей поймут, что бога нужно почитать и смиренно просить о милости? В конце концов вода ведь нужна и французам.
Бернардино молчал и утирал пот, заливавший ему глаза, с завистью поглядывая на Рибальдо, ехавшего на десяток шагов впереди: он был свеж, как луг на заре. Рибальдо никогда не потел, ел и пил как птичка, никогда не жаловался на жару или холод, мог продержаться много дней и ночей без сна и при этом никогда не уставал.
Даже ребенком он мог бодрствовать до самого позднего часа, когда взрослые вокруг него валились с ног от усталости. Уж не дьявол ли вселился в этого мальчика? Или дух святой? Бернардино, чей возраст приближался к пятидесятилетнему рубежу, не раз вставал в тупик, пытаясь разгадать загадку Рибальдо. Он был его верным дядькой с самых ранних лет, но никогда не мог его понять.
"В чем-то он напоминает моего брата, - думал Бернардино, суеверно крестясь. - Ими обоими владеет отчаяние".
- Мы на земле Альбериги д'Адда, - предупредил Рибальдо, прервав наконец долгое молчание.
Бернардино кивнул в знак согласия.
- Продолжим путь? - спросил он.
Вместо ответа Рибальдо спешился, перебросил поводья через шею своего великолепного жеребца, нетерпеливо мотавшего головой, чтобы избавиться от слепней, и растянулся на траве под тутовым деревом.
Бернардино вынул из вещевого мешка фляжку с водой и щедро отхлебнул из нее. Бесполезно было предлагать воду хозяину, он все равно отказался бы.
Рибальдо дал знак, чтобы тот приблизился.
Верный оруженосец спрыгнул с лошади.
- Дождемся темноты здесь, - распорядился Рибальдо. - Не хочу, чтобы меня видели на их землях.
Бернардино не нуждался в подобных разъяснениях. Он не хуже своего хозяина понимал, в какую беду они могут попасть, если их узнают где бы то ни было, но особенно на землях Альбериги д'Адда.
- Да, синьор, - кивнул он, держа свои соображения при себе.
- Нам остается только отдыхать, - сказал Рибальдо, прислонившись затылком к шершавому стволу дерева.
Вдоль изгороди был проложен узкий оросительный канал, на дне которого еще бежала вода. Бернардино очень бережно наполнил флягу, потом освежился сам, смочив водой лицо и волосы. По старой привычке он бдительно огляделся по сторонам и только потом опустился на землю, причем с таким расчетом, чтобы наблюдать за той частью дороги, которая находилась за спиной у Рибальдо.
Проверив, в порядке ли оружие (у него всегда были под рукой кинжал, шпага и пистолет), Бернардино вытащил из переметной сумы слегка оструганный, но еще непонятной формы кусок буковой древесины, вынул из кармана складной нож и принялся строгать.
Рибальдо предавался приятным воспоминаниям. Вскоре ему предстояло увидеться с Дамианой. Впервые он повстречал ее на мосту Лово в Венеции. Ему было тогда пятнадцать лет, он был одет по последней моде и гордился своим прекрасным камзолом, жилетом из серебряной парчи и короткими небесно-голубыми панталонами до колен. На ногах у него были белые чулки и черные лаковые башмаки, на голове красовался первый в его жизни пудреный парик с косичкой, перевязанной черным бантом. Его мать, Амалия Галлароли, смотрела на него с обожанием сквозь прорези маски, которой прикрывала лицо, чтобы не быть узнанной. Амалия, одна из прекраснейших женщин Венеции, провела свою мо-лодость в бурных, порой сомнительных приключениях. Сейчас она шла упругой походкой, слегка опираясь на руку сына, и именно она кивком головы указала ему на девочку, идущую им навстречу по мосту.
- Гульельмо, - предупредила она шепотом, - вон там Дамиана.
- А кто эта дама с ней? - спросил мальчик.
- Ее воспитательница.
Дамиана Мончениго была очаровательной четырехлетней куколкой, наряженной, как взрослая дама, в платье из бледно-розовой тафты с кружевными оборками. С пояса свисал изящный веерок. Великолепные тициановские волосы были собраны в тяжелый узел на затылке, а надо лбом красовалась диадема, усеянная жемчугом.
Гульельмо улыбнулся ей и поклонился с шутливой церемонностью.
- Добрый день, синьорина.
Дамиана ответила на приветствие, показав в улыбке зубки - такие же белые и ровные, как жемчужины, венчавшие ее головку. А поскольку гувернантка шла, не останавливаясь и чуть ли не силой таща ее за собой, девочка решительно высвободилась из тисков и вернулась обратно, подойдя почти вплотную к Гульельмо.
- Мое почтение, синьор, - сказала она, сделав безупречный реверанс.