- Эти миланцы, - заметил Наполеон, - уже не улыбаются мне так сердечно, как в первые дни. Чувствую, что в любой момент могу получить удар в спину.
- С тех пор, как существует война, - усмехнулся Массена, - военные трофеи служат жвачкой для политиков. Армии достаются честь и слава. А военные трофеи заставляют замолчать горлопанов из Директории.
- Мне бы не хотелось, чтобы наемный убийца, подосланный духовенством или аристократами, заставил замолчать меня, да притом навсегда, - сухо возразил Наполеон. - Я больше не чувствую себя в безопасности в этом городе. Чем скорее я его покину, тем будет лучше.
- Есть и те, кто вас любит. Как-никак мы все-таки принесли им свободу и справедливость.
- Это верно, - согласился Наполеон. - Доверчивых дураков всегда хватает.
Барбара Литта Висконти не преминула пересказать подслушанное, и вскоре по безотказно действующим каналам городских слухов и сплетен новость уже живо обсуждалась во всех миланских домах, в соборе, в оперном театре.
- Вы, безусловно, правы, - возобновил разговор городской комендант, - у каждого главнокомандующего свои причуды, дорогой граф Порро.
- Гражданин, - насмешливо поправил его родовой аристократ.
- Хотя бы между нами давайте не будем считать себя обязанными соблюдать правила этой дурацкой игры. Мало нам других забот, теперь мы еще должны ломать себе голову из-за девчонки, которую комедиантка, пользующаяся милостями Бонапарте, взяла под свое покровительство. И в довершение всего я буквально погребен под обвалом анонимных доносов. Вот, извольте взглянуть. - Граф Франческо Нава подошел к своему письменному столу, открыл ящик, битком набитый письмами, и вытащил одно наугад. - Якобинцы объявили войну дворянским гербам, а наши дураки и рады стараться. Вот смотрите: заставили хозяина сапожной лавки у въезда на контраду Сант-Андреа сбить железную корону, служившую ему вывеской.
- Но ведь таково было постановление городского совета, - мягко напомнил граф Порро, - упразднить титулы и уничтожить геральдические знаки. Я сам, - добавил он, нахмурившись, - отказался от своих званий и подписал декрет.
- Это было сделано не по искреннему убеждению, а чтобы доставить удовольствие французам, - возразил граф Нава. - Однако народ принял все это всерьез. Вот полюбуйтесь, прошу вас, - и он протянул другу еще одно письмо.
- "Вчера, проходя по Соборной площади, - вслух прочитал граф Порро, - я обратил внимание на венчавшего одну из мраморных капелл так называемого имперского орла. Движимый патриотическим рвением и стремлением искоренить последние остатки тирании в нашем городе, обращаюсь в данное ведомство с тем, чтобы был удален этот позорный символ нашего рабства".
- Вот чем мне приходится заниматься! - раздраженно воскликнул городской комендант.
- Общественное устройство держится среди прочего и на анонимных письмах, - рассудительно заметил граф Порро.
- Прикажете и это считать завоеванием революции?
- Под австрийским владычеством жилось не лучше. Вспомните, как мы барахтались в болоте провинциальных сплетен. Терпение, друг мой, терпение. Такова история, состоящая в числе прочего из досадных мелочей: анонимных писем и потерявшихся девочек, которых надо разыскать. В любом случае вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.
- Ваша поддержка смягчает для меня унизительность задания, - признался граф Нава, почему-то воспринявший последний приказ как личное оскорбление.
И в самом деле, без помощи графа Порро, имевшего надежные рычаги влияния во всех слоях миланского общества, местная полиция мало что могла сделать в городе, разделенном непроницаемыми социальными перегородками.
- Я поеду в театр к мадам Грассини, - сказал граф Порро, - и подробно расспрошу ее лично обо всем, что касается потерявшейся девочки.
12
Вдали забухал тяжелый колокол, потом к его бронзовому звону присоединились колокола поменьше, торопившиеся возвестить начало очередного часа. Все колокольни города, позолоченные лучами утреннего солнца, заливались звоном.
Веселый перезвон и раздражающий кожу зуд разбудили Саулину.
- Блохи! - воскликнула она, почесываясь, но ничуть не встревожившись: эта житейская беда была ей хорошо знакома.
Она села на засаленной кровати. Незнакомая комната, грязная и голая, была совсем непохожей на ее прелестную спаленку в доме Джузеппины Грассини, да и на большую общую спальню в сыроварне ее отца в родном селении тоже.
Звон колоколов становился все громче. В голове Саулины возникали смутные и мрачные образы, которые ей хотелось бы стереть из памяти: ее покровительница в объятиях французского генерала, лихорадочное бегство через незнакомый город, лекарь (как его звали?) с его странными снадобьями и пугающими инструментами, путешествие в сумерках по грязным переулкам и, наконец, эта ужасная таверна.
Саулина протерла глаза, осмотрелась кругом, потом схватилась рукой за пояс, но не нашла того, что искала.
- Моя табакерка! Сердце подпрыгнуло у нее в груди, в глазах потемнело. Комната стремительно закружилась, затягивая ее в страшную бездонную воронку.
Очнувшись от обморока, Саулина заплакала - сначала беззвучно, потом громко, с рыданиями, разрывавшими грудь. Сквозь щели в грубых шторах из плетеного волоса пробивался дневной свет, шум в переулке мало-помалу становился оглушительным: лаялись между собой торговки, уличные продавцы и глашатаи пронзительно выкрикивали какие-то призывы, ржали и блеяли животные, надрывались в плаче дети, молоты стучали по наковальне. Не хватало только скрипа каретных колес, но ничего удивительного в этом не было: даже самый скромный экипаж не смог бы проехать здесь.
Саулина встала и подошла к стулу. В голове шумело. Она взяла в руки свой прекрасный бархатный пояс, распоротый по шву.
Бродячий лекарь украл у нее самое ценное: ее сокровище, ее амулет, подарок генерала Бонапарта. А потом сбежал, и она даже не могла вспомнить, как его зовут, этого мерзавца, этого отъявленного мошенника. Его никак нельзя было сравнить с веселым и благородным бандитом Рибальдо, который хотя бы честно и открыто называл себя вором, в то время как этот притворялся порядочным, а сам украл у нее то, что было ей дороже всего на свете.
Саулина ничего не ела со вчерашнего дня. Кроме того, выпитое ею сонное зелье оставило неприятную тупую тяжесть в голове.
Она стояла посреди убогой и гнусной комнатенки, но, как ни старалась, не могла сообразить, что же ей теперь делать. Продолжая всхлипывать, Саулина вновь подпоясала свое красивое, но уже испачканное и кишащее блохами платье.
Она вышла из таверны, никого не встретив, даже старика-сторожа нигде не было видно. Она понимала, что расспрашивать о мошеннике-лекаре бесполезно и вообще лучше держаться подальше от людей.
Как ни странно, в эту минуту больше всего ей хотелось есть. В противоположном от таверны "Медведь" конце переулка располагалась пекарня, откуда доносился дразнящий запах свежего хлеба. Разносчик с веселым и плутоватым лицом поправлял на плечах огромную плетеную корзину, доверху наполненную горячей выпечкой: тут были и длинные французские батоны, и большие караваи желтого хлеба, и кругленькие миланские булочки.
Саулина глаз не могла оторвать от содержимого корзины. Она уставилась на круглую булочку, и мысленно приказала ей выскользнуть из корзины, и даже просила об этом бога, но он так и не услышал.
Парнишка до того ловко управлялся с тяжелой, благоухающей свежим хлебом корзиной, что мечта Саулины Виолы, так и не осуществившись, растворилась в солнечной дали, как раз в том месте, где пыльный и грязный переулок пересекался с более широкой дорогой.
Сперва проголодавшаяся девочка вознамерилась было последовать за разносчиком, но ее отвлек шумный скандал в доме по соседству. Две женщины, еще молодые, но уже изрядно потрепанные безжалостной дланью нищеты, полуодетые, простоволосые и растрепанные, высунувшись из окна, выкрикивали оскорбления и выбрасывали на улицу предметы одежды, причем стремились попасть непременно в голову молодому человеку в исподнем, тоскливо озиравшемуся по сторонам.
- Потаскухи! - кричал молодой человек, задирая голову вверх.
Вокруг него уже начала собираться небольшая толпа. Подобные сцены здесь случались нередко, но неизменно привлекали зрителей, всегда готовых насладиться бесплатным зрелищем.
- Голодранец! - в один голос ответили женщины.
- Вы самые грязные шлюхи во всем Боттонуто! - вопил он, подбирая с земли панталоны и рубашку.
Одеваться ему пришлось прямо на глазах у благодарной публики.
- Хотел за спасибо обмакнуть свой сухарик в соус? - надрывалась более молодая из женщин. - Надо денежки платить, а без денежек ничего не бывает!
- А свои шесть грошей можешь забрать назад, на них даже хлеба не купишь! На, подавись! - крикнула вторая, но деньги на землю не бросила.
- Я полицию позову! - пригрозил молодой человек, застегивая панталоны. Прикрыв срам, он уже чувствовал себя увереннее, и даже голос у него стал не таким пронзительным.
Мимо проходил седой, но крепкий старик, толкавший перед собой тележку с песком.
- Оставь ты этих шлюх, - посоветовал он, задержавшись на минутку. - Ты не местный, стало быть, не знаешь, как делаются дела в Боттонуто. Возвращайся домой, тебе же лучше будет.
- Нет, я иду в полицию! - упрямо повторил молодой человек, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах.
- Домой, домой иди, - сказал старик, добродушно поглядывая на него снизу вверх.
- Они у меня деньги взяли, а взамен ничего! Я позову жандармов.
- Кого ты позовешь, дурень! - усмехнулся старик. - Посули ты им хоть золотой скудо, жандармы сюда носу не сунут. Послушайся доброго совета: возвращайся домой.