Могут только сказать, что она была жива, когда они ушли, но это скажут в любом случае.
Он допил кофе и швырнул пластиковый стаканчик в корзину для бумаг.
— Все это хреновина, — сказал он. — Так можно без конца ходить вокруг да около. Я считаю, что это сделал он. Обдумал все заранее или просто так уж получилось, только это сделал он. Денег-то сколько.
— Если верить ее брату, она получила в наследство больше чем полмиллиона.
Он кивнул:
— Плюс страховка.
— Брат ничего не говорил про страховку.
— Возможно, ему никто ничего не сказал. Вскоре после женитьбы они застраховались — деньги выплачиваются пережившему супругу. Сто тысяч долларов, а если смерть от несчастного случая — вдвое больше.
— Это должно его утешить, — сказал я. — Значит, надо прибавить еще две сотни тысяч.
Он мотнул головой.
— Я что-то не так посчитал?
— Ну да. В сентябре она забеременела. Как только они об этом узнали, он связался со своим страховым агентом и повысил сумму страховки. Появление ребенка, дополнительная ответственность. В этом есть смысл, верно?
— И насколько он ее повысил?
— Миллион в случае его смерти. В конце концов, на жизнь зарабатывает он, и обойтись без его доходов будет трудно. Впрочем, и она играет не последнюю роль, так что теперь сумма ее страховки — полмиллиона.
— Значит, ее смерть…
— Означает для него почти миллион только по страховке, потому что оговорка о смерти от несчастного случая осталась в силе. Плюс все ее имущество, которое он получит в наследство. На круг, считай, полтора миллиона.
— Господи!
— Все верно.
— Господи Боже мой!
— Вот именно. У него были для этого и возможности, и мотив, и случай представился, и еще он бессердечная скотина, можешь мне поверить, и все равно я не смог найти ни единой улики, чтобы предъявить этому гаду хоть какое-нибудь обвинение. — Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня. —Можно я тебя кое о чем спрошу?
— Конечно.
— Ты когда-нибудь чистишь зубы той ниткой?
— Чего?
— Ну, ты же сказал, что у тебя в аптечке только аспирин и нитка — зубы чистить. Ты когда-нибудь этой ниткой зубы чистишь?
— Ах, вот что, — сказал я. — Когда о ней вспоминаю. Меня зубной врач уговорил ее купить.
— Меня тоже, только я ей никогда не пользуюсь.
— Да и я тоже, по совести говоря. Значит, нам их надолго хватит.
— Точно, — согласился он. — На всю эту сучью жизнь.
4
В тот вечер я встретился с Элейн Мардел у входа в театр на Сорок Второй, западнее Девятой авеню. На ней были джинсы в обтяжку, сапоги с квадратными носами и черная кожаная мотоциклетная куртка с карманами на молниях. Я сказал, что она выглядит потрясающе.
— Не знаю, — ответила она. — Я хотела, чтобы не было похоже на то, что носят на Бродвее, только, кажется, перестаралась.
Места нам достались хорошие, прямо перед сценой; правда, театр оказался крохотный, и плохих мест там просто не могло быть. Не помню названия пьесы, но речь шла о бездомных, и автор был против. Один из актеров, Харли Зиглер, регулярно посещал группу «А. А.», которая собиралась по вечерам в церкви Апостола Павла, в двух кварталах от моего отеля. В пьесе он играл пропойцу, живущего в картонной упаковочной коробке. Исполнение было очень убедительное.
Еще бы: всего несколько лет назад он и в самом деле так жил.
Когда спектакль кончился, мы прошли за кулисы, чтобы поздравить Харли, и там я встретил еще с полдюжины людей, с которыми был знаком по таким собраниям. Они пригласили нас выпить с ними кофе. Но вместо этого мы прошли по Девятой авеню десяток кварталов до «Парижской зелени» — ресторана, который нам обоим нравился. Я заказал филе меч-рыбы, а Элейн — макароны с острым зеленым соусом.
— Как интересно, — сказал я. — Для гетеросексуальной вегетарианки на тебе что-то многовато шкур надето.