– Что скажет великий царь Сейфуллах, когда узнает, что его сын стал, о Аллах, жалким писцом какого-то варварского владыки?..
Рахман рассмеялся.
– Отец согласился. Он написал мне о том, что будет гордиться сыном, который не проводит свои дни в праздности, а кует свою судьбу сам. К тому же царь Сейфуллах составил мне рекомендательное письмо для магараджи. Ибо понимает, что так я займу место, соответствующее не только моим знаниям, но и праву рождения.
– Но мы бы могли просто вернуться домой… И там бы ты, царевич, занял достойное место.
– Здесь говорить не о чем. Через три дня мы вместе с посольством отправляемся в Райпур, страну магараджи. И, да пребудет со мной милость Аллаха всесильного, я не посрамлю имени царя Сейфуллаха, став первым толмачом при дворе этого просвещенного владыки.
Вахиду оставалось лишь вновь тяжело вздохнуть. Он опекал Рахмана с трех лет и давно уже усвоил, что спорить с царевичем бесполезно. С возрастом характер юноши смягчился, но не настолько, чтобы можно было ему безнаказанно перечить.
"Да будет так, – Вахид даже мысленно вздыхал. – Должно быть, хозяин прав, и лучше быть первым толмачом при дворе пусть даже самого ничтожного царька, чем одним из тысяч студиозусов в этом огромном, полном грехов городе…"
Странствие с посольством магараджи оказалось делом столь приятным, что даже вечно недовольный слуга вынужден был признать, что он в дороге не устает, а лишь наслаждается. Ибо привилегии, какие даровало такое путешествие, не шли ни в какое сравнение с тем, что мог предоставить даже самый богатый караван.
Долгие дни сдружили новых слуг мудрого и просвещенного магараджи. И потому к тому моменту, когда посольство наконец вошло в главные ворота, юные советники уже заранее знали, кто чем будет заниматься. Рахман будет толмачом – ибо ему покорились наречия и диалекты почти всей обитаемой части мира. Не стали исключением даже языки Поднебесной империи и далекой страны Канагава. Рашид, изощренный математик, надеялся, что сможет изучать эту великую науку на благо новой родины. Вечный соперник Рахмана, Сейид, знаток всего, что связано с живым, знал, что будет придворным лекарем. "Быть может, самым умелым придворным лекарем из всех, какие только бывали при дворе магараджи" – так говорил о себе сам Сейид. И Рахман с ним соглашался, ибо его друг полностью оправдывал имя, данное ему отцом и матерью.
Новая жизнь юных придворных очень быстро вошла в заведенную колею. О да, они получили именно те должности, о каких мечтали. И вместе с ними – такое число забот и обязанностей, что встречу в дворцовых коридорах почитали за большую и редкую удачу. Ибо на плечи Рахмана легла вся переписка, которую неутомимый магараджа вел воистину с половиной мира, Рашиду, кроме царицы наук, достались еще и бесконечные учетные книги, а Сейиду – лекарю милостью Аллаха всесильного – все больные и немощные округи, а не только молодой красавец магараджа и его семья.
Редкие встречи трое друзей предпочитали проводить в покоях Рахмана. Здесь было тише и спокойнее, а вкуснейшие яства, которыми потчевал своих юных гостей заботливый Вахид, уже давно заставляли вздыхать всех поварих дворцовой кухни.
Миновало три месяца с того дня, как друзья приняли на себя свои новые обязанности. И как бы многочисленны ни были их заботы, но молодость – этот великий дар, который иногда транжирится всуе, – позволила им обзавестись также и возлюбленными. Вернее, только двоим из троих студиозусов, покинувших блистательную Кордову по приглашению великого магараджи Раджсингха.
Ибо Рахман, помня свою клятву и тот урок, который ему преподала коварная красавица Зейнаб, не смотрел на женщин. Обычаи, отличные от тех, что царили на его родине, позволяли мужчинам и женщинам проводить время вместе. Но царевич оставался глух к самым откровенным призывам красавиц двора.
Вот об этом и говорили сейчас трое друзей, уединившись в беседке рядом с покоями Рахмана. Стояла теплая ночь, Вахид уже в третий раз приготовил душистый чай с розовыми лепестками, а речи друзей все не стихали. Вернее, двое хвастались своими возлюбленными. Хвастались так, как могут это делать лишь павлины, даруя окружающим возможность любоваться их изумительными хвостами. Рахман молча улыбался. И наконец Сейид заметил эту улыбку, но истолковав ее по-своему, спросил:
– Но почему же молчишь ты, царевич? Неужели твоя возлюбленная настолько лучше наших?
– О нет, друг мой. Моя возлюбленная не может быть лучше ваших, ибо у меня ее нет.
– Но, друг мой, прости меня, я буду говорить сейчас как лекарь, – это же противоестественно. Любовные соки могут перебродить в твоем теле и отравить тебя самого. Или ты, прости мне еще раз резкие слова, предпочитаешь мальчиков?
– О нет, мой добрый друг. Мужчин я не люблю. И к женщинам не равнодушен. Но некогда одна коварная красавица нанесла мне такую рану, что боль от нее не дает мне спокойно спать и поныне. Боль эта столь сильна, что усмиряет огонь моих чресл.
И Рахман, ничего не скрывая, рассказал им давнюю историю. Помимо воли слова его были столь горячи, что друзья поняли – рана приносит невыразимую боль и до сих пор.
Сейид видел это и лишь молча сочувствовал. Рашид же, как человек, живущий более разумом, чем чувствами, недоуменно проговорил:
– Но что же тебя здесь удивляет? Женщины, увы, живут выгодой, которую могут добыть иногда и продавая собственное тело. Твоя красавица, должно быть, была именно из таких.
– О нет, Рашид. Продажная любовь меня не удивляет и не отвращает. Ибо это есть честный торг. Но Зейнаб не продавалась первому встречному. Она рассчитывала использовать мои искренние чувства, которые знала, чем сумеет разжечь.
– Но как же ты выведал это? Ведь, судя по твоему рассказу, девушка совсем непроста. И она сделала все, чтобы завлечь тебя в свои сети.
– О, друзья мои, этот рассказ будет не короче ваших и уведет нас от земных забот так далеко, что вы и представить себе не можете.
Видя, каким интересом разгорелись глаза друзей, Рахман поведал и о встрече с факиром на ярмарочной площади, и о том, как стал учиться нелегкому мастерству сверхчувствительности. Не утаил он и того восторга, какой испытывал каждый раз, уходя в истинный мир из мира повседневного.
– Аллах милосердный, это удивительно, Рахман! А мне ты можешь показать этот мир? – Рашид на миг стал ребенком.
– Могу, конечно, и покажу. Но готов ли ты к этому?
– Бесспорно, готов… Не медли!
Рахман, повинуясь просьбе друга, коснулся его лба и ладони. Именно так, как некогда это проделал с ним факир, и как он попробовал на своем слуге. А потом повернулся к Сейиду.
– А ты, мой друг? Тебе также хочется увидеть мир по-новому?
– О нет, Рахман. Я, как и все лекари, в какой-то мере, пусть и немного, владею этим непростым искусством. Ведь иногда недомогание, что подтачивает здоровье пациента, можно распознать лишь сверхчувственно. Да и вылечить порой – тоже. А потому я могу лишь посочувствовать тебе, ибо занятия эти открывают удивительные горизонты, но крадут необыкновенно много сил. Не случайно же ты нам сказал, что тот волшебник выглядел так странно… Вот посмотри, ты дал истинный мир нашему другу всего на миг, а сил у него почти не осталось.
Сейид был прав. Рашид поразился, восприняв мир обостренными чувствами. Но удар был столь мощен, что сейчас он, вернувшись в привычное окружение, дремал, откинув голову на яркие шелковые подушки. И потому друзья продолжали беседовать вдвоем.
Макама десятая
– Вот так случилось, Сейид, что в один миг я лишился всех иллюзий, что могут даровать женщины. И считаю теперь, что эти создания не годны ни на что доброе, достойное уважения. Они даже вкусных пирожков испечь не могут. Таких вкусных, как стряпает мой вечно недовольный Вахид.
– Друг мой, а ведь ты тоже нездоров. Хворь, которая подтачивает твои силы, много тяжелее, чем те недуги, какие я лечу каждый день. Ибо эта хворь убивает сначала твою душу, а потом уже тело.
– Быть может, и так… Но лекарства от этой своей хвори я не знаю. Понимаешь, добрый мой Сейид, некогда я мечтал найти девушку, единственную… Ту, которую привлечет не мое тело, не мои деньги, не мой царственный отец… Ту, которой нужен буду лишь я сам, пусть и оборванец, но я сам. Понимаешь ли ты меня, друг мой?
– О да, Рахман, конечно понимаю. Все мы, когда молоды, мечтаем найти единственную и неповторимую. А став старше, убеждаемся, что таких женщин просто не бывает. И потому учимся наслаждаться ласками одних, мудростью других и заботой третьих. Ты просто еще молод. И потому думаешь, что такую женщину можно сыскать под небом.
Рахман рассмеялся.
– Но ведь и ты, друг мой, не стар. Ты же всего на два года старше меня.
– О нет, мальчик мой, я старше на все те жизни, которые мне не удалось отобрать у смерти, старше на все те страдания, от которых я не смог избавить нуждавшихся в моей помощи. Лекарь всегда старик. Если он, конечно, истинный лекарь, а не болтун на жалованье.
Рахман склонил голову, чтобы скрыть улыбку. Сейид был замечательным лекарем, но очень любил жаловаться на бессилие своей науки перед величием человеческой жизни.
– Но тебе, добрый мой Рахман, я бы настоятельно рекомендовал принять достаточную дозу лекарства от твоей хвори. Я знаю при дворе прекрасных знахарок, которые вмиг излечат тебя от твоего недуга.
– Знахарок? – На лице Рахмана отразился нешуточный испуг.
– Ну, если тебе не по душе придворные дамы, мы можем пригласить для твоего излечения девадаси – храмовых танцовщиц…