Я стерпела. Не завелась. Не расплакалась. Пусть после этого кто-нибудь посмеет сказать, что я ввела его в заблуждение насчет себя! Я рассмеялась. Сняла, чтобы не запачкать, платье и принялась отмывать блевотину с ковра.
Так все и произошло. Соседи сверху постучали в пол, чтобы мы вели себя потише.
"Экая мерзость!"
Кто? Что? Что он хотел сказать? Мерзость - работать передком? Не знаю. Да и знать не хочу. Ему явно еще было худо, но он сел на кровати, заставил меня раздеться, долго смотрел и единственное, что сказал: "Какая ты крохотная". И, кажется, добавил: "Умора!"
Теперь видите, насколько это было душещипательно. Он и в унитаз-то пописать не смог бы, но все равно попытался взять меня. Ничего у него не получилось, но он продолжал упорствовать, а соседи над нами начали уже свирепеть.
В конце концов он уснул. Я долго не спала, раздумывала, не лучше ли будет уйти. Но решила остаться. На ночном столике был будильник, и я поставила его на восемь. Было без десяти пять. В восемь я поднялась и приготовила кофе. Когда у него экзамен, я не знала, но мне было известно, что обычно они начинаются в десять. Так что времени хватало.
Перед тем как разбудить его, я надела комбинацию.
"Боб!.. Пора… Уже восемь…"
Он открыл глаза и с удивлением, словно не узнавая, уставился на меня.
"Чего ты меня разбудила?" - наконец спросил он. "Восемь часов… У тебя экзамен…"
И вот тут-то, Шарль, я получила доказательство, что решение он действительно принял еще до встречи со мной. Вид у него был на море и обратно. Но взгляд - как у человека, который соображает, что говорит.
"Я не собираюсь идти на него". - "Но…" - "Ложись".
Вдруг он почуял аромат кофе.
"Дай-ка глоточек".
Опершись на локоть, он выпил почти всю чашку, потом поинтересовался: "Уходить собралась?" - "Почему?" - "Комбинацию надела". - "Слушай, а нет никакого способа заставить тебя передумать?" - "Ты насчет экзамена? Отвечаю в последний раз: нет, нет и нет! Еще спросишь, разозлюсь. А теперь на твой выбор: или ложись, или выметайся".
Мы с Люлю приканчивали вторую бутылку.
- Как ты догадался, я легла, иначе бы меня здесь не было. Мы опять уснули. А потом я услышала сильный стук в дверь и толкнула Боба.
"Кто-то тебя добивается".
Он протер глаза, допил холодный кофе, оставшийся на дне чашки, и взглянул на часы.
"Это мой отец", - невозмутимо сообщил он.
Стучали уже минуты три, если не больше: я не уверена, что проснулась сразу. С той стороны пытались повернуть дверную ручку, но я ночью опустила защелку.
"Робер!" - раздался мужской голос.
Я видела, что Боб колеблется, отозваться или нет.
"Я знаю, что ты дома. Привратница слышала, как ты пришел". - "Да, папа". - "Ты откроешь?" - "Секунду…"
Это были последние минуты в его жизни, когда он еще оставался маленьким мальчиком, и я при этом присутствовала. Возможно, в тот момент он пожалел, что я не ушла. Несколько лихорадочно Боб натянул брюки, набросил домашний халат, потому что спал без пижамы.
"Через другую дверь…" - произнес он.
То есть через дверь, которая вела из гостиной на лестницу. Я старалась одеваться бесшумно, надеясь потихоньку улизнуть.
"У тебя в спальне кто-то есть?" - "Да, папа". - "Женщина?" - "Да". - "Ты из-за этого не явился на экзамен?"
Была половина двенадцатого. Мне оставалось только надеть платье. Я рассчитывала выскользнуть, держа туфли в руке.
"Нет, не из-за этого", - ответил Боб голосом, какого никогда больше я у него не слышала.
Вопреки моим опасениям отец Боба не пришел в бешенство. Самого старика я не видела, слышала только голос. Он мне понравился; мне всегда казалось, что я могла бы полюбить отца Боба. Дверь между гостиной и спальней осталась приоткрытой. Мне почудилось, что он прислушивается, и я боялась пошелохнуться.
"Я долго думал и решил, что никогда не стану ни адвокатом, ни судьей". - "Почему ты не предупредил на факультете?" - "Виноват". - "Часто тебе случалось напиваться?" - "Этой ночью я был пьян в первый раз". - "Ты давно знаешь эту женщину, которая у тебя в спальне?" - "С половины седьмого вчерашнего дня". - "Тебе нечего мне сказать?" - "Сегодня - нет, кроме одного: мне очень горько, что я разочаровал тебя". - "Ты пошлешь извинения своим профессорам?" - "Обещаю". - "Со мной приехала твоя сестра. Я сказал ей, что вечером мы втроем пойдем в "Фуайо" отпраздновать твой успех. Она ждет меня в отеле". - "Извинись перед ней за меня". - "Когда я тебя увижу?" - "Я приеду в Пуатье повидаться с тобой, как только буду способен объяснить, почему я это сделал".
С минуту они молчали, и мне было уже слишком поздно удирать. Я услышала, как повернулась ручка двери, потом раздалось покашливание.
"До свидания, сын".
"До свидания, папа".
Дверь открылась, закрылась. Послышались медленные шаги вниз по лестнице, и я, если бы осмелилась, могла бы, подбежав к окну, увидеть отца Боба, когда он выходил из дома.
Боб не сразу возвратился ко мне. Я раздумывала, что мне делать, и тут он вошел в комнату; он был куда спокойнее, чем я ожидала, в уголках губ дрожала легкая полуулыбка. Вам знакома эта его улыбка, но тогда она была еще не такая, как потом. В ту пору в ней еще чувствовалась какая-то нервозность, неуверенность.
Боб с удивлением взглянул на туфли, которые я держала в руке, и вмиг все понял.
"Свари-ка кофе, - попросил он. - В тюбике еще остался аспирин?" - "Две таблетки". - "Давай их сюда".
Он даже не поинтересовался, не нуждаюсь ли и я в аспирине.
"Есть хочешь?" - "Нет", - "Я тоже. Тогда будем весь день спать. А вечером пойдем поужинаем".
Мы занялись любовью, потом он уснул, а я лежала с открытыми глазами, и мне стало грустно. Спал он до шести. Мы по очереди приняли ванну, и это его рассмешило.
"Не знаю почему, - вдруг заявил он, - но мне безумно хочется устриц".
Тут рассмеялась я. И мы оба принялись хохотать. Нас с ним ничего пока не связывало. Стоило нам посмотреть друг на друга, что-нибудь сказать, все равно что, - и мы прыскали со смеху.
"Где твои вещи?" - "У твоего друга". - "Он мне не друг, просто знакомый".
Внезапно Боб испытующе взглянул на меня.
"Ты его любишь?" - "Нет". - "Но он тебе нравится?" - "Нет". - "А меня любишь?"
Я смеясь ответила "нет" и была удивлена, с какой серьезностью он впился в меня взглядом. Я тут же добавила: "Я пошутила". Но Боб отрывисто бросил: "Нет".
Через секунду он пробормотал: "Ладно, пошли поедим устриц и заберем твои вещи".
Дверь резко распахнулась, когда мы меньше всего этого ждали; видимо, мы оба вздрогнули, словно пойманные с поличным. На сей раз мадемуазель Берта не высунула голову в бигуди - она вылезла из спальни, облаченная в чудовищный фиолетовый халат; от злости нос у нее совсем заострился.
- Вы что, решили провести вместе всю ночь, делясь вашими грязными тайнами?
Крылья носа у Люлю задрожали, кончик побелел, а по лицу пошли пунцовые пятна. Какой-то миг обе женщины были готовы вцепиться друг в друга.
Но Люлю сдержалась и только хрипло произнесла:
- Совершенно верно! И на это у меня еще по меньшей мере два часа.
Старая дева опешила, открыла рот и мгновенно исчезла за дверью.
- Вы не боитесь, что она уйдет? - спросил я, слыша в спальне стук выдвигаемых и задвигаемых ящиков.
- Не надейтесь! Выжить ее труднее, чем кота утопить.
Мадемуазель Берта не могла этого не слышать: Люлю не дала себе труда понизить голос. К моему великому удивлению, возня за дверью мгновенно прекратилась, скрипнули пружины кровати и наступила полная тишина.
6
Последнюю неделю августа и три первых сентябрьских дня я провел в нескольких километрах южнее Ла-Рошели, в Фурра, куда моя жена ездила на каникулы, еще когда была ребенком. По два раза в день я купался в море; из-за илистого дна у него здесь желтоватый цвет. Ел мидий, устриц и морских гребешков. Когда не было дождя, часами сидел в шезлонге - то в тени, то на солнце, а как-то вечером, проходя мимо казино, зашел и рискнул поставить на счастье несколько франков. Ну и, наконец, иногда играл с сыновьями; правда, они принимали меня в игру, только чтобы доставить мне удовольствие, относились ко мне снисходительно, не как к товарищу, и почти не скрывали, что ждут не дождутся, когда можно будет улизнуть к своей "компании", к сверстникам.
Почти каждый день я слышал про украденный саквояж; в конце концов он превратился в какое-то уникальное, невосполнимое сокровище.
- Ты виделся с комиссаром, о котором я тебе писала?
- Не было времени.
- Неужели в августе было так много больных? Как там Люлю?
- Не очень.
- Все переживает?
- Трудно сказать. Она вообще сильно изменилась. Боюсь, махнула на себя рукой.
- Ты часто виделся с нею?
- Раза два-три.
- У нее все так же четыре мастерицы?
- Теперь с ней живет мадемуазель Берта.
- Постоянно?
- Да.
- И они спят в одной постели?
Из предосторожности я переменил тему: мне было что скрывать, или, как, бывало, говорила моя мама, недоверчиво глядя на меня, было в чем себя упрекнуть, и это касалось не только истории с саквояжем, украденным на улице Клиньянкур.
Дело в том, что я еще дважды ходил к Аделине, а если считать тот раз, когда не застал ее, то даже трижды, причем в последний раз я, подобно Бобу, пришел к ней в субботу после полудня - в последнюю субботу, которую провел в Париже, перед тем как сесть на поезд и поехать в Фурра.