Кира третий день одна в пустой квартире. Глеб привез ее в пятницу, уехал к Марине, и больше она его не видела. Муся не отвечает на телефонные звонки. Заболоцкий как абонент недоступен. Ну что же, вот Кира и в Москве. И где же барабаны? Где литавры и колокольчики? Где та ликующая, манящая жизнь в полные легкие, к которой она так стремилась? Никому она не нужна. Даже у Веры Петровны по телефону подозрительно счастливый голос. Кира, конечно, ей все расписала в восторженных тонах. Ты Вера Петровна не переживай. У Киры? У Киры все отлично! Разве может быть по другому? Глеб просто душка. Если бы Вера Петровна знала, как Кире одиноко. Хоть волком вой.
В квартире Глеба все выкрашено в белый цвет. Эта арктическая белизна угнетает ее. В гостиной обстановка как в приемной у дантиста. Телевизор, высоко прикрученный к стене, столик, диван и два кресла на тонких ножках, в стиле семидесятых. Наверное так модно, но Кира бы никогда не обставила так свою квартиру. Ей нужны статуэтки, коврики, цветы в горшках, чтобы было уютно. Да, она привязана к мещанской пыли. В его спальне стоит огромная кровать с черными, шелковыми простынями. Кира чувствовала, что эти простыни от Марины. Вообще, Марины в этой квартире было много. Домашние шлепанцы на платформе. Кира мерила, они на три размера ей большие. Шелковый с кружевами халат, цвета вареной говядины, он еще пахнет духами. Фотографии расставлены везде, даже на прикроватной тумбочке Глеба. У Марины высокомерное лицо, короткий нос, острый подбородок. Она худая, ну и что? В Кире тоже всего сорок шесть килограмм. И в то же время Кира понимает, что как бы она себя не убеждала, Марина необычно красива. Кира открывает шкаф Глеба, ей стыдно, но она не может себя пересилить. Глаженые офисные рубашки висят в ряд, много голубых, некоторые в полоску, одна розовая. Она гладит их по рукавам и тихо укоряет себя : Я сумасшедшая, озабоченная, но что же мне делать? Я его люблю.
От чашки чая идет пар, Кира тарабанит по ней пальцами. Кончикам горячо, она задерживает их на горячем боку и потом, когда уже невозможно терпеть, одергивает руку. Она встает и подходит к окну. Дом Глеба типовой, посажен среди таких же натыканных высоток-пеналов. Во дворе никого, пусто. Такая же пустота у нее в душе, никто ее здесь не ждал и не хотел. Она вспоминает как небрежно и быстро Глеб показывал ей квартиру. Как нехотя дал ей ключи, как попрошайке. Совсем не было тепла в его голосе. Конечно, у Глеба есть Марина и всегда были женщины. А она-Кира лишняя. Что она может предложить ему? Марина столичная и утонченная, на фотографиях видно, как дорого она одета, у нее есть шик, которого у Киры нет. Разве можно купить шик на рынке? Они с Верой Петровной обегали весь рынок в поисках шика. Мать, правда, пребывала в глубоком самообмане, что с хорошим вкусом даже маленькие деньги могут произвести нечто грандиозно ошеломительное. Например, если с черной водолазкой и юбкой повесить на шею претенциозный кулон из придорожного булыжника, слава китайскому капитализму, то сразу можно сойти за приличного человека. Весь скудный гардероб Киры состоит из вещей чрезвычайно простых, геометрических линий, с претензией на французский шик. Кто бы знал что это такое? Все было черно-серых цветов. Гардероб юной вдовы, как назвала Кира весь этот траурный ворох. Тем не менее в последний вечер, перед отъездом в Москву, она самодовольно вертелась перед зеркалом, примеряя ту же водолазку и юбку, и тщеславно думала что все-таки в ней, Кире, что-то есть. Этот самый шик, который как они думали с матерью им удалось поймать и упаковать в чемодан. И вот, один день в Москве с Таисьей и девицами в офисе, и ее гардероб в стиле благородная бедность уже совсем ее не радует.
Она кидается к зеркалу проверить. Крутится во все стороны. Нет, все таки что-то есть. Может быть, еле различимое, но все таки оно там, мелко блестит, неуверенно мерцает. Вот и хорошо! Лишь бы не погасло. Она будет работать изо всех сил и развивать это неразличимое. Оно есть, а это уже и так много. Кира всего добьется, и докажет Глебу что она не просто китайский пуховик с дешевым чемоданом! Завтра она отнесет документы в театр. Нужно действовать. Она не будет ждать когда счастье упадет ей на голову, а будет бороться за него.
Глава 11
Муся, теперь более праздничная и яркая, что-ли. Что-то очень свежее в ее посветлевшей без солнца коже. Новая, незнакомая Кире шубка ловко сидит на быстрых, постоянно двигающихся плечах. Подруга всегда была быстрый огонь – все ее ладное тело не устает двигаться и легко принимать изящные позы. Каждый раз Кире открывается что-то новое, очаровательное и мимолетное, что нельзя ухватить надолго и оставить в памяти. В этом и было все притяжение Муси. В постоянном перетекании из одной позы в другую, поднятых бровях и играющей полуулыбке, всегда готовой легко растянуться и подарить мягкий, заразительный смех. Фотографии же ее, лишенные живого очарования этих бесконечных мелких движений, были всегда невзрачны. Тени всегда ложились неправильно. И однажды, перебирая снимки, сделанные в училище, Кира справедливо заметила : Муся, тебя нужно смотреть только живьем.
Теперь вживую, Кира сразу же вспоминает суетливую прелесть подруги. Муся очень рада Кире, она все никак не может успокоиться, постоянно дотрагивается до нее и мурлычет:
– Кирка, как же я по тебе соскучилась! Это китайский пуховик? Правильно, нужно же им куда-нибудь сбагривать перья от уток по пекински. А цвет какой чудесный! Я тоже в таком приехала. А теперь, смотри… Нравится моя новая шкурка? – спрашивает она поглаживая свою легкую шубку.
– Прелесть, – соглашается Кира и добавляет с издевкой, но по доброму, тоном давно установившимся между подругами, у которых нет секретов друг от друга.
-Меценаты подарили, наверное ? Ценители искусства?
– Меценаты, меценаты, – улыбается Муся. – Нет не Алиш… Не знаешь кто. Алиш бросил меня полгода назад, когда его жена с ребенком приехала. Выставил мои вещи в подъезд, дал пятьдесят долларов, чтобы не пропала. Комик, правда? Спасибо Грише, он меня обул, одел и снял квартиру.
– Ты же в театре работаешь.
– Ну да, в театре, – вдруг обозлившись говорит Муся. Она достает сигарету и изящно прикуривает ее, – Это долгая история. Работала я тут в одном театре...А впрочем, это не интересно...
Кира с жалостью смотрит на подругу. Жизнь в Москве, которая издалека казалась такой легкой и беспечной, не так проста. Ей думалось что Москва спокойный океан, где все желаемое прибивает к твоему берегу. А здесь может штормить, оказывается. И даже разбивает лодки.
– Гриша тоже женат?
– А я знаю? Это очень личный вопрос, а мы с ним не так долго знакомы, чтобы фамильярничать друг с другом. Да и вообще, при чем здесь это? Что еще? – обороняется Муся.
– Знаешь, Муся... Зачем ты врала? И про Алиша и про театр?
– Ну а если бы я тебе написала, что мне плохо? Что работу не могу найти? Что на улице осталась? Что стояла со всеми этими в подворотне, чтобы в Макдоналдсе поесть? Как мужики подъезжали на машинах, выстраивали нас в ряд и осматривали с включенными фарами! Я с голоду подыхала!
Глаза ее наполняются злыми слезами. Кира хватает ее за руку, но Муся ее отдергивает.
– Знаешь, – голос Муси дрожит, – Все и так считают меня прошмандовкой...
– Я не считаю.
– Ну, это ты так говоришь. Это тебя воспитали такой вежливой. Вы же все почкованием размножаетесь...Миловановы.
– Не ври! Ты дура последняя! Ты знаешь, что я тебя люблю и Вера Петровна тоже!
– Мне совсем некуда было деваться, хоть навсегда на панель, понимаешь? Еще менты эти…,– говорит Муся подняв высоко голову и выпустив дым быстрой тонкой струйкой.
– Ну почему ты ничего не написала?
– И что? Что бы ты сделала? Прислала бы томик Тургенева?
– Я денег прислала бы, или позвонила Заболоцкому.
– Ну как ты не хочешь понять!? Вот этого я и не хотела! – выкрикивает Муся. – Не хотела участия Заболоцкого, Мамонта и всего вашего подлого, академического коллектива!
Рука ее остервенело давит окурок в пепельнице. Кира кладет свою ладонь на ее руку и молчит. Мусе стыдно, она знает, что Кира – могила, и никто бы от нее ничего не узнал.
– Прости меня, пожалуйста...
Они обнимаются. Муся оживает, опять любуется шубкой.
– Знаешь, этот Гриша-вылитый питекантроп. Смешно сказать, лобик узенький-узенький. И по морде может заехать если что…
От возмущения глаза Киры сужаются, она снова хватает подругу за руку.
– Но он меня от голодной смерти спас, пойми. Питекантроп -это же почти человек. Я конечно, благодарна, – она прикуривает новую сигарету. – Но и он не даст забыть, память у него, дай бог каждому хомо сапиенс, – усмехается она.
– А как с работой? – спрашивает Кира.
– В театре? –Муся смеется. – Уж ходила-ходила, искала-искала, все каблуки стоптала. Не берут! В офис не берут – нет опыта работы. В официантки я не хочу, да и деньги там платят...чулки не купишь. А что я умею? У меня в дипломе написано : Артистка балета и баста. Все родители, – нахмурясь говорит она, – растили богемную девушку. И вырастили на радость себе и на горе ей самой. Она ведь бедная только и умеет делать трагические лица и белыми ногами махать. И ты кстати тоже... Хотя у тебя шансов пробиться больше, ты у нас талантливая. Это я всегда на классике у боковой палки и в театре у воды. Это у меня всегда плохая спина была.
Настроение у Киры падает еще больше. Вот зачем она приехала? Видимо лицо ее меняется, потому что Муся сразу спохватывается и тараторит: