Я лежу во фруктовом саду. В яблоневом цвету гудят пчелы, а я смотрю на солнце, мелькающее в листве, и мечтаю о том, чтобы стать величайшей поэтессой, какую когда-либо знал мир. Времена тяжелые. Мы только что пережили десятилетнюю войну с афинянами, и на виноградники и торговые пути Лесбоса медленно возвращается мир. Молодежь почти и не знает, из-за чего воюют взрослые. Дай сами взрослые толком этого не знают. Людей волнует то, что их волновало всегда: любовь, голод, деньги, власть. На последнем месте песни. Но не для поэта.
Островом Лесбос правит Питтак, мудрец и великодушный тиран. По крайней мере, таким он вошел в историю. Я не нашла его ни мудрым, ни великодушным. Аристократы, как всегда, сражались за свои права землевладельцев и виночерпиев. Но в политику я впутаюсь потом. Я молода - слишком молода, чтобы стать женой, но не слишком, чтобы думать о замужестве, - и я лежу во фруктовом саду, думаю о своей судьбе. Надо мной боги, они заключают пари.
АФРОДИТА: Поэтесса может стать такой же великой, как и поэт-мужчина. Я докажу это с помощью Сапфо, которая мне поклоняется. Вот она лежит во фруктовом саду и мечтает.
ЗЕВС: Может быть, она и станет великой, но держу пари - бросит все ради любви к какому-нибудь шалопаю, который и мизинца ее не будет стоить.
АФРОДИТА: Это невозможно. Даруй ей песенный талант, и я докажу, что ты ошибаешься. Ни один мужчина не сможет посрамить ее.
ЗЕВС: Сможет-сможет.
АФРОДИТА: Ты, наверно, сможешь, но я веду речь о смертном… пусть и самом неотразимом смертном.
ЗЕВС: Что ж, сделай его неотразимым. У тебя есть для этого возможности. А я наделю ее талантом. И тогда посмотрим, кто прав. Передай-ка мне нектар.
Чтобы одержать победу в этом споре, Афродита спустилась на землю в обличье старухи. Она ходила среди людей. Многие мужчины с презрением смотрели на нее. И женщины тоже. Глупость смертных забавляла ее. Неужели они могут узнавать богов, только когда те сидят на многоцветных тронах и облачены в пурпур? Видимо, так оно и было. Афродита обыскала весь Лесбос в поисках подходящего мужчины. Наконец она нашла молодого и прекрасного лодочника по имени Фаон, который бороздил воды между Лесбосом и Лидией. Он обходился с ней вежливо, словно она была красавицей, и не взял денег за перевоз. Он был так внимателен - Афродита даже забыла на мгновение, что превратила себя в старуху. Очарованная красотой и почтительностью юноши, богиня решила одарить его вечной молодостью.
Когда они подплывали к берегу, Афродита вручила Фаону овальную алебастровую шкатулку с чудодейственным бальзамом.
- Если ты умастишь этим свои губы, грудь, фаллос, то станешь неотразимым для женщин и никогда не состаришься, - сказала богиня.
- Спасибо, - ответил лодочник, догадываясь, кто эта старуха.
Она одарила его ослепительной улыбкой и исчезла.
Так я получила дар бессмертной песни. А Фаон - вечной юности и обольстительной красоты. А боги смотрели на все это и смеялись.
Я разделяю мое детство на до и послевоенное. Война заставила нас бежать из Митилены в сторону Эреса - места, где родилась моя мать. Мои дед и бабка были для меня единственным известным мне островком безопасноти. Я вспоминаю свою бабушку, и меня окутывает запах лаванды и меда. Я помню моего деда - беспощадного в бою, но нежного ко мне, единственной внучке.
Мой отец Скамандроним остался смутным мифом в моей памяти, он то появлялся, то уходил в окружении людей, вооруженных пиками с бронзовыми наконечниками. Когда война забрала его, я быстро повзрослела, узнав о его смерти и увидев его холодный прах, вернувшийся домой в урне. Отец, так и оставшийся молодым, превращается в легенду для дочери. Для меня он всегда красив и молод, скорее бог, чем отец. Всякий раз, вспоминая о нем, я возвращалась назад во времени, снова становилась шестилетней. Я вижу, как он подбрасывает меня, кружится со мной на руках. "Маленький вихрь" - так он меня называл. Я и стала маленьким вихрем.
Я знала, что он любит меня больше братьев. Они были его продолжением, а я - радостью. Случалось, ночью я брела по дому в темноте, надеясь, что мои шаги разбудят его. (Спал он, как и все воины, очень чутко.) Когда он просыпался и подхватывал меня на руки, я обнимала его за шею и просила вынести во двор. Там, рядом с журчащим фонтаном, мы вели наши чудесные тайные беседы.
О чем мы говорили? Я почти ничего не помню… вот разве что как-то я спросила у него, любит ли он меня сильнее, чем маму. Харакс, Ларих и Эвригий были младше меня. К тому же они были мальчишки. Я знала: меня он любит сильнее.
- Я люблю тебя по-иному, - сказал он. - Ее я люблю огнем Афродиты. Но тебя я люблю покровительственной любовью Деметры, в этой любви пьянящая сладость Диониса, тепло огня Гестии. Любовь к дочери - умиротворение, а к ее матери - буйство.
Я задумалась на мгновение.
- А меня ты любишь сильнее, чем братьев?
- Этого я никогда не скажу, - со смехом ответил он.
Но по его глазам я поняла: да, сильнее.
В те времена, когда уничтожались виноградники и выжигались ячменные поля, мы жили за городом, среди рабов, в нашем семейном доме у бабки с дедом. Мы пребывали в постоянном страхе, что жестокие афиняне появятся здесь, перебьют всех мужчин, а женщин и детей обратят в рабство. С самого детства я знал а, что достаточно одного поворота колеса Фортуны, чтобы я из свободной превратилась в рабыню. Нам говорили, что афиняне отравляют наконечники своих копий трупным ядом, что они без зазрения совести убивают детей и даже беременных женщин. Нам говорили, что резня - их любимое времяпрепровождение. Им не хватало нашего эолийского понимания красоты жизни. Ради новых завоеваний они не остановятся ни перед чем. По крайней мере, так нам говорили наши старейшины. И у нас не было оснований сомневаться в этом. Даже дети ощущают неуверенность в завтрашнем дне, которая приходит с войной. Они могут и не понимать того, что понимают взрослые, но каждой своей клеточкой чувствуют свою незащищенность.
Я помню, как мои братья Ларих, Харакс и даже маленький болезненный Эвригий играли в войну в соснах над морем. Я помню, как они, словно гомеровские герои, колотили друг друга по головам деревянными мечами. Маленькие мальчики любят войну так же сильно, как девочки ее боятся. Я была старшей и к тому же заводилой. Я приводила их в пещеру, где можно было бы спрятаться, появись здесь афиняне.
Мысль о грабителях-афинянах меня завораживала и пугала одновременно. Во мне боролись страх и желание.
И пещере мы ели хлеб и сыр, берегли каждую крошку. Я обожала моих младших братьев и знала: на мне лежит ответственность за их защиту. Я и понятия не имела, насколько это будет трудно, когда мы повзрослеем.
Ларих был высокий и светловолосый. Он гордился своей красотой. Он жаждал стать виночерпием Питтака, и его мечта сбылась. Харакс был невысокий, коренастый, непоседливый. Мы и оглянуться не успевали, как он съедал все запасы до последнего кусочка. Он был жаден до хлеба и вина. И до женщин. Эта ненасытность его и погубила. И едва не погубила меня. А Эвригий? Я только имя его произношу, и мои глаза наполняются слезами.
Я всегда знала, что я умнее моих братьев. Знал это и мой отец.
- Если когда-нибудь братьям понадобится твоя помощь, Сапфо, обещай мне, что весь твой ум будет к их услугам.
- Обещаю, - сказала я. - Я дам им все, что будет нужно.
Откуда он знал, что им понадобится моя помощь? Он что - умел видеть будущее? Уже потом, когда он умер, я стала так думать. Мой отец был наделен удивительными способностями.
Теперь я знаю, что родители часто вверяют своих слабых детей заботам более сильных. Не делает ли это слабых еще слабее? Иногда я думаю, что так оно и есть.
Мальчики играли в войну, пока не познали женщин. Женщины не замедлили появиться, хотя и не для моего младшего брата Эвригия. Он умер совсем маленьким, разбив мое сердце еще до того, как умер мой отец.
Так война изменила наши жизни и, может быть, более всего - жизнь моей матери: она потеряла и своего возлюбленного, и младшего ребенка.
- Нам говорят, что война ведется афинянами за право торговать на большой земле, - говорила моя мать. - Но я вижу другие мотивы. В Афинах женщины не более чем рабыни, а в Спарте они всего лишь средство продолжения рода. Этих варваров на Лесбос привлекают красота и свобода нашей жизни, но они попытаются уничтожить именно то, чем восхищаются, чтобы мы стали похожи на них. Они любят хаос и мрак. Мы должны сражаться с ними до последней капли крови.
Ненависть моей матери к афинянам стала оправданием ее выбора. Она воспользовалась своей красотой, пока та не увяла. Теперь я понимаю ужас, который охватывает стареющих женщин, хотя тогда и презирала за это мою мать. Мужчины всегда ее любили. Про нее говорили, что она похожа на пышногрудую черноволосую богиню древних критян. Когда погиб мой отец и на руках у нее остались четверо детей, она ухватилась за тирана Питтака, словно за спасательный плот, и Питтак не дал ей пойти, на дно.
Ах, как я презирала ее уловки! Я не понимала, что она спасает свою жизнь. И мою.
Это правда, что на Лесбосе у женщин гораздо больше свободы, чем в Афинах. Мы могли гулять в сопровождении рабов, встречаться на рынках и празднествах. Мы не были ограничены пределами нашего жилища, как афинянки. А рабы нередко становились нашими собеседниками и друзьями.
Ведь это моя рабыня Праксиноя предупредила меня о намерении моей матери отправиться в Митилену на победное пиршество Питтака - большой симподий, каких до войны никто не видел.
- Значит, мы пойдем за ней! - сказала я.
- Сапфо, тебе здорово попадет. И мне заодно.