‒ Завтра с утра на рынок поедем. Шорты тебе купим.
‒ Я мамины хочу. Они уже поношены. И обтягивают.
‒ Обтягивают. А ей что?
‒ А ей новые. Сережка у Лены? Класс. Как он мне надоел…
И шмыгнула в ванную. Из-за двери еще прокричала:
‒ И две ее футболки ‒ те, балдежные, тоже уже мои. Мы договорились.
‒ Может и трусы тоже?
Она приоткрыла дверь и, высунув только голову, кокетливо заявила:
‒ А трусы завтра купим. Целую пачку. Мамины мне не подходят.
Засмеялась и тут же прихлопнула дверь, чтобы не получить по носу. Выражение ее лица вдруг напомнило ему другой случай, годичной давности…
На каждого члена семьи у них теперь отдельная комната. Когда Виктор за праздничным новосельным столом гордо сказал эту фразу, Светка взяла и ляпнула:
‒ Одна в запасе.
‒ В каком смысле?
‒ Моя.
И прыснув смехом прямо в тарелку, схватилась и убежала, чтобы не получить по носу. Только тогда все поняли двусмысленность фразы. Даже Сережка ухмыльнулся. И им с Ириной пришлось смеяться, не выдержали.
Все три комнаты в их квартире были раздельными и они с Ириной занимали самую большую, которая по площади почти равнялась двум детским и находилась по коридору напротив их. Каким-то само собою разумеющимся образом они в своей семье считались за одного члена. Что-то вроде папа-мама. Одно и то же. В большинстве самых разных разговоров дети их не делили надвое: это вы, вроде как одна сущность, а это мы, вроде как две сущности ‒ разные, а вы одно и то же.
По сути это так и было для них.
Светка однажды его спросила:
‒ Папа, ты в других людях тоже умеешь так… растворяться? Как в маме.
‒ Что ты имеешь в виду?
‒ Ничего плохого, ‒ испугалась она его грозного тона. ‒ Я просто хотела сказать… вы с мамой, как один и тот же человек ‒ ты слушаешься ее, а она еще больше слушается тебя. Вы такие взаимопослушные…
‒ Ну, это не совсем так.
‒ Перестань. Я же вижу. Ты вроде как растворился в ней… и руководишь ею изнутри нее, тем самым, чем растворился.
‒ Ну ты и философ…
‒ А она в тебе так раствориться не умеет. Я вижу. Может это потому, что ты кончаешь прямо в нее?
Он чуть не ляпнул в ответ, что она тоже иногда в него кончает, но только вытаращил на нее глаза:
‒ Светка!
‒ Чего Светка? Что я, маленькая? Уставился, как на новорожденную. А я вами очень горжусь. Ты бы слышал, как другие родители качают друг другу права. Умора. Придурки какие-то. А ты такой… что тебя просто невозможно не слушаться. Ты и чужих людей можешь так приручать? Научи меня, а? Или для этого нужно иметь… ну, быть мужиком?
‒ Не обязательно.
‒ Тогда научи.
‒ Да я и так вроде учу… стараюсь…
‒ Ловлю тебя на слове.
А совсем недавно, почти перед отъездом в деревню, она вдруг спросила:
‒ Папа, а если вдруг мама тебе изменит?
‒ В каком смысле?
‒ Ну, в прямом. С другим мужчиной…
‒ С чего ты взяла?
‒ Ну, а вдруг ей захочется… мало ли… всякое бывает. Что тогда будет?
‒ Отшлепаю ее по заднице.
‒ И все?
‒ А что еще?
‒ На прошлой неделе Галькину маму ее отец на своей кровати с любовником застал. Прямо в самый интересный момент. Жуть, что было. Все соседи повыбегали. И теперь все трое в больнице лежат. А маме больше всех досталось… Галька передачи им носит. Раздельные.
‒ Придурки.
‒ А ты только по заднице?
‒ Мы с мамой друг другу не изменяем.
‒ А если вдруг захочется?
‒ Светка!
Может, она тогда уже заведомо что-то знала? Или предчувствовала. В их семье все друг в друга слишком уж глубоко прониклись…
Он поймал себя на мысли, что и сейчас вспоминает эти разговоры, будто что-то такое предчувствуя…
Ирка уже лежала в постели, когда он вошел после душа. Попкой вверх, с раскинутыми ногами, в тех самых белых трусиках. Представление начинается…
‒ Сделай мне так же, как ей…
‒ Трусики прорву.
‒ Ну и что? Новые завтра купим. Такие, как у нее. И ей тоже купим. Подаришь и скажешь, что это за те, что испортил.
‒ Я их не испортил.
‒ Но ей же пришлось их стирать.
‒ Вроде она их и так не стирает…
‒ Не груби мне. Давай, сделай… точно так же…
Они оба были уже голые и предвозбужденные, когда в дверь постучала Светка.
‒ Мам, можно мне с вами? Пап, скажи ей, чтобы она разрешила.
‒ Светка! ‒ в отчаянии крикнула Ирина. ‒ Ну, ты и выбираешь время!
‒ Ну можно, а?
‒ Мы голые!
‒ Ну и что?
Ох уж это "ну и что". Даже интонации Иркины.
‒ Я вам что-то сказать хочу.
‒ Ладно, подожди.
Пока Ирка набрасывала простыню на себя и мужа, Светка уже приближалась к ним на цыпочках.
‒ Садись сюда, рядышком. Рассказывай. И не смотри так на нас.
Когда кто-то из детей собирался что-то рассказать, для них с мужем не существовало занятости.
‒ Меня Сережка все время за грудь трогает. И туда, вниз подглядывает, просит тоже показать. Говорит, что видел только детскую, без волос.
Ну вот. И здесь начинаются проблемы…
‒ Как быстро вы все взрослеете, Господи…
‒ Он специально обманывает. Он видел с волосами. У тебя. Он мне раньше рассказывал.
‒ А ты чего молчишь? ‒ повернулась Ирина к мужу, не зная, что ей на это сказать. ‒ По мужским проблемам специалист у нас ты.
‒ Какие тут проблемы… проблем пока нет. Ему интересно, возраст уже такой, двенадцать. А ты единственная, кого он не стесняется. Родная сестричка. Старшая.
‒ Он и маму не стесняется.
‒ Мама ему не так интересна.
‒ Так что, мне показать ему? Расставить ноги и показать?
‒ Подожди, не горячись. Давай поговорим. Не обязательно расставлять ноги. Если понадобится, это сделает мама. В каком тоне он тебя трогает и просит?
‒ В разных. В зависимости от…
‒ Ситуации или настроения?
‒ И от того, и от другого.
‒ Ты пожалуйста постарайся разобраться, что им движет в тот или иной момент. Если просто любопытство, расскажи ему все, что знаешь, при этом учти, что твои слова и суждения будут значить для него значительно больше, чем наши, он им больше поверит. Объясняя, можно даже и показать немножко, но так, чтобы у него от этого не осталось неприятного или грязного осадка, а наоборот, чтобы он тебя еще больше зауважал. У него именно эти, первые впечатления и картины потом на всю жизнь в памяти останутся. Понимаешь?
‒ А если не просто любопытство?
‒ Тогда тем более переводи все в тональность просвещения. Старайся не кокетничать и не усиливать в нем… ну, ты понимаешь. На самом деле между кровными родственниками, которые все время живут рядом, как правило, не возникает такого… желания. По самым разным причинам, в том числе чисто физиологическим, неосознаваемым. У меня так с моей сестрой было. Просто не хочется, не приходит в голову и все.
‒ Сережке приходит. Вы бы видели, как у него торчит. И о Янке он тоже знает.
‒ Какой Янке?
‒ С бывшего нашего двора. Она из Б-класса. Ее почти каждый день старший брат… имеет. Еще и дружкам своим дает. Прямо в школе.
‒ Господи, что за страхи такие, ‒ подала голос Ирина. ‒ Сколько же им лет?
‒ Ей четырнадцать, на год младше меня. А ему семнадцать.
‒ А родители у них есть?
‒ Конечно. Очень даже приличные. В смысле, ‒ денег у них, как грязи.
‒ А как она?
‒ Ничего. Хвастается.
‒ Ну и дела-а-а… Что творится в храме Божьем… Господи, ну и дела-то…
‒ Чего ты, мама?
‒ Как чего? Четырнадцать лет!
‒ Хм. У нас почти все девчонки уже… А Инку Беньо никто вообще не хочет, так она сама, огурцом проткнула…
Ирка вскочила на кровати, увлекая за собою простыню и не замечая, что стягивает ее с Виктора. Уставилась во все глаза на Светку.
‒ Я… ‒ потупилась та, ‒ как раз об этом… и хотела сказать…
Ирка как обомлела. Слова не может вымолвить.
‒ Только вы не спрашивайте кто он, хорошо? Пожалуйста.
‒ Х..х.орошо, ‒ чуть не задыхаясь, выдавила из себя она.
‒ Я сразу не сказала… и не спросилась… боялась, что вы не отпустите в деревню…
‒ Кто он?
‒ Ты же обещала…
‒ Да, да. Конечно. Конечно…
‒ Я всего один раз. Почти никакой. Мне стало так больно… жутко больно.
‒ Что?!! ‒ испуганно воскликнула Ирина, ‒ А… ему?
‒ Тоже. Орать начал. А потом… назвал нехорошим словом и убежал.
‒ К-каким словом? Каким словом, я спрашиваю?!!
‒ Сучкой. И сукой тоже.
‒ Господи… Господи помилуй! Помилуй, Господи…
Она бросилась к Светке и обняла ее со всей силы, непрерывно причитая на ее затылок "Господи помилуй"…
‒ Успокойся, успокойся! ‒ грозно крикнул на нее Виктор, видя, как испугалась ее причитаний дочка. ‒ Отлепись от нее сейчас же!
Его голос подействовал на нее как разряд электрического тока. Она мгновенно отстранилась от дочери и направила на мужа полные ужаса глаза.
‒ Иди ко мне, доченька… сюда, сюда… ляг рядышком, вот так… Ирка, отцепись! Или выйди отсюда!!!
Но та так и осталась сидеть с выпученными глазами и открытым от страха ртом, только наполовину прикрытым обеими ладонями, не замечая, что простыня слетела с нее и она сидит совершенно голая.
‒ Не стесняйся, что я голый, я сейчас оденусь… сейчас…
‒ Да не надо. Я тебя не стесняюсь. Я уже видела.
‒ Вот и хорошо, ‒ продолжал он нести, сам не понимая, что. Потому что думал совсем о другом… Об этой страшной напасти на их семью. И в голове крутились только два слова: за что? За что?