Я вспомнила, как возбужден был мой отец, когда увидел стену, подобную этой. Тогда он объяснял мне, что во многих английских особняках стенная роспись скрыта под слоями извести. Ее замазывали, может быть, потому что она была повреждена, или потому что изображение не нравилось новым хозяевам.
Удаление слоев побелки - их могло быть несколько - довольно сложная операция. Я видела, как это делал мой отец, и даже помогала ему; для такой работы у меня были врожденные способности. Это трудно описать, возможно, я руководствовалась инстинктом - у моего отца он был, и похоже, что я унаследовала его - но с того момента, как я увидела эту стену, я была взбудоражена и готова поклясться, что под побелкой скрываются настоящие сокровища.
Я принялась работать шпателем, но никак не могла снять верхний слой, что делать надо было очень осторожно - одно неловкое движение могло испортить ценное произведение искусства.
Провозилась я около полутора часов. Работать дольше было неразумно - здесь требовалась предельная сосредоточенность, и за все это время я не обнаружила ничего, что подтвердило бы мои догадки.
Но на следующий день мне повезло. Мне удалось отскоблить небольшой кусочек извести - лишь самую малость, но на этот раз я убедилась, что на этой стене была картина.
Я еще раз порадовалась, как мудро я поступила, найдя себе занятие, которое отвлекало меня от растущей напряженности в замке.
Я была занята этой стеной, когда в галерею ворвалась Женевьева.
- Мисс! - позвала она. - Мисс, где вы?
- Здесь, - ответила я.
Когда она вбежала в комнату, я увидела, что она в растерянности.
- Из Каррфура известие, мисс: деду стало хуже. Он зовет меня. Поедемте со мной.
- Ваш отец…
- Его нет… на прогулке с ней. Пожалуйста, мисс, поедемте. Иначе мне придется взять грума.
Я пообещала, что быстро переоденусь и спущусь в конюшню через десять минут.
- Пожалуйста, поторопитесь, - умоляла она.
Всю дорогу в Каррфур она хранила молчание; я знала, что она страшилась этих визитов и при этом этот странный дом притягивал ее.
Мадам Лабисс встречала нас в холле.
- Ах, мадемуазель, - сказала она, - как я рада, что вы приехали.
- Он очень болен? - спросила я.
- Второй удар. Морис нашел его, когда подавал обед. Приезжал доктор, а потом я послала за мадемуазель.
- Значит, он… умирает? - глухо спросила Женевьева.
- Трудно сказать, мадемуазель Женевьева. Он все еще жив, но в очень плохом состоянии.
- Можно к нему сейчас?
- Пожалуйста, пойдемте.
- Пожалуйста, идемте со мной, - сказала Женевьева мне.
Мы прошли в комнату, которую я видела раньше. Старик лежал на тюфяке, мадам Лабисс, видимо, пыталась устроить его поудобнее. Она укрыла его покрывалом и поставила в комнате небольшой столик и стулья. На полу даже коврик лежал. Но голые стены, единственным украшением которых служило распятие, да еще скамеечка для молитвы в углу, делали комнату похожей на монашескую келью.
Старик, голова которого покоилась на подушке, представлял собой жалкое зрелище: глаза глубоко ввалились, нос заострился. Он был похож на хищную птицу.
- Мадемуазель Женевьева, месье, - проговорила мадам Лабисс.
На лице его промелькнуло выражение, по которому я догадалась, что он узнал ее. Губы его шевельнулись, речь звучала глухо и невнятно.
- Внучка…
- Да, дедушка. Я здесь.
Он кивнул, и перевел взгляд на меня. Очевидно, левый его глаз не видел - он казался мертвым, но правый глаз замечал все.
- Подойди ближе, - сказал он, и Женевьева двинулась к его постели. Но он продолжал смотреть на меня.
- Он говорит вам, мисс, - прошептала Женевьева. Мы поменялись с ней стульями, я села поближе к нему - похоже, это его удовлетворило.
- Франсуаза, - сказал он. Тогда я поняла, что он принял меня за мать Женевьевы.
- Все в порядке. Пожалуйста, не волнуйтесь, - сказала я.
- Не надо… - бормотал он. - Будь осторожней. Смотри…
- Да, да, - успокаивающим тоном говорила я.
- Не нужно было выходить замуж… за этого человека. Я знал… что это плохо…
- Все хорошо, - старалась уверить его я.
Лицо его исказилось.
- Ты должна… Он должен…
- О, мисс, - произнесла Женевьева, - я этого не вынесу. Я сейчас вернусь. Он бредит. Он даже не узнал меня. Мне оставаться?
Я покачала головой, и она ушла, оставив меня в этой странной комнате наедине с умирающим. Я поняла, что он заметил ее исчезновение, и ему стало легче. Казалось, он собирается с мыслями.
- Франсуаза… Держись от него подальше… Не позволяй ему…
Он изо всех сил старался убедить меня в чем-то, и я старалась понять значение его слов, потому что говорил он о графе, и я чувствовала, что в этой самой комнате я могу раскрыть тайну смерти Франсуазы. И больше всего на свете я хотела доказать, что ее муж был непричастен к ее смерти.
- Почему? - спросила я. - Почему я должна держаться подальше от него?
- Такой грех… такой грех… - простонал он.
- Вам не нужно расстраиваться, - сказала я.
- Вернись сюда… Уезжай из замка. Там только несчастье и погибель… для тебя.
Усилие, потребовавшееся для такой длинной речи, казалось, истощило его силы. Он закрыл глаза. Я пришла в отчаяние - ведь он мог столько поведать мне.
Вдруг он открыл глаза.
- Онорина, ты так прекрасна. Наше дитя… что станет с ней? О, грех… грех.
Силы вновь покинули его. Казалось, он умирает. Я пошла к двери позвать Мориса.
- Конец близок, - сказал Морис.
Лабисс посмотрела на меня и кивнула.
- Мадемуазель Женевьеве нужно быть здесь.
- Я пойду и приведу ее, - сказала я, радуясь возможности уйти из комнаты, в которой витала смерть.
Идя по коридору, я поразилась царившей в нем темноте. Здесь витала смерть. Я ощущала ее. Было такое впечатление, будто из этого дома изгнали свет, будто здесь грешно было смеяться и быть счастливым. Как могла бедная Франсуаза жить в таком доме? Как она, должно быть, была рада убежать отсюда в замок!
Я дошла до лестницы и остановилась у ее подножия, глядя вверх.
- Женевьева, - тихо позвала я.
Ответа не было. На лестничной площадке было окно, свет из которого почти не проникал: оно было наполовину зашторено тяжелыми занавесями и так, вероятно, здесь было всегда. Я подошла к окну, оттуда был виден разросшийся сад. Я попыталась открыть окно, но не смогла. Его, наверное, не открывали годами.
Я надеялась увидеть Женевьеву в саду и подать ей знак, но ее там не было.
Я снова позвала ее - ответа не последовало, и я стала подниматься по ступеням.
В доме стояла мертвящая тишина. Не пряталась ли Женевьева в одной из этих комнат? Мысль о смерти, видимо, приводила ее в ужас. На нее это было очень похоже - убегать от того, что она не могла вынести. Может быть, в этом и была причина ее несчастий. Я должна заставить ее понять, что если она чего-то боятся, лучше смотреть опасности прямо в лицо.
- Женевьева! - позвала я. - Где вы?
Я отворила дверь. Это была темная спальня, шторы в которой были наполовину опущены, так же, как на лестничной площадке. За ней я обнаружила другую дверь. Судя по всему, этой частью дома не пользовались много лет.
Еще один лестничный пролет, который, как я догадалась, вел в детскую.
Несмотря на то, что внизу смерть вступила в свои права, здесь я думала о детстве Франсуазы, о котором я читала в дневниках, что давала Нуну. Мне пришло в голову, что, возможно, Женевьева, наслушавшись рассказов о детстве, проведенном ее матерью в этом доме, скорее всего могла искать убежище в бывшей детской своей матери.
Я была уверена, что найду ее здесь.
- Женевьева, - еще громче позвала я, - вы здесь?
Ответа не последовало. Только слабый отзвук моего собственного голоса, словно призрачное эхо смеялось надо мною. Если она и была там, она не собиралась выдавать себя.
Я открыла дверь. Передо мной была комната - не очень большая, хотя и с высокими потолками. Тюфяк на полу, стол, стул, скамеечка для молитвы в одном углу и распятие на стене. Обстановка в этой комнате была такой же, как и в той, где теперь лежал старик. Но отличие все же было: единственное окно, расположенное довольно высоко, было зарешечено. Комната напоминала тюремную камеру. Внезапно до меня дошло, что это и была тюремная камера.
Я хотела тотчас же закрыть дверь и убежать, но любопытство оказалось сильнее. Я вошла в комнату. Что же это был за дом, спрашивала я себя. Монастырь? Я знала, что дед Женевьевы жалел о том, что не посвятил себя богу. "Сокровище", спрятанное в сундуке, подтверждало это - монашеская ряса была самым драгоценным его имуществом. Это я узнала из первого дневника Франсуазы. А хлыст? Он истязал им себя… или свою жену и дочь?
Интересно, кто здесь жил? Кто-то ведь просыпался каждое утро в этой мрачной комнате с решеткой на окне, с голыми стенами. Он… или она… шла на это по доброй воле? Или…
Я заметила надпись, выцарапанную на окрашенной краской стене. Вглядевшись, я прочла: "Онорина, узница".
Значит, я права - это действительно тюрьма. Женщину держали против ее воли, как и тех, кто томился в темницах замка.
На лестнице раздались тяжелые медленные шаги. Я стояла очень тихо и ждала. Это явно не шаги Женевьевы.
За дверью кто-то стоял. Я отчетливо слышала чье-то дыхание. Быстро подойдя к двери, я распахнула ее.
Женщина смотрела на меня, будто не веря своим глазам.
- Мадемуазель! - воскликнула она.
- Я искала Женевьеву, мадам Лабисс, - сказала я ей.