Работать при искусственном освещении было невозможно, и как только дневной свет угас, я вернулась в свою комнату. Достала платье и посмотрела на него. К счастью, бархат не стареет, но фасон был явно устаревшим. Я приложила его к себе и взглянула на свое отражение в зеркале. Щеки мои слегка розовели, глаза, впитавшие черноту бархата, казались очень темными, а прядь волос выбилась из пучка на затылке. Собственная глупость вдруг стала мне отвратительна, я положила платье и стала поправлять волосы, когда раздался стук в дверь.
Вошла мадемуазель Дюбуа. Она недоверчиво посмотрела на меня и, заикаясь, проговорила:
- Мадемуазель Лоусон, это правда, что вы приглашены на семейный ужин?
- Да. Вас это удивляет?
- Меня никогда не приглашали на семейный ужин.
Я посмотрела на нее и вовсе не удивилась.
- Я полагаю, они хотят поговорить со мной о картинах. Легче разговаривать "за обеденным столом.
- Вы говорите о графе и его кузене?
- Да, я так думаю.
- Я считаю своим долгом предупредить вас о том, что у графа плохая репутация в отношении женщин.
Я с изумлением уставилась на нее:
- Но он не рассматривает меня как женщину! - возразила я. - Я приехала сюда реставрировать картины.
- Говорят, он жесток, но при этом некоторые находят его неотразимым.
- Дорогая мадемуазель Дюбуа, мне никогда не доводилось встречать неотразимых мужчин и я не собираюсь искать их в моем возрасте.
- Ну, вы далеко не такая старая.
Не такая старая! Или она тоже думает, что мне уже тридцать?
Она поняла, что я рассердилась, и поспешила продолжить:
- Эта несчастная дама - его жена. Вы знаете, ходят ужасные слухи… Страшно находиться под одной крышей с таким человеком.
- Я не думаю, что нам с вами что-либо угрожает, - сказала я.
Она вплотную подошла ко мне.
- Я на ночь закрываю дверь на ключ… когда он в доме. Вам следует делать то же самое. И быть очень осторожной… сегодня вечером. Возможно, ему захочется развлечься. Никогда нельзя быть уверенной.
- Я буду очень осмотрительна, - пообещала я, чтобы поскорее избавиться от нее.
Пока я одевалась, я не переставала думать о ней. Неужели и правда в тишине своей комнаты она давала волю эротическим фантазиям о попытках влюбленного графа соблазнить ее? Я была уверена, что подобная судьба так же мало грозила ей, как и мне.
Я умылась и надела бархатное платье, уложила высоко волосы и закрепила их множеством шпилек, чтобы быть уверенной, что ни одна прядь не выбьется. Приколола брошь, доставшуюся от матери - простую, но необыкновенно изящную, состоявшую из кусочков бирюзы в сочетании с мелкими жемчужинами. Я была готова минут за десять до того, как пришла служанка, чтобы проводить меня в столовую.
Мы прошли в крыло замка, построенное в семнадцатом веке - позднейшая пристройка - в большую сводчатую комнату - столовую залу, где, как я воображала, принимали гостей. Было бы неразумно сидеть за таким столом небольшой компанией, и я не удивилась, когда меня повели в маленькую комнату по соседству - разумеется, маленькую по меркам Гейяра. Комната была очень уютной: темно-синие шторы на окнах - совсем не похожих на узкие проемы в толстых стенах, обеспечивавшие полную безопасность, но почти не пропускавших света; по обе стороны каминной доски стояли канделябры с зажженными свечами. Еще один такой же красовался посреди накрытого для ужина стола.
Филипп и Женевьева были уже там. Оба они по-видимому были в подавленном настроении. На Женевьеве было серое шелковое платье с кружевным воротником; волосы ее были завязаны сзади розовым шелковым бантом. Выглядела она почти скромной и совсем не похожей на ту девочку, с которой я встречалась раньше. Филипп в вечернем костюме был еще элегантнее, чем при нашей первой встрече, и, казалось, был искренне рад видеть меня.
Он радостно улыбнулся:
- Добрый вечер, мадемуазель Лоусон. - Я ответила на его приветствие, и это было немного похоже на тайный дружеский заговор.
Женевьева сделала неуклюжий реверанс.
- Полагаю, вы сегодня были очень заняты в галерее, - сказал Филипп.
Я подтвердила его предположение и объяснила, что перед тем, как приступать к столь тонкому делу, как реставрация картин, необходимо провести тщательную проверку.
- Это, должно быть, очень увлекательно, - сказал он. - Надеюсь, вы добьетесь успеха.
Я была уверена в искренности его слов, но во время разговора он прислушивался, не идет ли граф.
Он появился ровно в восемь, и мы заняли места за столом - граф во главе его, я по правую руку от него, Женевьева по левую, а Филипп напротив. Тут же подали суп, а граф тем временем расспрашивал о моих успехах в галерее.
Я повторила ему то, что уже рассказала Филиппу о начале реставрационных работ, но он выразил больший интерес - то ли от того, что действительно беспокоился о своих картинах, то ли просто из вежливости - это осталось для меня загадкой.
Я сообщила ему, что собираюсь сначала обработать картину водой с мылом, чтобы снять поверхностную грязь.
Глаза его весело заблестели.
- Я слышал об этом. Воду нужно наливать в специальный горшок, а мыло должно быть сварено в новолуние.
- Мы больше не руководствуемся подобными суевериями, - ответила я.
- Так вы не суеверны, мадемуазель?
- Не больше, чем все современные люди.
- О, и в наше время многие страдают этим пережитком. Но я уверен, что вы слишком практичны, чтобы иметь такие причуды, даже в этом доме. У нас в замке были люди, - его взгляд обратился к Женевьеве, которая, казалось, съежилась на своем стуле, - гувернантки, так они просто отказывались работать здесь. Некоторые из них заявляли, что в замке водятся привидения; другие уезжали безо всяких объяснений. Что-то здесь было для них невыносимо… или мой замок, или моя дочь.
В его глазах, когда они задерживались на Женевьеве, было холодное отвращение, и я ощущала, как во мне поднимается волна возмущения. Он был из тех мужчин, которым нужны жертвы. Он пытался изводить меня в галерее, теперь пришел черед Женевьевы. Со мной это было по-другому. Я была виновата - приехала под фальшивым предлогом - и к тому же могла постоять за себя. Но ребенок… а Женевьева совсем юная и такая нервная, взвинченная! И при этом он не сказал ничего особенного. Язвительность чувствовалась в самой манере общения. И это тоже не было неожиданностью. Женевьева боялась его. И Филипп, впрочем, как и все в этом доме.
- Если говорить о суевериях, - поспешила я на выручку к Женевьеве, - то в таком месте, как это, есть где разгуляться воображению. Тем не менее, нам с отцом приходилось останавливаться во многих очень старинных домах, но я ни разу не встречала там ни одного привидения.
- Может быть, английские привидения ведут себя более скромно, чем французские? Они не появляются без приглашения, и это значит, что они посещают лишь тех, кто их боится. Впрочем, я могу и ошибаться.
Я вспыхнула:
- Наверняка их манеры соответствуют времени, в котором они жили, а этикет во Франции всегда был более строгим, чем в Англии.
- Вы, как всегда, правы, мадемуазель Лоусон. Являться без приглашения более характерно для англичан. Поэтому в этом замке вы в безопасности… при условии, что не пригласите сюда посторонних.
Филипп слушал очень внимательно, Женевьева - с некоторой опаской, я осмелилась завязать беседу с ее отцом.
После супа подали рыбу, и граф поднял свой бокал:
- Я надеюсь, это вино вам понравится, мадемуазель Лоусон - оно из нашего винограда. Вы так же хорошо разбираетесь в винах, как и в картинах?
- Мои познания об этом предмете ничтожно малы.
- Я думаю, во время вашего пребывания здесь вы узнаете о нем довольно много. Виноделие часто является главной темой бесед. Надеюсь, вам это не наскучит.
- Я уверена, мне это будет очень интересно. Всегда приятно узнавать что-то новое.
В уголках его рта появилась улыбка. Конечно - рассуждаю, как гувернантка! Ну что же, если мне когда-нибудь придется заняться этой работой, у меня есть все необходимые для этого качества.
Филипп заговорил весьма нерешительно:
- С какой картины вы начали, мадемуазель Лоусон?
- Портрет работы прошлого столетия - середина, я думаю. Я отношу его примерно к тысяча семьсот сороковому году.
- Видите, кузен, - сказал граф, - мадемуазель Лоусон настоящий специалист. Она любит картины. Она упрекала меня в пренебрежении ими, как будто я - не справившийся со своими обязанностями родитель.
Женевьева смущенно смотрела в свою тарелку. Граф обратился к ней:
- Ты должна воспользоваться присутствием здесь мадемуазель Лоусон. У нее можно поучиться настойчивости.
- Хорошо, - ответила Женевьева.
- И если ты сумеешь уговорить ее разговаривать с тобой по-английски, - продолжил он, - ты могла бы научиться вразумительно говорить на этом языке. Ты должна постараться убедить мадемуазель Лоусон, разумеется, когда она не занята картинами, - рассказать тебе об Англии и англичанах. Ты могла бы поучиться их менее строгому этикету. Это может придать тебе уверенности и м-м… апломба.
- Мы уже беседовали с ней по-английски, - сказала я. - У Женевьевы хороший словарный запас. С произношением всегда проблема, пока не общаешься свободно с теми, для кого этот язык родной. Со временем это приходит.
Опять разговариваю, как гувернантка! Я знала, что он думает то же самое. Но я сделала все, что было в моих силах, чтобы поддержать Женевьеву и бросить вызов ему. Моя неприязнь к нему росла с каждой минутой.
- Отличная возможность для тебя, Женевьева. Вы ездите верхом, мадемуазель Лоусон?
- Да. Я очень люблю верховую езду.