* * *
Весть о приближении короля с быстротой молнии распространилась по Неаполю. Когда он 10 июля появился на "Сирене" в заливе, бесчисленные барки окружили корабль, толпы людей всех сословий заполнили набережную Кьяйя и Маринеллы.
Со всех военных кораблей гремели пушечные выстрелы - королевский салют. Осадные батареи Трубриджа, придвинутые на шестьсот шагов к стенам Санто-Эльмо, с удвоенной яростью извергали огонь по тому единственному в Неаполе месту, над которым еще развевался трехцветный флаг Франции. Люди на берегу и на воде в восторге выкрикивали нескончаемые приветствия.
Это перемежалось с яростными требованиями мести, воздаяния. Потрясая оружием, обезумевшие лаццарони и члены "Армата Кристиана" призывали смерть и гибель на всех "патриотов" и "якобинцев", требовали для них смертных приговоров: Guistizia! Правосудие!
Сияя, посылая во все стороны воздушные поцелуи, Фердинанд поднялся на "Фоудройант", который он, дрожа от страха перед ядрами с Санто-Эльмо и перед вероломными кинжалами якобинцев, избрал своей резиденцией. Вокруг него безостановочно гремели приветственные крики толпы. Но ликование достигло кульминации, когда он на палубе обнял Нельсона, поцеловал руку Эмме и похлопал сэра Уильяма по плечу.
Viva il re! Viva Nelson! Viva lady Hamilton!
Viva il ambasciatore inglese!
И как будто сам. Бог пожелал чем-то ознаменовать победу королевства - выстрел из орудий Трубриджа раздробил в это мгновение древко трехцветного флага на Санто-Эльмо. Превратившись в клочья, знамя республики упало в пыль. Вместо него появился белый парламентерский флаг - знак капитуляции.
Затем на "Фоудройанте" появился Руффо. Выразив королю свои верноподданнические чувства, он заговорил о капитуляции и просил короля согласиться на нее.
Фердинанд прервал его.
- Я должен присоединиться к мнению милорда Нельсона, ваше преосвященство, - сказал он официально, избегая прежней доверительности. - Долг королей - вознаграждать заслуги, наказывать преступления. Поэтому я отвергаю капитуляцию и предаю мятежников специальному суду. Этого требует от меня, своего короля, и мой верный народ. Слышите, ваше преосвященство, как они кричат, призывая к правосудию? Глас народа - глас Божий!
Руффо, побледнев, заговорил об отставке.
- Государь, - с трудом проговорил он. - Если ваше величество больше не нуждается в моей службе…
Фердинанд медленно покачал головой. Упрямо сохраняя свою неестественную невозмутимость, он продолжал говорить. Он нанизывал слова без всякого выражения, как будто отвечал с трудом заученный урок.
- Я преисполнен благодарности за то великое дело, которое вы, ваше преосвященство, осуществили. Моя вера в преданность вашего преосвященства непоколебима. Поэтому, освобождая вас от ответственной должности наместника, введенной только в связи с чрезвычайным положением, я прошу вас как моего штатгальтера и главнокомандующего занять место председателя в Верховном государственном совете, который я собираюсь вновь создать. Подчиняясь единственно и исключительно мне, он будет получать мои указания через сэра Джона Актона и князя Кастельчикала. Пусть ваше преосвященство рассматривает как еще одно проявление моего уважения к вам поручение брату вашего преосвященства, Франческо, заслуженному инспектору моей отважной "Армата Кристиана", отвезти в Палермо взятые в качестве трофеев знамена французов и мятежников и положить их к ногам ее величества королевы как знак победы правого дела.
Он милостиво протянул кардиналу руку. И Руффо, склонившись, поцеловал ее.
Эмма следила за этим с чувством сострадания. Она видела замкнутое лицо человека, который из ничего создал армию, чтобы вновь посадить этого короля на трон. Видела насмешливые улыбки Актона, сэра Уильяма, придворных. Видела будущее Руффо таким, каким оно вырисовывалось из всемилостивой речи Фердинанда.
Окруженный сторонниками Актона, Руффо, поставленный во главе этого Государственного совета, будет просто ничего не значащей, одетой в пышную мантию марионеткой. Выставленной напоказ, если она скажет "да", отброшенной в сторону, если скажет "нет". В то время как брата будут держать в качестве заложника при дворе в Палермо.
Руффо лишен влияния, Караччоло мертв, патриоты уничтожены - Англия победила всех противников.
И тем не менее у Эммы не было ощущения триумфа.
Она шла подобно лунатику. Поднималась все выше и выше, обратив взор лишь к блистающим звездам в небесах. И вот, достигнув вершины, разбуженная тем громом, который возвещал смерть Караччоло, она оглянулась на пройденный путь, на мрачные тени поверженных жертв.
Ее охватил ужас. Перед собственными деяниями, перед колдовским очарованием той силы, которая привела ее сюда.
Мария-Каролина говорила о темной силе, которая жила в золотой диадеме королев. Теперь Эмма поверила в это. Теперь, когда она сама была королевой.
Не той королевой, радостной и блестящей, которая ехала навстречу победителю Абу-Кира. А королевой, в руки которой Мария-Каролина отдала свою власть. Власть над жизнью и смертью…
Имел ли в виду Чирилло манию величия, когда он назвал болезнь королев истерией? Болезнь, которая передается по наследству? Которая овладевает всеми, приблизившимися к ним?
Чирилло…
Он лежал у ее ног в мрачном кубрике, слышал крики толпы, требовавшей смерти его и его спутников, - той самой толпы, которая всего лишь несколько дней назад благословляла его искусство целителя, всегда готового прийти на помощь…
Ее охватил страх за будущее. А если с ней будет так же, как с Чирилло, Руффо, Марией-Каролиной?
И отвращение к красивым словам власть имущих. Вопли этой толпы, радеющей лишь о своей выгоде, Фердинанд назвал гласом Бога - этот кровожадный рев воров, разбойников, убийц.
Но затем она встретила взгляд Нельсона. И все страхи покинули ее.
Он - не Фердинанд. И народ Англии не таков, как народ Неаполя.
Глава тридцать третья
День за днем принимал Фердинанд на борту "Фоудройанта" депутации из всех частей королевства, день за днем заверял он их в своей милости и благосклонности. Но одновременно он подписывал декреты, которыми объявлялось о создании нового государственного суда для наказания "патриотов". Председательствовал Феличе Дамьяни, однако душой дела был Винченцо Спечале. Судья строгий, беспристрастный, для которого престиж человека не имел никакого значения, но одержимый страстью изобличить каждого подозреваемого, осудить каждого обвиняемого.
Повторялись времена Ванни. Через несколько недель в тюрьмах Неаполя томилось уже восемь тысяч человек. И это число все росло и росло.
Нельсон испугался. Он иначе представлял себе правосудие, к которому советовал Фердинанду прибегнуть. Недолгий строгий суд над зачинщиками, и затем спокойствие, восстановление государства.
Он часто просил короля изменить процесс Фердинанд милостиво его выслушивал, одобрял его и - ничего не менял В нем обнаружилась теперь вся жестокость труса. Прежде, пока не затрагивались его собственные интересы, он нередко проявлял добродушие. Но теперь, так как ему надо было укрепить свою безопасность и власть, оказалось, что это добродушие было скорее слабостью, чем положительной чертой характера. Никакое наказание не представлялось ему слишком суровым, никакое устрашение - достаточно действенным.
И соединяя хитрость крестьянина с жестокостью деспота, он перенес приведение смертных приговоров в исполнение на время своего возвращения в Палермо. Тогда вся ответственность возлагалась бы на судей Giunta di Stato, а имя короля, чистое и незапятнанное, сияло бы сквозь мрачную мглу гонений.
Эмма часто вспоминала Чирилло. Придумывала планы его спасения. Говорила о нем с Нельсоном, просила его замолвить слово перед королем.
Нельсон и сам сожалел о страшной участи Чирилло. Охотно помог бы ему. Но как смел он заступаться только за него? Потому лишь, что Чирилло был его врачом? В то время как сотни людей, чья вина была меньше, молили о милосердии?
Это было невозможно. Честь и справедливость не допускали этого.