Он тут же полюбит ее… Потому что, как бы ни внушал он ей раньше, что ее уродство - это необычная красота, Соня не верила. Ей казалось, что если бы она стала красавицей, то Кирик полюбил бы ее… А тут такое!
Она забыла или не понимала, кто такой этот Кирик Успенский.
- Давай послушаем музыку, - вдруг сказал он, - хочешь Моцарта?
Соня кивнула, и он тихонько включил проигрыватель. Музыка расслабила ее, ей вспомнились их вечера, особенно тот, когда она рассказывала все о себе… Исповедь полилась сама собой, сначала спотыкающаяся, потом ровнее, глаже, но лишь по форме, ибо содержание ее становилось все чернее. Однако Кирик стойко слушал, не перебивая.
- Я считала, что знаю вас и была счастлива нашей дружбой… И была… - тут Соня замялась, - и была в вас влюблена. Я знала, чувствовала, что вы гениальный художник, и готова была служить вам вечно… Моделью, домработницей - кем угодно. Наверное, я не рассчитала свои силы. Когда вы ушли с той наглой дамой, которая смеялась, глядя на меня, я мгновенно решила уйти, чтобы не мешать вам, тем более что триптих вы почти закончили, я вам уже была не нужна и притом услышала, что я одноразовая модель.
Пошла к вашему своднику Макарычу и осталась у него ночевать, мне не хотелось вас больше видеть… А он давно предлагал мне работу у какого-то миллионера-художника, которому нужна необычная натура. И тут пришли ваши друзья… Геннадий и Олег…
Короче, я уехала к Геннадию.
Вы же знаете, как "шоферня" относится к натуре. Ну и вот. Делайте вывод. Очень скоро я ему надоела, он стал водить девиц, сделав с меня маленькую скульптурку и изругав вас - именно вас! - за то, что вы со своими закидонами всех художников пытаетесь подмять под себя…
Не буду говорить о последующей жизни, но однажды я оказалась на улице, в мороз…
И пошла по рукам. Я была у всех. Хотя никому, в принципе, не была нужна. Это вы что-то во мне нашли и сделали гениальные картинки - так сами художники оценили, еще говорили, что такое мог сотворить безумный или гений…
А они все нормальные и хотят красить красивых баб или уж гнусную старость, но не юное уродство. Уродство не должно быть юным, уродов надо убивать в младенчестве, так однажды сказал ваш Геннадий…
Я это запомнила навсегда. Таких, как я, не должно быть на земле, потому что они никому не нужны. Геннадий говорил, что он испытывает ко мне такое отвращение, что оно даже перерастает у него в патологическое сексуальное влечение, но после акта он готов меня убить.
Он меня бил. Избивал, если проще… Короче, чтобы уж очень не занимать ваше время, я попала к тому самому миллионеру, о котором говорил с самого начала Макарыч. Миллионер, совершенный придурок, молодящийся, как баба, пришел от меня в ужас, я поняла, что теперь мне уже совсем некуда идти… Правда, он сказал, что ночью меня не гонит, я могу переночевать… И он явно хотел поговорить о вас.
Я позвонила вашему знакомому доктору…
- Моему? - удивился Кирик. - Что за доктор?!
- Ну, не знаю!.. Он был у вас однажды и все смотрел на меня, а потом спросил: не хочу ли я кардинально изменить свою внешность? Стать красавицей. И быть неузнаваемой. Сунул мне свою визитку, присовокупив, что будет меня ждать и согласен сделать все без гонорара, потому что это лишь эксперимент: его собственный метод, который опробован несколько раз и не всегда удачно… Его звали Андрей Николаевич…
(Кирик вспомнил, что покойный Генка все говорил о каком-то докторе, который рвется к Кирику в мастерскую: хочет посмотреть, как тот работает и сами его работы, - доктору нужно это для его каких-то экспериментов… И приволок того однажды.)
Доктор сказал мне: приезжай, я оплачу такси.
Я жила у него больше трех месяцев, вместе с операциями и всем прочим. Это был еще один ужасный период моей жизни - я была подопытным кроликом. Не все сразу получилось. Андрей не давал мне смотреться в зеркало между экзекуциями…
Когда он разрешил, я разрыдалась - на меня смотрело красивое незнакомое лицо, испещренное порезами, уколами, содранной кожей!
Волос совсем не было и даже уши были перетянуты чем-то… Андрей радовался, как ребенок, давая пятьдесят процентов вероятности, что все сойдет и я буду его первая и единственная модель. Говорил, что он тоже художник, и покруче, чем эти шалопаи, которые малюют людей на холстах. А он творит такое, что никому и не снилось! Жаль, он не может пока показывать меня на всяких симпозиумах и прочее - метод его часто дает сбои… Потом он еще раз содрал с моей физиономии почти всю кожу и снова уложил в постель… Но хватит об этом.
Я взяла новое имя, фамилию, паспорт… И вот перед вами Зинаида Игоревна Семенова, фото-модель и самая-самая манекенщица Москвы и уже почти Европы.
- Сонечка, а как ты устроилась с паспортом?.. Тоже доктор? - спросил Кирик.
Сонечкино лицо потухло:
- Нет, не доктор. Все тот же Анатолий Макарович Шорников, ваш сосед. Он мог все. И наркотики тоже… Я пробовала, в самые плохие свои минуты… Но на меня курение и понюх не действуют, а уколов я боялась, хотя Макарыч и уговаривал меня. Перешла на сильные транквилизаторы.
Она хотела продолжить, но Кирик решил - теперь или никогда!
- Сонечка… - начал он с трудом, - скажи мне… только правду, и я, слышишь, никогда ни словом никому не обмолвлюсь… - он застрял, не в силах выговорить то, что давно бередило его душу.
Сонечка усмехнулась и помогла ему:
- Вы хотите спросить, виновна ли я в их смерти? Да, виновна.
У Кирика ухнуло и покатилось куда-то сердце: он предполагал, более того, был почти уверен в этом, но… Услышать такой спокойный ответ?..
Он молчал, в упор глядя на нее. Она отвечала ему грустным спокойным взглядом.
- Но как?.. - выдавил наконец из себя Кирик.
- Как я могла? Или как я это сделала? - спросила Сонечка, чуть усмехнувшись.
Он вдруг почувствовал приближение грозовой атмосферы.
Сонечка напряглась, готовая к отпору, в ее сухо поблескивающих глазах появилась твердость. Он тоже постарался взять себя в руки. Кто он, мужчина или тряпка, слабак?
Перед ним несчастное, изломанное людьми существо, в чем есть и его доля… Вместе с тем она - убийца.
Раньше, когда она думала, что убила Макса, это приводило ее в состояние стресса, а теперь она сидит перед ним спокойная и чуть грустная, и ни капли вины! Какими бы ни были те люди, которых… Можно ли их лишать жизни? Можно ли брать на себя такое право?
- Да, - сказал Кирик, - я хочу знать и то, и другое. Расскажи мне… - он чуть замялся, - как это пришло тебе в голову?..
- Если вам это так надо или так интересно, я расскажу, - согласилась она, и ему показалось, что в голосе ее просквозило презрение.
- Решила я давно, - начала она и попросила: - Дайте сигаретку, у меня закончились…
Кирик принес пачку сигарет. Соня затянулась сигаретой так, что половина ее тут же сгорела.
- Так вот, Кирик Сергеевич, решила я давно. С той минуты, когда оказалась зимой, ночью, на улице, правда, с деньгами, в куртке Геннадия, которую я сорвала с вешалки, он еще крикнул мне вслед: "Воровка! Вернешь куртку, не то в милицию сообщу! Тебя засадят!" Отнять у меня куртку он не мог - трахал очередную "натуру"…
Вот с той минуты я и решила. А сделала очень просто. Уже выйдя от доктора с безукоризненным лицом, на котором действительно не оказалось ни шрама, ни пятнышка, я отправилась к Геннадию. Он, конечно, не узнал меня, был изумлен, потрясен и тут же согласился делать скульптурный портрет…
Она посмотрела на Кирика, усмехнулась своей странной усмешкой - грустной и вместе с тем наглой:
- Вы подумали, что я и к вам… так? Не бойтесь, к вам я по-другому…
Кирик обозлился: "не бойтесь!" Он не боится, ему только с каждой минутой становилось все тяжелее, неприятнее и холоднее в ее обществе.
- К вам я по-другому, - повторила она и продолжила: - Он усадил меня за стол, выставил что-то… И смотрел тем взглядом, который я хорошо знала: алчным и раздевающим. Сказал, что хотел бы создать из меня обнаженную… Я согласилась. Он пришел в неистовство - не могла бы я раздеться, чтобы он посмотрел…
Я вышла, чтобы раздеться… У меня, вы знаете, родимое пятно на животе, над пахом как раз, и он всегда меня попрекал, когда кто-нибудь хвалил мою фигуру, орал, что у меня гадкое пятно на брюхе, что на него противно смотреть!
В общем, набросила легкий шарфик на лицо - я так задумала, честное слово, не зная, смогу ли совершить это… Мне хотелось его ошарашить, а там…
Я вошла, он обернулся и застыл: он знал мое тело и это гнусное, как он говорил, пятно… Я спросила его: ну как? Узнаешь красавицу?
У меня и голос изменился (Кирик это заметил), а тут я постаралась говорить своим прежним… Получилось.
И пока он таращился, не зная, что делать, я вдруг спонтанно вытянула вперед руки с черным лаком на длинных ногтях и взвыла: "Я пришла за тобой оттуда! Там я стала красавицей, а ты сгубил меня, я замерзла в ночи!.."
Он побелел и упал. А я ушла. Не подойдя к нему. Потом узнала, что он умер от сердечного приступа, но не в ту минуту, а чуть позже, при каком-то парне… Как видно, он ничего никому не сказал: его глодал страх, он от него и погиб. Я его убила? Он убил меня.
Сонечка замолчала.
Кирик тоже молчал, не в силах переварить услышанное. Боже! Сколько же горя пришлось на эту девочку!.. И что с ней сталось…
Сонечка продолжила:
- Макарыча я убила по-другому. По-настоящему. Он же был такая гадость, и вы все это либо знали, либо подозревали, но он вам был удобен! И никто из вас ему слова худого не сказал! Он мне сделал паспорт, когда я к нему пришла красавицей. Он не узнал меня, я сказала, что меня послал один ныне покойный художник.