Если бы им помогли гайдуки — тогда сразу в лес, в горы! Но леса, опоясывающие город, тоже окружены янычарами и полицейскими…
— Куда бежать?.. Да уж потом, как смертники, вместе будем искать путей для бегства. В горы, в лес, а потребуется — и тут будем драться до последнего вздоха! Когда грозит смерть на виселице или в змеиной яме — раздумывать не приходится! Только бы освободить!.. А потом… Может, попытаться уговорить кого-нибудь из часовых, подкупить их. Лучше всего — посоветоваться с самими болгарами. Они знают свой город и не менее нас ненавидят турецких захватчиков.
— Таких тут большинство, вся Болгария! Старые тырновчане тайком молодежь готовят! Сам сторож Даниель… — начал было Парчевич и умолк.
— Уговорить бы одного-двух помочь нам… Приведите ко мне надежных людей. Сам буду взывать к их душам, хоть и чужеземец я тут. Как тяжело, когда не знаешь города. Отсиживаешься тут, в сарае, озираясь вокруг, а там погибают молодые, чудесные люди… Приведите ко мне болгар, сам поговорю с ними. А святым отцам, может, и не следует раскрывать нашей тайны. Лучше без них.
— Да что вы, братец. Батюшки… Сам сторож Даниель…
— Грехи наши перед богом они действительно бескорыстно замолят, — прервал его Богдан. — А тут ведь турки, людоловы! Что сказать о старике Даниеле? Не ослепила ли вера его ненависти к врагам? Можно рассчитывать только на тружеников, которые, как гайдуки, с молоком матери всосали в себя эту ненависть. Только на них. Пускай священники совершают богослужение. А отца Никона надо уговорить помочь нам.
Парчевич одобрил предложение Богдана. Только порой пожимал плечами, настороженно озирался. Он во всем соглашался с храбрым казаком.
— Что же мне сказать болгарам?
— Уговорите их прийти ко мне. Посоветуйте встретиться с украинским казаком, бежавшим из турецкой неволи. Хочу познакомиться с жителями Пловдива, как вот с вами, отец. Может быть, я навсегда останусь у них, стану настоящим филиппопольцем… — горько засмеялся Богдан.
Парчевичу не по себе стало от такого смеха. Но Богдан заронил надежду. Старика бросило в пот. Посмотрел на вечерний горизонт. А из-за сарая, точно из ночной темноты, снова вышел сторож Даниель. Будто бы только его и не хватало, чтобы окончательно решить этот сложный вопрос.
— Опасности подвергаете себя, братцы, — произнес, поглядывая на небо. — Правда, уже стемнело, слава всевышнему. Но отец Атанасий настойчиво советует брату Богдану в эту ночь укрыться в новом месте.
— Где именно, отче Даниель? Лучшего укрытия, чем совиная пещера возле церкви архистратига, не найти. Туда и пойду. Не так ли, братья? — загадочно спросил Богдан.
— Должно быть, так, — пожал плечами Парчевич, по-заговорщицки посмотрев на сторожа. — Так я пошел!
Богдан не мог разглядеть в темноте выражения глаз старого Парчевича. Только его голос, дыхание, слова: «Так я пошел!» — о многом сказали не только Богдану, но и сторожу. Заговор уже начался! Даже сторож улыбнулся про себя и, словно ему подменили ноги, бодро, совсем не по-стариковски, последовал за Парчевичем.
24
В тревожном ожидании, в разговорах с озабоченным сторожем церкви прошел еще день…
Надвигалась полночь, угасали последние звуки уходившего дня. Город притих, даже собаки точно онемели, не лаяли. Лишь на реке Марице трудились, перекликаясь, плотовщики, выводя плот на быстрину, чтобы обойти забитый купеческий причал.
Вдруг на северной окраине Пловдива, на тырновской дороге, послышался топот галопом скачущего коня. Все ближе и ближе топот копыт, свист нагайки.
На улицу стремительно выскочил встревоженный всадник. Конь по привычке повернул к воротам первого двора. Но янычар стеганул его нагайкой, и он бешено поскакал по улице. Пронесся по мосту и, наконец, оказался возле высокого дубового забора караван-сарая.