Сам полковник иронически прозвал эту карету «катафалком последней своей поездки по земле».
Лаврские монахи, точно на пожар, сзывали киевских жителей на пышную встречу первого члена их братства. Жену полковника Анастасию вместе с двумя прислугами отправили в лаврской карете, запряженной четверкой лошадей.
Все это происходило в неприветливую, ненастную осеннюю пору. И только вереница мирян с ближайших хуторов, казаков из киевского гарнизона и случайных нищих несколько оживляла размытый уманский тракт.
Вязнущая в грязи карета с полковничихой тяжело раскачивалась, подскакивала на ухабах. Машталеры раздраженно кричали на лошадей, подстегивая их кнутами. Но пани Анастасия, сопровождаемая двумя девушками, не обращала внимания ни на ухабы, ни на грязь, предаваясь тяжелым думам. Гонец уже рассказал ей о муже. Он, гетман украинских войск, возвращается домой не верхом на своем боевом коне, в окружении джур и полковников, а везут его в королевской карете, с ним лекарь-француз — последняя милость монарха, как ладан в кадильнице у гроба покойника!..
Тяжела сия королевская милость смертельно больному Сагайдачному.
Вовгур, без коня, со спрятанным под кобеняком оружием, стоял в толпе богомольцев, прижавшись к старому тополю у дороги. Вдали на развилке дорог из Белой Церкви и казацких сел лаврские монахи и священники служили молебен во славу победы на поле брани, встречая своего государственного патрона и первого члена Киево-Печерского братства — Петра Сагайдачного. Молодой казак даже был огорчен такой торжественной, с кадильницами и богослужением, встречей рыцаря-воина.
Только теперь почувствовал Юрко Лысенко, как далек был от него Петр Сагайдачный, полководец, гетман. Вот эти богомольны, духовенство, монахи встречают его совсем не так, как встречает своего атамана он — джура! Невольно представил себе, как толпой бросятся они к своему кумиру с бородой патриарха за благословением. И не шпоры будут звенеть на его сапогах, и не сабля будет сверкать в его руке, а кадильница и кованый крест окажутся в руках миротворца.
Но ведь этот крест без распятия — никому не нужное сплетение железных и золотых пластинок. Для верующего распятие — умиротворение души. А для Юрка, влюбленного в свое воинское призвание, святой крест был лишь символом его самых сокровенных чаяний, сильных и, может быть, еще не совсем ясных порывов души, желаний… свободы для своего народа! Только очень жаль, что юноша слишком примитивно представлял себе эту свободу — как неограниченный простор мятежной жизни человека.
Холодный моросящий дождь то переходил в мокрый снег, а то и совсем прекращался на какое-то время. Монахи суетливо спешили навстречу гетману, чтобы приветствовать его как можно дальше от города.
Юрко Вовгур долго всматривался в посветлевшие дали, озирался вокруг. Словно искал своего места на земле. Или, может, вспомнил давно забытое печальное детство, которого, по существу, и не было у него. То снова смотрел на суетившихся монахов, которых становилось все больше и больше на пути. Вот он заметил, как целые отряды конных казаков выбрались из яра на дорогу и продолжали двигаться дальше.
Может, и ему пойти встречать полковника, повидаться с ним еще раз в такую тяжелую для него минуту?
Что он скажет своему недавнему кумиру воинской доблести, слава которого так неожиданно поблекла после предательского убийства наказного атамана Якова Бородавки? Почувствует ли Сагайдачный угрызение совести или… будет гордиться этим убийством, как частицей своей победы?
Когда на взгорье почти рысью стали взбираться изнуренные лошади, таща тяжелую королевскую, с гербами, карету, Вовгур остановился, как ошеломленный.