Содержание:
Глава 1. Дорожная 1
Глава 2. Все еще дорожная 3
Глава 3. О попутчиках всяких и разных 6
Глава 4. О волкодлаках, утренних променадах и случайных встречах 9
Глава 5. В которой повествуется о некоторых, весьма естественного свойства трудностях, коии встречаются при пересечении границы 11
Глава 6. Где действие происходит в городской библиотеке 15
Глава 7. Разбойничья 19
Глава 8. О результатах библиотечных изысканий, назойливых посетителях и хитроумных планах 21
Глава 9. О разбойничьей вольнице, невольнице и нечеловеческой любви 27
Глава 10. Цивильная 30
Глава 11. Где речь идет о тяжкой бабьей доле 33
Глава 12. О людях и нелюдях 36
Глава 13. О литературном творчестве 39
Глава 14. Столичная и почти приличная 42
Глава 15. О пользительности некоторых знакомств 45
Глава 16. Где повествуется о новых знакомствах и гостеприимных хозяевах 47
Глава 17. Семейные ужины 50
Глава 18. О чувстве патриотизма и силе золота 52
Глава 19. Маниачно - одержимая 57
Глава 20. Отвлеченная, в которой речь идет об охоте и свадьбе 60
Глава 21. В которой становится ясно, что порой живые куда опасней мертвых 63
Глава 22. О местах зловещих 65
Глава 23. Где над Познаньском восходит красная луна 67
Глава 24. Где воссоединяются семьи, что, однако, не всем в радость 72
Глава 25. О любви до смерти и после оной 75
Глава 26. Где происходит битва между добром и злом 77
Глава 27. В которой гремят грозы и воют волкодлаки 78
Глава 28. О тайнах семейных 82
Глава 29. Где повествуется о тайнах прошлого и влиянии, которое оные оказывают на дела настоящие 86
Глава 30. Где почти все подходит к логическому завершению 90
Глава 31. Последняя, в которой происходят события, к основной истории отношения не имеющие 95
Вместо эпилога 97
Карина Дёмина
Серые земли-2
Черновик
Глава 1. Дорожная
Грохотали колеса. Глухо, ритмично, и звук этот, к каковому Евдокия, по здравому размышлению должна была бы привыкнуть за трое суток пути, раздражал неимоверно. Пожалуй, сильнее этого грохота - а порой Евдокии казалось, будто бы дощатый щелястый вагон, в котором не то, что людей, скот перевозить стыдно, вот - вот рассыплется - раздражал ее тоненький голос панны Зузинской, а заодно уж и рукоделие ее. Рукодельницею же панна Зузинская, по собственным словам, была отменною, а потому не в силах были помешать творческим ея порывам ни скрежет, ни тряска, ни уж тем паче, такая вовсе досадная мелочь, как неудовольствие попутчиков.
Панна Зузинская ловко перебирая пухлыми пальчиками, вывязывала шаль.
Крючком.
И крючок этот, вида весьма благолепного, подобающего даме почтенного возраста и рода занятий - а была панна Зузинская никем иным, как свахою - завораживал взгляд Евдокии. Хищно поблескивала сталь, и вот уже мерещилось, что будто бы не нитки она связывает, но паутину плетет.
- А вот, милочка, в Саповецкой волости, вы, небось, не слышали, так там отродясь водится, что невестушку в новом доме встречают руганью, - панна Зузинская потянула ниточку, и клубок на ее коленях лежавший смирнехонько, подпрыгнул.
И сама панна подпрыгнула, наклонилась, отчего пухленькие губки ее сжались куриной гузкой, а на личике мелькнула выражение крайне неодобрительное, правда, для Евдокии так и осталось загадкой, что же панна Зузинская, которую на вторые сутки пути было милостиво дозволено величать Аглафьей Прокофьевной, не одобряла: вагон ли, сам поезд или же те слова, что против воли сорвались с языка.
- Не поминайте Хольма, милочка, а то ведь явится, - панна Зузинская прижала корзинку локотком, а вот Евдокии за ридикюлем пришлось наклоняться.
И собирать рассыпавшиеся по грязному полу, что стальные перья, что платки, что иные дамские мелочи, которые, чем дальше, тем более бессмысленными ей представлялись.
- Так вот, собирается вся родня, что свекор со свекровью, что мужнины братовья со снохами… что иные… и каждый начинает новую невестку хулить… иные и плюются под ноги…
…Евдокия стиснула в руке перо, пытаясь справиться со злостью: судя по всему, плевались не только в Саповецкой волости.
Вагон был грязен.
Там, в Познаньске, это путешествие ей представлялось совершенно иным, и пусть бы дорожные чемоданы из крокодильей шкуры остались в чулане, но…
…не так же!
Тот самый третий вагон, в котором им надобно было делать, еще на Познаньском вокзале поразил Евдокию какой‑то невероятной запущенностью. Был он темен, не то грязен, не то закопчен, некогда выкрашен в темно - зеленый колер, но ныне краска слущилась, осталась пятнами, отчего вагон гляделся еще и лишайным. По грязным стеклам его змеились трещины, а проводник, которому вменялось проверять билеты, спал под лесенкою. Еще и калачиком свернулся, тулуп накинул для тепла, стервец этаким.
- Спокойно, Дуся, - велел Себастьян, уже не Себастьян, но бравый пан Сигизмундус Авдейчик, студент Королевского университету. И картуз свой поправил.
Надо сказать, что к этому обличью, донельзя нелепому, вызывающему какой‑то непроизвольный смех, Евдокия привыкала долго.
Она не знала, существовал ли где‑то оный пан Сигизмундус на самом деле и сколь многое взял от него Себастьян, но на всякий случай от души сочувствовала этому человеку.
Несообразно высокий, был он худ и нескладен. Крупная голова его, казалось, с превеликим трудом удерживалась на тощей шее, окутанной красно - желтым шарфом, каковой пан Сигизмундус носил и в червеньскую жару, утверждая, будто бы сквозняков бережется. Края шарфа были изрядно обтрепаны, как и кургузый пиджачишко с квадратными посеребренными пуговицами. Штаны пан Сигизмундус носил на лямках, не доверяя этакой новомодной штукенции, как подтяжки. Ботинки его, размера этак восьмого, но узконосые, лощеные, были украшены шпорами, и при каждом шаге, а шаги у пана Сигизмундуса были огромные, Евдокия с трудом за ним поспевала, грозно позвякивали.
Еще пан Сигизмундус страдал вечными простудами, был зануден и склонен к нравоучениям.
- Мы и вправду отправимся…
- Дорогая кузина, - пан Сигизмундус вытащил из оттопыренного кармана очки, вида пречудовищного - с черными блискучими стеклами и серебряными дужками. Оные очки он кое‑как пристроил на покрасневшем носу, шмыглул, высморкался и со всем возможным пафосом, продолжил. - Дорогая кузина, умоляю вас преодолеть в себе предосудительность и внять голосу разума…
Разум как раз утверждал, что ехать в этом вагоне - чистое самоубийство.
Доски гнилые.
И отходят.
И наверняка внутри сквозит нещадно, не говоря уже о том, что это сооружение, по недомыслию прицепленное к составу, вовсе, быть может, не способно с места стронуться.
- Хотя, конечно, - смешался было пан Сигизмундус, в очках которого мир сделался темен, мрачен, - я не вправе требовать от женщин разума.
- Что?
- Да будет вам известно, дорогая кузина, что в прошлом нумере "Медицинского вестника" увидела свет презанятнейшая статья профессора Собакевича…
И статья, и профессор, и сам журнал Евдокию волновали мало.
- …он утверждает, что женский мозг много легче мужского, а тако же извилины его упрощены, ввиду чего несомненно, что женский разум также более примитивен, не способен к мышлению абстрактному, а тако же…
- Стоп, - Евдокия поставила саквояж.
Пана Сигизмундуса хотелось ударить.
- Какое отношение это имеет к вагону?
Ее провожатый смутился, но ненадолго.
- Очевидно, что в скудоумии своем, дорогая кузина, прошу не обижаться на меня, ибо желаю я говорить вам исключительно правду, как велит мне то мой родственный долг опекуна и единственного вашего родственника…
…говорил он громко, пожалуй, чересчур громко, и от голоса его женщина, что дремала на лавочке, встрепенулась. Она поправила кружевную свою шляпку из белой соломки, сняла пуховую шаль, которую скатала валиком и уложила в кружевную же корзинку, правда, чересчур крупную, чтобы быть изящною.
- …вы не способны осознать несомненных преимуществ нашего с вами вояжа…
- Это каких же?
Евдокия повернулась к женщине спиной.
Она ощущала колючий холодный взгляд ее, который был Евдокии неприятен, как и сама она, чистенькая, благодушно - розовая, неуместная на этом грязном перроне.
- Во - первых, - тощий палец пана Сигизмундуса вознесся к небесам, - несомненная экономия. Билет обошелся всего‑то в пять медней…
…Евдокия и одного не дала бы.