Можно было выменять продукты на драгоценности, на какие-то очень хорошие вещи. Но в нашей семье такого отродясь не водилось. Выход нашел отец: собрал более или менее приличные вещи (ковер, свой новый коверкотовый костюм, хромовые сапоги и что-то еще) и поехал по деревням. Привез мешок яблок, немного белой муки и чуть-чуть сливочного масла. Теперь почти каждый день мама или папа приносили мне белые сухарики, сок, яички. Понемножку я начала поправляться.
Однажды стук в окно раздался во внеурочное время. Я выглянула и увидела под окном радостно улыбавшуюся Люсю Малиновскую – лучшую мою подругу. Она что-то говорила, показывала на свою голову. Я ничего не слышала через двойные стекла, не понимала, чего она хочет. Тогда Люся сняла с головы шапку, и я увидела, что она острижена наголо! Как потом выяснилось, сделала она это из солидарности со мной. Чудачка!
Месяца три, кажется, провалялась я в больнице, вышла оттуда такая слабая, что пришлось заново учиться ходить, держась за спинку кровати или стула. Обритая наголо, худющая, еле стоявшая на ногах, я остро испытывала радость: жива! Ходила по комнате, трогала вещи, смотрела в окно и снова радовалась. Радовалась тому, что хожу, вижу, разговариваю, слушаю. Потом начала выходить на улицу. Наступил день, когда я решила пойти в школу, повидать одноклассников. У нас был очень дружный класс, встретили меня радостно, а Люся Малиновская кинулась обниматься. Я от слабости не устояла на ногах, упала и ее за собой потянула. Обе лежали на полу и хохотали, а рядом хохотал весь класс.
Учиться в том году я уже не смогла, ибо безнадежно отстала больше чем на полгода, да и сил пока не было для учебы.
Когда после болезни я начала выходить на улицу, мне показалось, что людей в городе стало значительно больше, чем до моей болезни. Так и было в действительности. В Уральск передислоцировались с запада еще какие-то предприятия, военные училища, постоянно прибывали беженцы. А это все люди, люди, люди…
За годы войны население Уральска возросло примерно на 40 тысяч человек и достигло 100 тысяч.
Глава 2 ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА
В 1942 году нашу школу закрыли, в ее здании разместился госпиталь. Ученики разбрелись кто куда: одни перешли в другие школы, многие старшеклассники пошли работать, кто-то вообще уехал из города.
Надо признаться, что я в то время была, что называется, маменькиной дочкой: избалованная, робкая, несамостоятельная, не приспособленная к разного рода житейским трудностям и передрягам. Но в тот момент, когда встал вопрос, что же мне делать, я вдруг четко поняла, что в этой ситуации нельзя ответственность за свою судьбу перекладывать на кого-то другого, что я должна сама принимать решение. И я решила: иду работать на завод.
В это время мне пришла повестка: меня мобилизовали на трудовой фронт, пока – в качестве ученицы школы фабрично-заводского обучения. Да, в годы войны существовала и трудовая мобилизация. Мама пошла со мной на комиссию, предъявила справку о том, что у меня порок сердца, и я получила временную, до полного выздоровления отсрочку. Неловко было уклоняться от призыва, но мне почему-то не хотелось в эту школу, и мамины действия не вызвали у меня протеста. Однако, выйдя из школы, я тут же заявила маме, что болтаться без дела не могу и пойду на военный завод. Мама возражала, потому что сердце-то после перенесенного тифа действительно очень беспокоило меня. Мама предлагали устроить меня куда-нибудь в более спокойное место, на канцелярскую работу. И вот тут я впервые за свои шестнадцать лет сказала свое твердое «нет», заявила, что пойду только на военный завод и обязательно буду осваивать рабочую профессию.